Гидеон берет с каминной полки свою шляпу и подходит к нам. Ростом он ниже, чем Джози, но это нисколько не умаляет впечатления от его пристального взгляда, угловатых скул и идеально подстриженной растительности на лице.

– Я уважаю вашу тревогу и бдительность, с которыми вы присматриваете за своей семьей. Эта черта достойна восхищения. Я только прошу, чтобы вы как следует все обдумали прежде, чем принять решение. Вы ведь сами видите, что в текущих обстоятельствах не стоит действовать сгоряча.

Нахал! Мне приходится прикусить язык, чтобы и вправду не сказать чего-то сгоряча.

– Я подожду Собрания, чтобы вновь высказать свою просьбу. – Он ободряюще смотрит на Пру с улыбкой, которую мне хочется сорвать с его лица. – Но, зная вас, дорогая моя Пруденс, я буду ждать столько, сколько потребуется. А ждать я умею.

Он кивает по очереди каждой из нас, и у меня внутри все переворачивается, когда он смотрит на меня, а затем Пру провожает его из дома. Я пристально слежу за ними в окно, как деревенская кумушка, и внезапно чувствую себя такой старой и гадкой, что отворачиваюсь, зажмуриваясь. Моя куртка мне тесна, жар поднимается к шее, в голове стучит. Я срываю куртку и бросаю на стул. Я обмахиваю себя ладонями, готовясь встретить ураган в лице Пру.

Однако, вернувшись в дом, она не произносит ни слова. Даже не смотрит в мою сторону, демонстративно игнорируя меня и обходя по широкой дуге. Она удаляется в нашу спальню, и дверь за ней закрывается с тихим щелчком. Ее молчание гораздо страшнее гнева. Мама, все еще сидящая за столом, берет свою чашку. Она делает глоток и ставит ее обратно, а затем поворачивается к огню. С тех пор как я пришла, пламя успело потухнуть. Я спешу подбросить еще поленьев, глядя, как меняются оттенки ярко-оранжевых тлеющих углей, словно вода плещется в реке. Пламя снова занялось, и я опускаюсь на свой стул.

Я смотрю на маму, на огонь, отражающийся в ее серых глазах. Я нечасто остаюсь с ней наедине. Надежда, которую я давным-давно заперла в сундук своего сердца, робко стучится.

– Мама?

Я наклоняюсь и сжимаю ее руку. Может быть, она посмотрит на меня. Встревоженно. Осмысленно.

– Мама?

Она поворачивается на стуле, и у меня перехватывает дыхание. Ее глаза смотрят куда-то поверх моей головы, в упор не замечая меня. Я не знаю, что с ней случилось недавно. Что ее пробудило. Что бы это ни было, этого больше нет. Как и надежды на брак для Пру, а также для нас с Джози. По крайней мере, в ближайшее время. Я не позволяю себе плакать и вместо этого сжимаю кулаки. Океан скорее высохнет, чем я позволю Гидеону жениться на Пру.

Я быстро убираю сервиз и прохаживаюсь перед камином, ожидая появления Пру. Стук в дверь ничего не дает, и никакие мольбы не заставят ее выйти. Мама усаживается в кресло-качалку, пол скрипит при каждом движении взад-вперед. Потрескивает огонь, тикают ходики, и внезапно этих тихих звуков становится слишком много. Они лишь усиливают невыносимую тишину и отсутствие Пру и ее тепла.

За занавесками какое-то движение. Люди идут по улице. Я должна попытаться помочь найти Молли. Это меньшее, что я могу сделать. И как бы мне ни хотелось объяснить все Пру, ей сейчас нужно побыть одной. Когда-нибудь она поймет. Должна понять.

* * *

Имя Молли эхом разносится по всему порту. Каждый человек, который проходит мимо, движется размеренным шагом, настороженно присматриваясь ко всему, надеясь разглядеть хоть какие-то признаки пропавшей. Наш пожилой священник возносит молитву перед собравшимися добровольцами, прежде чем разделить их на две группы. Одна из них будет обшаривать поля к югу от городка, вырубленные сорок с лишним лет назад, чтобы построить Уорблер и дать работу лесопилке. Их поиски не должны занять много времени. Другая группа будет прочесывать леса к северо-западу, что станет задачей посложнее.

Священник тяжело опирается на трость, сделанную из изогнутой яблоневой ветви, которые так любит использовать Джози из-за их прочности. Дальше по улице рыбак осеняет себя крестным знамением, услышав, как кто-то кличет Молли. Возможно, крестится в молитве. Скорее всего, творя защиту от любых духов, которых он винит в случившемся. Как бы то ни было, кого-то надо винить. Только не мои фонари. Меня передергивает. Мои шкурные мысли, при всей их оправданности, постыдны. Молли пропала, а я тут обеляю себя.

Когда я иду по деловому району, мой взгляд прикован к китобоям, собирающим припасы для предстоящего плавания. Они снуют туда-сюда, точно мелкие рыбешки, готовясь к добыче и выживанию в неспокойной Атлантике и еще дальше. Если среди них есть обидчик Молли, можно ли вычислить его, как вычисляют профессию по одежде? Должен ли он двигаться немного иначе, чем другие? Медленно, с сожалением? Должен ли нервничать из-за страха быть пойманным? Отводить от всех взгляд?

Стук молотка привлекает мое внимание, и я направляюсь к бондарне. Джордж работает над чем-то, похожим на четвертной бочонок, скорее всего, для виски. Он идеально подгоняет планки, чтобы их удерживали вместе ивовые прутья. Джози рассказывал мне о своих задумках, когда мы были моложе. В отличие от других, я хорошо разбираюсь в том, что происходит в бондарном цехе. Запах свежей стружки для меня как примета родного дома.

Я покашливаю в дверях:

– Джордж?

Пожилой бондарь оглядывается через плечо и улыбается, а Руби открывает глаза и лает для порядка, прежде чем узнает меня. Она поднимается на ноги и подбегает ко мне.

– Могу я одолжить Руби? Просто я подумала, что, учитывая все, что творится в деревне, она могла бы помочь с поисками.

Джордж хмурится, сгоняя солнечные зайчики со лба:

– Да, я слышал. Ужас. Что ж, не знаю, насколько старушка будет полезна, но вреда от нее не будет.

Я хлопаю себя по бедру, и Руби выходит вслед за мной с единственной улыбкой на весь Уорблер.

* * *

В сумерках белые дубы сияют, словно объятые пламенем. Красные листья сверкают, как брызги крови на свету. Линяло-рыжие и ржавые буки набирают яркость, тогда как другие деревья уже сбросили поблекшие листья. Самое большее у нас есть неделя, чтобы полюбоваться этим поразительным многоцветьем, прежде чем оно исчезнет и все живое начнет готовиться к суровой зиме.

В подлеске невозможно передвигаться бесшумно, листья образуют хрустящий ковер. Руби шарит носом в зарослях, вынюхивая что-то интересное, и увлеченно виляет хвостом. Из-за деревьев то и дело кто-нибудь кличет Молли, и я не вижу необходимости добавлять свой голос. Вместо этого я прислушиваюсь. К шелесту листьев, шуршанию шагов, беспокойным голосам, шорохам лесных зверушек, ищущих убежища, сопению Руби. Звуков так много, что трудно выделить их все. Какие-то можно запросто упустить. Скулеж, вздох.

Руби останавливается, хвост замирает. Я поворачиваюсь к ней, но ничего не вижу за кустами, кроме гигантского белого дуба, потемневшего от времени.

– Что такое, девочка?

Я делаю шаг к Руби, сердце бешено колотится. Она убегает, скрываясь в подлеске, прежде чем я успеваю что-то сказать. Я бросаюсь за ней, не обращая внимания на ветки, царапающие щеки. Они цепляются за рукава, за ноги. Словно чьи-то руки тянутся ко мне, чтобы схватить, задержать. Помешать.

– Руби!

Я едва различаю собачьи шаги в шуме погони. Ветка цепляется за волосы, запутываясь в волосах. Я отмахиваюсь от нее, продираясь вперед, все дальше сквозь густую листву. Хрупкие листья крошатся под руками, хрустят под ногами.

Первым делом меня поражает запах. Прогорклое облако. Я отступаю на шаг, как будто наткнулась на невидимую стену. Руби нюхает и фыркает, ее старые лапы подрагивают от возбуждения, пока она кружит вокруг своей находки. Я наклоняюсь к ней и оттаскиваю за загривок, прежде чем меня охватывает отвращение.

Дохлая лиса со вспоротым брюхом, внутренности уже съедены. Трудно сказать, зарезал ли ее какой-то хищник, прикончила ли болезнь, или лес сделал свое дело. Из-под пожелтевшей кожи проступает скелет. Некогда блестящий мех потускнел, яркость ушла из него вместе с жизнью. Сверкают белые зубы. Ветерок ерошит шерсть на лисьем хвосте, посылая нам с Руби зловещее приветствие, и я машу рукой перед носом.

– Молли! Где же ты? Молли! – разносится эхо по лесу.

Я оттаскиваю Руби, норовящую броситься на мертвечину:

– Фу, Руби!

Прежде чем отвернуться, я замечаю кое-что необычное. Из середины дохлой лисы растет молодое деревце. Торчит прямо из чрева. Сила жизни, расцветающей из смерти; тут есть над чем подумать. Не припомню, чтобы видела нечто подобное. Судя по всему, лиса околела недавно, но деревцу, должно быть, месяцев шесть. Скорее всего, бедняжка в последний момент свернулась под ним калачиком. Это просто совпадение, что лиса так разложилась, как будто… что? Как будто дерево пожирает ее.

Дрожь пробегает по телу, замирая внутри. Я отворачиваюсь, не обращая внимания на ползущий по спине холодок, и тяну за собой упрямую Руби. Я не должна поддаваться абсурдным мыслям. Я не суеверный китобой и не старая деревенщина, травящая кровавые байки о чудищах, живущих среди нас в Уорблере. Нет. Я фонарщица. Мое дело – нести людям свет. Освещать путь.

Лес, оставленный закатным заревом, темнеет; небо, еще недавно голубое, закрыло облако. Пройдет совсем немного времени, и из-под корней выползет туман и пойдет гулять по ночным улицам. Здесь становится небезопасно, к тому же меня ждет работа. Имя Молли так и преследует нас с Руби, пока мы выходим из леса и возвращаемся в деревню. Где-то поодаль слышатся шаги, то позади, то впереди. Руби снова виляет хвостом, но семенит уже не так шустро. То ли из-за возраста, то ли оттого, что ее ждет пустой дом, кто ее знает? Так или иначе, все мы возвращаемся, наши шаги медлительны, наши поиски оказались тщетны. Я различаю среди остальных голос Гидеона, доносящийся из его частной рощи на северо-востоке.

Никому туда нет хода. Понатыканные повсюду указатели со словами «Частная собственность» не позволяют сослаться на неведение. Несколько лет назад Гидеон сумел убедить муниципальный совет сохранить значительную часть оставшихся уорблерских лесов, передав ему во владение почти тридцать акров. Им было нетрудно принять такое решение, ведь лесом они дорожат меньше, чем репутацией Гидеона.

Если только мы не хотим, чтобы другие корабельные резчики завладели секретами Гидеона и особой древесиной, роща останется закрытой, согласно распоряжению совета. Потому что Гидеон всегда получает то, что хочет. Теперь же он хочет Пру. Мне и без того было плохо, а стало еще хуже. Мужчина, привыкший распоряжаться, не любит слышать «нет», но я должна настоять на своем. По правде говоря, Гидеон меня не беспокоит. Не слишком. С Пру мне предстоит схватка посерьезней. Именно те, кого любишь, могут ранить сильнее всего. И в ее глазах это я нанесла первый удар.

Глава 5

Дома мне обычно дышится свободнее, будто я расшнуровываю корсет. Однако на этот раз я словно затягиваю его потуже. Расслабиться, не быть настороже – об этом нечего и думать. Каждое мое движение, каждое слово вызывает у меня приступ нерешительности. Ходить по тонкому льду не так тяжело, как по этому замершему дому.

Я застаю Пру в гостиной за уборкой. Мне она не рада. Она реагирует на меня не лучше, чем мама. Мне хочется кричать. Но этот низменный инстинкт ни к чему меня не приведет. Я ведь взрослая и должна вести себя соответственно.

– Пру? Можем мы поговорить о том, что было утром? Пожалуйста.

Она игнорирует меня, проходя через гостиную. В этой комнате Па и мама принимали гостей. У нас здесь остались только диван и приставной столик. Если бы не развешанные по стенам разноцветные квилты^[7], сшитые мамой и ее матерью до нее, здесь было бы и вправду мрачновато. Шух-шух метлы странным образом успокаивает и в то же время раздражает. Пру ведет себя как ребенок, но я не могу сказать ей этого. Иначе между нами вмиг бы захлопнулась дверь.

– Ну так что?