– Матушка твоя, Елизавета Александрова – небесное создание! В молодости слыла первой красавицей Петрополя. Хотя она и сейчас многим нашим дамам сто очков вперед даст, несмотря на свой возраст. А уж как она изумительно поет и танцует!..

Петя восхищенно закатил глаза, но я быстро вернул его с небес на землю. С матушкой Павла все более или менее было понятно.

– Петр, не отвлекайся, пожалуйста. Что с моей сестрой?

– Ну, собственно, твоя младшая сестра Анна точная копия матушки, такая же красавица. Ей семнадцать, ты ее прошлой осенью первый раз ко двору представил. Дебют у Анны Алексеевны был оглушительный, ей даже цесаревич Николай знаки внимания оказывал. Все думали, что этой осенью вы наконец-то определитесь с выбором жениха, но ты все тянул из-за заговора, видимо, надеялся на лучшую партию для нее, если бы нам все удалось.

– Видимо… А Аня такая же прелестная… пустышка, как и наша маман? – напрямую спросил я, заставив Петре смутиться и зарумяниться, как красна девица. Хотя казалось бы: что такого я спросил? Близкие друзья обычно откровенны и в курсе семейных дел друг друга.

– Нет… Анна Алексеевна, пожалуй, все же поумнее вашей матушки будет. Репутация у нее безупречная, несмотря на количество воздыхателей. Тебя все же побаивались: кому хочется получить вызов на дуэль с одним из лучших фехтовальщиков в лейб-гвардии? Или свой лоб подставить под пулю, выпущенную твоей умелой рукой. Наши светские сплетники, может, и мечтали бы замарать ее имя, но она не Елизавета Алексеевна, чтобы…

– А с маман-то что не так?

Южинский понял, что сболтнул лишнего, окончательно смутился и начал блеять что-то невразумительное насчет злых языков, которым лишь бы…

– Петь, если ты мне друг, говори все прямо, – остановил я его оправдания. – Лучше услышу это от тебя, чем от какого-нибудь мерзавца, которого мне теперь и на дуэль не вызвать.

– Изволь. Но, Поль, только без обид, ладно? – дождавшись кивка, Южинский продолжил со вздохом: – Во-первых, сам брак твоих родителей – это был страшный скандал! Гвардейский офицер дерзко увез дочь графа Александра Ивановича Бекетова и женился на ней без одобрения главы древнего уважаемого рода. А ты уж извини, но Стоцким до Бекетовых ой как далеко! Вы же титул только при Петре Великом получили, а Бекетовы свой род чуть ли не от Рюриков ведут. Покойный император Павел Петрович сильно гневался, топал ногами, твоего родителя не спасло даже то, что он наследника назвал в его честь. Отправил в отставку без жалости. Но батюшка твой обид не спускал, так что к заговору против императора примкнул, хоть и не в первом ряду. А при его сыне – императоре Александре, он свою блестящую карьеру продолжил. Герой войны, генерал, и тут вдруг твоя ветреная матушка… учудила.

Все-таки тут история очень похожа. Петр Первый есть, «бедный» Павел тоже. Сквозь броню моего равнодушия проклюнулись ростки интереса.

– Дай угадаю: какой-нибудь молодой повеса?

– Ты вспомнил, да?! – обрадовался Петр.

– Почти. – Не объяснять же парню, что ничто не ново под луной. – Так надо понимать, на дуэли с ним отец и погиб?

– Да. Формальный повод, конечно, был другой, и не по чину боевому генералу с адъютантом стреляться. Можно было просто сослать наглеца на Кавказ, и дело с концом. Но разве твой героический батюшка мог такое спустить какому-то молодому вертопраху?!

– И где сейчас этот дурак, на Кавказе?

– Паш, ты себя недооцениваешь! Ты его тем же вечером снова на дуэль вызвал, пока арестовать не успели, и застрелил. Так что отец твой с легким сердцем отошел в мир иной. Спасти Алексея Павловича лекари не смогли – ранение было слишком серьезным. Даже дар оказался бессилен.

– А что император?

– Он твоего отца любил, шутка ли – две галлийские войны бок о бок. Да еще и тема для него самого было крайне болезненная – царь Александр тогда только что узнал об измене своей любовницы Нарышкиной и расстался с ней. Поэтому покойный император просто приказал замять эту некрасивую историю. Матушке твоей велел траур блюсти подальше от столицы, а нас с тобой тут же с важным поручением в Бессарабию отправил.

– Так надо понимать, что моим секундантом на дуэли был ты?

– Ну, кто ж еще? – искренне удивился Южинский. – Надо же было все в большом секрете держать.

– А что великосветские сплетники?

– Слухи неясные ходили, но недолго, и в основном о твоей дуэли. А поскольку дело было в самом конце весны, когда все уже начинали разъезжаться из столицы по своим имениям, то к осени все окончательно забылось.

Мне оставалось только покачать головой… Интересно живут тут люди. Заговоры плетут, на дуэлях стреляются, родовитых невест похищают, как простых пейзанок.

– Так надо понимать, что граф Бекетов ни с дочкой, ни с нами – внуками, не знается?

– Нет, конечно. Как ты себе это представляешь? Он же Елизавету Александровну приданого сразу лишил и запретил ей на пороге отчего дома появляться.

Дверь в камеру отворилась, и солдат осветил нас фонарем, заставляя прищуриться и прервать разговор на самом интересном месте.

– Ваши благородия, я извиняюсь, но пора расходиться. Не приведи Господь, начальство пойдет с ночным обходом, нам всем тогда не поздоровится. Завтра еще свидитесь.

– Спасибо, Прохор! За всё тебе спасибо! – поднялся с кровати Южинский. Сжал мою руку и пошел к двери. В дверях обернулся: – Не отчаивайся сильно, Павел Алексеевич. Все, может, еще как-то образуется, божьей милостью…

Глава 4

Меня разбудили рано, но за окном уже рассвело. А поскольку день был снова пасмурным, то в камере также царил сумрак. Вот вроде только уснул после разговора с Южинским, а тут уже снова раздался лязг замка… Но сегодня в дверь вошел незнакомый военный. Судя по всему, офицер, только из младших чинов.

– Сударь, будьте добры одеться и проследовать за мной.

Пришлось вставать. Хорошо хоть офицеру хватило такта выйти из камеры, прикрыв за собой дверь, и одевался я в гордом одиночестве. Подумав, накинул еще шинель на плечи – мало ли куда меня поведут, может, через улицу идти придется. А может, и повезут куда в карете.

За дверью меня ждал не только офицер, но и двое конвойных с ружьями. Так мы клином и двинули по коридору второго этажа, по лестнице в этот раз не спускались. Меня привели к дверям какого-то кабинета, велели сесть на скамью и тут же надели мне на руки широкие железные браслеты, соединенные между собой толстой цепью. Это ручные кандалы, так надо понимать. Ну, спасибо хоть без ножных обошлись. Будто мне есть куда бежать. Мало того – потом накинули еще и полотняный мешок на голову. Видимо, для того чтобы я никого из других заключенных не смог увидеть, а они меня. Конспираторы хреновы… Так мне же и лучше. А то буду истуканом стоять перед незнакомым человеком.

Просидел так минут пятнадцать, даже успел немного подремать. Потом дверь скрипнула и чей-то скрипучий голос произнес:

– Заводите арестованного.

Мешок с головы моей сдернули, а когда я замешкался, один из солдат в плечо легонько подтолкнул, указывая глазами на открытую дверь. Я неловко поправил закованной рукой шинель на плече и, гремя цепями, пошел, куда велели.

В кабинете, который больше смахивал на допросную, если и было светлее, чем в моей камере, то ненамного. Такое же зарешеченное окно выходило на какую-то глухую кирпичную стену. У окна стоял стол, за которым спиной к свету сидел мужчина в мундире, перед столом стул для арестованных. Чуть дальше находился еще один стол, но уже гораздо меньшего размера и с зажженной лампой – за ним, уткнувшись в бумаги, сидел то ли секретарь, то ли простой писарь. Больше здесь никого не было, солдаты остались за дверью.

– Присаживайтесь, Павел Алексеевич. Я старший дознаватель Особой канцелярии Министерства полиции, статский советник Гирс Иван Никифорович.

Внешность мужчина имел ничем не примечательную, если только не в меру пышные бакенбарды украшали его бледное вытянутое лицо. Выглядело это немного смешно.

– Доброе утро, господин Гирс, – вежливо поздоровался я и выжидательно уставился на дознавателя. Но похоже, я как-то неправильно поздоровался с чиновником, потому что тот поморщился, словно я нарочно оскорбил его своим обращением «господин».

Ну, а откуда я знаю, как надо? Сказал что первое в голову пришло. Мы смотрели друг на друга, и никто из нас не спешил отводить взгляд. Пауза затянулась. Я старался выглядеть как можно равнодушнее, не произнося ни слова и не проявляя никаких эмоций, поскольку мне так никто и не удосужился объяснить, зачем меня сюда вообще вызвали.

Дознаватель первым опустил глаза и уставился в раскрытую папку, лежащую перед ним.

– Павел Алексеевич… после того, как ваша казнь закончилась совершенно неожиданным образом, у вас появилась возможность подать прошение о помиловании на имя государя Николая I. Думаю, что его императорское величество проявит свойственное ему христианское милосердие и смягчит вашу незавидную участь, сохранив жизнь.

– Не вижу в этом необходимости, – с холодным безразличием пожал я плечами, – моя участь вполне меня устраивает.

– Вы не хотите жить?! – с показным удивлением поинтересовался чиновник. – Готовы пройти еще раз через позорное для офицера и дворянина повешение?

– Готов. Почему нет. Тем более что меня уже лишили и дворянского титула, и офицерского чина.

– Уму непостижимо! Что за дикое такое упрямство, Павел Алексеевич?!

Я снова пожал плечами и замолчал. В такой непонятной ситуации мне вообще было лучше помалкивать, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего и не отправиться к инквизиторам.

Но Гирса мое молчание только подстегнуло. Он вдруг раскипятился, начал взывать к офицерской чести и совести православного человека. Добрался даже до христианского смирения. А поняв, что никакие доводы на меня не действуют, перешел к завуалированным угрозам. Из чего я сделал логичный вывод, что начальство ему приказало любой ценой получить от меня прошение о помиловании.

– Не усугубляйте своей вины неразумным отпирательством, сударь! Подумайте о своей семье, о своей несчастной матушке: каково ей будет узнать, что сын ее чудом выжил, а потом отказался от спасения из чистого упрямства?

– Ничего, семья как-нибудь переживет и мою вторую казнь. Иван Никифорович, давайте уже закончим этот пустой разговор. Я ничего писать не буду, как бы вы здесь ни старались.

Да если бы я и хотел, то все равно не смог бы, поскольку понятия не имею, как это вообще делается. Стоит мне взять перо в руки, как тут же станет ясно, что я еще тот самозванец! Или все решат, что Павел Стоцкий сошел с ума. И вот не знаешь еще, что хуже.

– Вы это все нарочно делаете?! Мечтаете прослыть несломленным героем?! Брутом русским себя возомнили?! Ну, так я вам вот что скажу, сударь: никакого героя из вас не получится! Вас похоронят в канаве, как простого каторжника. И у семейства вашего будут огромные неприятности, если вы немедленно не одумаетесь. Не будьте же неблагодарной свиньей, пожалейте хотя бы своих несчастных родных!

Ну, вот мы и перешли от уговоров к угрозам и к брани. Нашел кого пугать… Меня и лестью-то не возьмешь, я ему не наивный Южинский. «Не верь, не бойся, не проси» – это негласный девиз моего поколения, выросшего в девяностые. Так что не по адресу он со своими угрозами. Мне самому это помилование даром не нужно, и позорить честь Павла Стоцкого я тоже не стану.