Повешенный (страница 9)
Так все и продолжалось. За тем лишь исключением, что аристократия планомерно улучшала свою породу путем селекции с помощью «небесного дара», а детей в их семьях становилось все меньше. Включая и императорскую семью. Так что не зря император Павел I подозревал свою супругу Марию Федоровну в том, что она родила часть их детей от любовника. Сам император, обладая даром, по определению не мог иметь больше трех-четырех детей. Два его первых сына – Александр и Константин – были родными. А вот последние – Николай и Михаил – уж точно имели другого отца, а значит, и по крови Романовыми не были.
И это стало одной из важных причин мятежа, поднятого сподвижниками Павла Стоцкого и Петра Южинского. Одно дело – присягнуть на верность законному наследнику Константину Романову, и совсем другое – цесаревичу Николаю, рожденному непонятно от кого. Нет, судя по эффектной внешности Николая, любовником Марии Федоровны тоже был кто-то из родовитых аристократов. Но… не покойный император Павел I. Хоть он и признал своими всех детей во избежание позора. Кто же тогда знал, что у Александра наследников не будет, а Константин Романов сам откажется от трона?
Так что оказалось, у заговора были и вполне объективные причины, а не только желание дворян поправить свое материальное положение и получить доступ к «звездам»…
* * *
За нами пришли на четвертый день. Велели собрать личные вещи и повели куда-то длинными подземными переходами. Оказалось, нас перевели из крепости в Кронверк и даже поселили вдвоем в одну камеру. Место было жутковатое, хотя поняли мы это далеко не сразу. Сначала нам бросились в глаза грязь и сырость, дышать здесь было совершенно нечем – от испарений по стенам камеры сочилась влага и стекала на пол. А судя по мусору в углах, тут еще совсем недавно кто-то жил. Подозреваю, что те из заговорщиков, которым уже огласили приговор и отправили на каторгу или в другие крепости.
Единственная радость – вечером принесли кусок серого мыла на двоих, корыто и пару ведер теплой воды, чтобы мы могли помыться. Было не до стеснения, спасибо, как говорится, и на этом. После помывки нам стало немного легче… Кстати, я убедился в своих предположениях – тела и у Южинского, и у Стоцкого действительно стройные и подтянутые, хоть обоих сейчас на подиум. Но вот в отличие от меня, настроение у Петра испортилось окончательно.
– Паш, ты не понимаешь, к чему эта их «доброта»? Похоже, нас завтра все-таки казнят…
Я промолчал и не подал вида, но про себя испытал огромное облегчение. Ну, вот и хорошо! Давно пора. Сколько мне здесь еще мучиться?
– Ой, а у тебя «дар» мерцает! – Петр кивнул на мою грудь. – Правда, совсем-совсем слабенько…
– Сам вижу, – буркнул я, вытираясь льняным полотенцем. – Но дара я больше не чувствую.
– Что же у инквизиторов пошло не так?
Риторический вопрос. И не по адресу. Да и какая теперь в общем-то разница?
– Кстати, а какой родовой дар у Стоцких? – поинтересовался я, натягивая рубаху.
– Скорость, – мгновенно ответил Южинский. – У твоего батюшки был даже девиз, дарованный императором. «Быстрота и натиск». Ах, какой рывок ты совершил к галльским флешам под Смоленском! Я и моргнуть не успел, а ты уже возле третьей батареи, рубишься с канонирами.
– И надолго я так мог… ускоряться? – прислушался к себе, но ничего в теле Стоцкого не отозвалось.
– Пару минут. Это родар…
– Прости, что?!
Мне показалось, что я ослышался. Чем дальше, тем больше с этим их даром странностей.
– Родовой Дар. Родар, если сокращенно. – Южинский ополоснулся чистой водой и тоже начал одеваться. – Его, кстати, можно развивать всю жизнь.
– А у тебя он какой? – Мне просто стало любопытно, в чем особенность Пети и его рода. Красивый парень, но не сказать, чтобы качок. Явно не силач. Голос тоже вполне обычный.
Южинский покраснел, как девица.
– Я… хорошо чувствую животных. Мне послушны собаки, лошади, другие домашние животные. А из диких только небольшие – если они меньше лисы.
– А медведя позвать можешь?
– Что ты! – рассмеялся Петя. – Управлять таким крупным и диким животным – это нужно быть главой рода! И много лет упражняться, развивая в себе дар. Ах, какая у нас псарня! – и вдруг осекшись, посмурнел. – Была…
– Почему была?!
– После моего ареста отцу было велено немедленно отправиться в подмосковное имение. Вроде и нет официальной ссылки, но с императором не поспоришь. И он был вынужден продать свору наших гончих. А ведь столько сил на них было положено…
Воцарилось молчание. Петя, тяжело вздохнув, сел на свою койку и уставился невидящим взглядом в темное окно, замазанное краской.
В этот вечер мы больше практически не разговаривали. Петру, судя по тяжелым вздохам, доносящимся с его койки, было плохо, но он крепился, не желая показывать передо мной свою слабость. А я его больше и не дергал своими расспросами, понимая, что ему сейчас совершенно не до них. Так незаметно и уснул, мечтая снова увидеть во сне жену и дочерей. Но, видно, не судьба…
* * *
…Железный засов загромыхал, прерывая тревожный сон, и ранним воскресным утром нас с Южинским наконец-то повели на казнь.
Утро было на удивление солнечным, видимо, Прохор маленько ошибся со своим прогнозом. Мы пришли на какой-то клочок земли внутри крепостной стены, заметенный снегом. Впрочем, сейчас снег здесь был грязным, потому что смешался с комьями земли. Нас с Петром поставили спиной к стене, перед двумя свежевырытыми могилами. Так надо понимать, они нас здесь заодно и закопают, как безымянных зэков – без крестов и гробов, просто землицы поверх савана присыплют и к лету следа от наших могил не останется.
Напротив нас, в шагах тридцати, выстроилась шеренга из восьми солдат под командованием молодого белобрысого офицера. Было что-то знакомое во всем этом показном антураже, что-то такое крутилось в моей памяти, я о подобном читал, но давно, еще в школе… Мою попытку вспомнить прервало появление Гирса. Сегодня он был в шубе и треуголке, с ним пришел какой-то высокий армейский чин – видимо, комендант крепости. Нам с Петром он едва заметно кивнул и тут же отвернулся. Еще двое офицеров в светло-синей форме встали чуть в стороне. Жандармы это, что ли?
Гирс, достав из папки лист плотной бумаги, откашлялся и начал зачитывать приговор, затянув уже знакомое мне: «…Бывшего капитана лейб-гвардии Павла Стоцкого…» Все обвинения один в один повторяли прежние. Разница была только в последнем абзаце – казнь через повешение нам заменили расстрелом. Дочитав до конца, Гирс внимательно уставился на нас.
– Павел Алексеевич, Петр Михайлович, не желаете ли подписать прошение государю о помиловании? Это ваш последний шанс…
Он попробовал надавить на нас голосом. От него прямо пришла какая-то тяжелая волна. И ее почувствовал не только я – все присутствующие непроизвольно покачнулись.
Мы с Петром переглянулись и дружно покачали головами. Вот уж точно не дождутся! Но настроение у меня перед смертью было хорошее, и я решил покуражиться напоследок.
– Ну что, Петр Михайлович? – подмигнул я Южинскому. – Может, подпишем?!
– Никогда! Это позор для офицера и предательство наших товарищей!
– Вот и я так думаю. Незачем нам с тобой позориться, лучше с честью умереть.
Гирс скривился и махнул рукой, чтобы солдаты начали связывать нам руки веревкой и натянули на головы полотняные мешки.
– Что, даже причаститься нам не предложите?! – не удержался я от ехидства.
– Вас на днях причащали.
– А мы уже успели снова нагрешить! Мадера, с которой мы предавались пьянству, была чудо как хороша! А гусиный паштет и буженина толкнули нас на смертный грех чревоугодия.
– Не юродствуйте, Стоцкий! Все бесстрашного героя из себя корчите? Не получится у вас красиво умереть! Позор один.
От мощного, тягучего баса Гирса солдаты встряхнулись и перестали смотреть на нас с жалостью.
– Завязать глаза приговоренным!
– Не надо, – отказался я, – хочу эту дрянную пьеску до конца досмотреть.
– Я тоже! – присоединился ко мне Южинский. И вдруг обратился к солдатам: – Уважьте, братцы, наше последнее желание, богом вас прошу! Не поминайте нас лихом и простите, Христа ради, если мы чем вас нечаянно обидели.
– Бог простит, ваше благородие! И вы простите, не держите на нас зла! – вразнобой донеслось со стороны солдат, и все они дружно перекрестились. Комендант тоже осенил себя крестным знамением, повернувшись в нашу сторону, но стараясь не встречаться взглядом.
– Отставить разговоры! Нашли время, болваны!
– Так ведь Прощеное воскресенье сегодня, ваше высокоблагородие! Как не простить-то? Не по-христиански это…
Солдаты смешались, уставились на Гирса. Но тот лишь брезгливо поморщился и махнул рукой офицеру, веля приступать к расстрелу.
– Готовьсь! – раздалась первая команда, и солдаты вскинули ружья к плечу. – Цельсь!
– Пли! – громко крикнул я.
Глава 7
Петя тихо ахнул, когда раздался грохот выстрелов и солдат окутали клубы дыма. А я даже не шелохнулся. Наоборот, с нетерпением ждал, когда пули оборвут мою подзатянувшуюся жизнь. Но в нас ничего не прилетело – увы, выстрелы были холостыми. Как будто знал, что это все постановка!.. Потому что плохой из Гирса актер, не умеет он притворяться. Слишком спесив, самонадеян и держит окружающих за дураков.
И кстати: я вспомнил… Это же над петрашевцами так «пошутят» через четверть века. И тоже при Николае I. Осудят, приговорят их к смертной казни, но убивать не станут. Зачитают им приговор, наденут мешки на головы и поставят к стенке. А под ногами точно так же выроют могилы. Все, как взаправду. Правда, там солдаты вроде бы знали, что стреляют холостыми и что расстрел – это всего лишь инсценировка. Но какое хитроумное иезуитство – символическая казнь петрашевцев вроде бы и состоялась, но руки царя при этом не запачканы кровью! Интересно, кто же это все придумал? Не удивлюсь, если сам царь. С этого мерзавца станется – свести счеты с ненавистным врагом таким изощренным способом!
Дым рассеялся, я увидел растерянные лица солдат. А вот этим служивым, похоже, ничего не сказали, просто вручили заряженные ружья, и вперед! Я подмигнул Южинскому. Тот сейчас выглядел еще бледнее, чем «вампир» Гирс, и кажется, пребывал в прострации. Ведь каким бы ни был храбрым человек, к смерти все равно нельзя быть стопроцентно готовым. Как же там было у Достоевского, которого тоже «расстреляли» вместе с Петрашевским: «…десять ужасных минут ожидания смерти»? Кажется, как-то так. Это ведь только я сам смерть ищу – ну, так у меня и случай особый. Подбодрить, что ли, ненавязчиво Петра, чтобы он пришел в себя?
Вспоминаю анекдот про казнь заключенного в концлагере и с издевкой перекраиваю его, сообразно моменту:
– Ну, господа хорошие, сколько можно-то, а?! Вчера нас вешали, сегодня расстреливают… Голова болит уже от ваших забав!
Гирса аж перекосило от моего тюремного юмора! А что ты со мной сделаешь – шпагой своей заколешь? Кишка тонка. Вон и солдаты по-тихому хмыкают в усы. И их симпатии сейчас явно на нашей стороне.