Вернувшись в кабинет, Курносов плотно закрыл за собой дверь, отгораживаясь от внешнего мира, и разложил на столе папки с досье подозреваемых: фотографии, характеристики, протоколы наблюдений и показания свидетелей. Он вновь медленно прошёлся взглядом по списку имён, задержавшись на фамилии Панова. Решение было принято заранее: этого фигуранта следовало оставить напоследок, предварительно разобравшись с остальными участниками дела.

Первым на беседу вызвали преподавателя – научного руководителя убитой студентки, немолодого мужчину с аккуратно зачёсанными назад волосами и строгим взглядом. Сев напротив, тот сразу перешёл к делу, сохраняя уверенный тон и прямой взгляд:

– Понимаю всю серьёзность ситуации и готов оказать максимальное содействие расследованию. Вечером, когда случилось убийство, находился на кафедральном собрании, что могут подтвердить мои коллеги и секретарь, ведущий протокол заседания. Копия протокола уже передана вам. После собрания проверял студенческие работы дома, свидетели – жена и дочь. Всё подтверждено документально.

Изучив бумаги, следователь быстро убедился в убедительности алиби преподавателя. У того явно отсутствовали мотивы и возможности совершить преступление. Этого человека можно было сразу исключить из списка.

Следующим вызвали молодого парня, живущего неподалёку от погибшей и знакомого с ней по институтским кружкам. Согласно свидетельствам очевидцев, они несколько раз общались. Следователь не торопился задавать вопросы, выдерживая паузу и наблюдая за реакцией допрашиваемого.

Юноша не выдержал и заговорил первым – нервно, торопливо:

– Я не причастен! В тот вечер был в гостях у девушки, совершенно в другом конце города. Её родители могут подтвердить, мы вместе ужинали, я ночевал у них и уехал только утром. Вот адрес, телефоны, проверьте каждое моё слово.

Следователь передал данные помощнику и вскоре получил подтверждение алиби. Парень, явно испуганный, к делу отношения не имел. Его фамилию тоже вычеркнули из списка.

Третий вызванный, сотрудник института, сразу положил на стол целую стопку документов и слегка усмехнулся уголками губ, демонстрируя уверенность человека, не в первый раз сталкивающегося с подобными процедурами.

– Процедура мне известна, и ваши подозрения понятны, – спокойно произнёс он. – Однако вынужден вас разочаровать: в день убийства я находился в Ленинграде, на конференции. Вот билеты, справка из гостиницы и список участников, подтверждающих моё присутствие там.

Изучив предоставленные бумаги, следователь убедился в бесспорности алиби сотрудника и отпустил его, чувствуя, как круг подозреваемых сужается до двух человек – Панова и странного, нервного соседа погибшей, уже отмеченного следствием за неадекватность поведения.

Сосед явился на допрос поздним вечером. Мужчина средних лет, с взлохмаченными волосами и беспокойными движениями, вошёл в помещение и начал тревожно оглядываться по сторонам, словно подозревая подвох.

– Присаживайтесь, – спокойно сказал Курносов, пристально наблюдая за реакцией вошедшего.

Подозреваемый сел, тут же вскочил, снова присел и, нервно теребя пальцы, сбивчиво заговорил:

– Не понимаю, зачем меня сюда привели, честное слово! Я ничего плохого не делал, никого не трогал. Живу тихо, мирно. Да, выпью иногда, пошумлю, соседи жалуются, но разве это повод подозревать меня в таком страшном деле?

– Успокойтесь, – мягко и твёрдо произнёс Курносов, стараясь не усиливать тревогу допрашиваемого. – Если вы невиновны, вам нечего бояться. Просто расскажите подробно, где вы были вечером в день убийства, и кто может это подтвердить.

Мужчина тяжело вздохнул, сглотнул и вновь заговорил, пытаясь звучать убедительнее, но голос дрожал:

– Я был дома. Выпил немного, смотрел телевизор, потом уснул. Никого у меня не было, свидетелей нет. Но клянусь, я никуда не выходил! Спросите соседей, они точно слышали, что телевизор работал. Я ничего не скрываю, просто боюсь, понимаете?

Следователь внимательно наблюдал за выражением его лица. Очевидно было, что перед ним человек нервный и неуверенный, вряд ли способный на ту хладнокровную жестокость, которой отличалось совершённое преступление. Тем не менее каждое слово было тщательно записано – прямых доказательств ни его вины, ни невиновности пока не было.

Проводив предпоследнего фигуранта, Курносов проследил, как тот нервно удаляется по коридору управления. Закрыв дверь кабинета, следователь глубоко вздохнул, словно сбрасывая усталость последних часов, и вернулся к столу. Ночь давно вступила в свои права, погрузив здание КГБ в напряжённую тишину, нарушаемую лишь редкими шагами дежурных сотрудников.

Ещё раз перелистав материалы дела, он вглядывался в каждую деталь, каждую мелочь. Протоколы допросов, свидетельские показания, фотографии и заметки оперативников – все эти, казалось бы, разрозненные документы складывались в тревожную, отчётливую картину.

Перечитывая записи, Курносов снова отмечал странную, почти идеальную точность действий преступника. Ни одного лишнего движения, никаких свидетелей, никакого неоправданного риска. Всё было просчитано заранее, словно фигуры на шахматной доске, расставленные опытным и хладнокровным игроком. Даже место преступления было выбрано так, чтобы исключить случайных очевидцев.

Он откинулся на спинку кресла, глядя в потолок и мысленно перебирая события последнего дня. Подозреваемые, допрошенные сегодня, не обладали достаточной выдержкой и расчётливостью, чтобы совершить столь продуманное преступление. Это должен был быть кто-то другой, человек с особым складом ума и абсолютной невозмутимостью. Вновь и вновь следователю вспоминался Панов.

Снова переведя взгляд на фотографию Панова, лежавшую отдельно от других документов, он долго смотрел на его лицо. Холодные, будто стеклянные глаза на снимке смотрели спокойно и с едва заметной насмешкой, словно вызывая на негласную дуэль. Следователь чувствовал, что предстоящий разговор станет ключевым моментом всего расследования.

Представляя встречу с этим человеком, Курносов не мог избавиться от тревожного предчувствия. Панов не был похож ни на одного из тех, кого он ранее допрашивал. Он не нервничал, не боялся, возможно, даже не испытывал обычного человеческого беспокойства. Цинизм и абсолютная уверенность подозреваемого ощущались даже на расстоянии. Во всём его облике читалась внутренняя дистанция и холодная продуманность.

Закурив сигарету, Курносов глубоко затянулся и выпустил дым к потолку. Он ясно понимал: в таких случаях любая небрежность – неверный жест, неосторожное слово – могла привести к полному краху расследования. Надо было продумать каждую деталь, определить подходящий тон беседы, точные вопросы и подготовить небольшие ловушки, способные вывести Панова на откровенность или заставить его совершить ошибку.

Курносов детально представил себе предстоящий разговор. Он будет вести его спокойно, сдержанно, без открытой агрессии, создавая у Панова уверенность, что следствию уже всё известно. Важно было дать понять подозреваемому, что внимание органов – не случайность. Требовалось добиться ощущения безвыходности, чтобы вынудить его нервничать или совершить хотя бы малейшую ошибку.

Следователь снова взглянул на часы. Стрелки неумолимо приближали момент встречи. На душе было тяжело, словно перед прыжком в неизвестность, где на кону стоит всё – либо убедительная победа, либо полный провал.

Сигаретный дым заполнял комнату, становилось душно. Курносов поднялся, открыл окно и вдохнул прохладный ночной московский воздух. Мысли немного прояснились, но напряжение осталось. Мысленно он прокручивал возможные сценарии беседы, снова и снова расставляя паузы, акценты и ловушки.

Предстоящий допрос – не формальность, а тонкая психологическая дуэль. Панова нельзя было брать нажимом, его нужно было раскрывать постепенно и осторожно, как запутанный узел. Курносов понимал, что права на ошибку у него нет.

Он вернулся к столу, погасил сигарету и, ещё раз взглянув на фотографию Панова, тихо произнёс:

– Что ж, попробуем.

***

Маша Лунева сидела в просторном кабинете, стараясь не выдать напряжение ни жестом, ни даже лёгкой дрожью ресниц. Обстановка была подобрана так, чтобы гость чувствовал себя на чужой планете: строгий минимализм, матово-чёрные стены, полированное дерево, прямые линии без намёка на уют. Огромное окно открывало панораму ночного города, где огни сливались в нечёткие очертания зданий, продолжая атмосферу неопределённости, охватившую Машу.

Напротив неё за массивным столом сидели двое мужчин, не назвавших ни имён, ни должностей. Оба привыкли к власти, но выражали её по-разному. Первый был высоким, с холодным, пронзительным взглядом. Он говорил негромко, каждое слово звучало с внутренним напряжением, подчёркивая серьёзность ситуации. Второй, в очках с тонкой оправой, нервно поправлял галстук и поглядывал на часы, будто в уме постоянно проводил некие расчёты.

Высокий мужчина изучал Машу так, словно видел насквозь не только её лицо, но и мысли, спрятанные за ним. Он слегка наклонился вперёд и заговорил, нарочито растягивая паузы между словами:

– Маша, вы понимаете серьёзность задания? Это не путешествие и не приключение, а событие, которое изменит не только вашу жизнь, но и жизнь многих людей. Вы готовы принять на себя ответственность такого уровня?

Она молча выслушала, чуть подалась вперёд и кивнула, ощущая, как внутренний голос эхом повторяет его вопросы. Ответила спокойно, с лёгким напряжением в голосе:

– Я понимаю и ответственность, и риск, и возможные последствия ошибок. Я знаю, куда иду, и уверена, что справлюсь.

Второй собеседник в очках внезапно вмешался, торопливо заговорив и часто моргая, сбиваясь на полуслове:

– Вы изучили эпоху, в которую попадёте? Это не просто дата, это целый мир со своими особенностями. Вам надо знать мельчайшие детали быта и повседневной жизни конца семидесятых годов прошлого века. Ошибка в любой мелочи может дорого обойтись. Вы уверены, что владеете информацией в полной мере?

Маша, не сводя с него глаз, перечислила, будто отвечая на экзамене:

– Политическая ситуация, культурные особенности, манеры общения, одежда, бытовая техника, автомобили, телевидение, литература того времени – я изучила всё. Я даже освоила письмо тех лет, лексику и сленг. Я знаю всё, что необходимо.

Высокий мужчина молча слушал, слегка прищурившись, будто взвешивал каждое её слово. Затем он поднялся, медленно подошёл к окну и, не поворачиваясь, глядя на ночной город, сказал:

– Ваша уверенность похвальна. Но поймите, это не просто проверка знаний или тренировка памяти. Главное – психологическая стойкость. Вы окажетесь в чужом теле, проживёте чужую жизнь среди людей, которые вас не знают и могут не принять. Вас не пугает мысль о том, что можно потерять себя настоящую, связь с реальностью и навсегда застрять в чужом времени?

Маша замолчала, понимая, что эти слова уже звучали внутри неё самой. Но выбор был сделан, пути назад не существовало. Она глубоко вздохнула и заговорила ровным голосом, хотя тот слегка дрогнул:

– Я готова к любым трудностям, даже к таким, о которых вы говорите. Я иду на это не от бесстрашия, а от осознания важности задачи.

Мужчина в очках, не выдержав паузы, снова вмешался, явно нервничая:

– Тогда запомните: каждое ваше действие в прошлом повлияет на настоящее. Цена ошибки огромна, и случайностей мы допустить не можем.

Высокий мужчина медленно повернулся и снова внимательно посмотрел на девушку, словно проверяя прочность её решения. Голос его стал тише и строже:

– Именно так. Там нет права на ошибку, нет возможности что-то исправить. Всё, что вы сделаете, отразится на сегодняшнем дне и станет частью нашей истории. Это огромная ответственность, Маша. Я должен убедиться, что вы это понимаете.

– Понимаю, – твёрдо ответила она, внутренне вздрагивая от тяжести его слов.