Но теперь охота должна была быть безукоризненной. Даже мельчайшие ошибки могли обернуться катастрофой, особенно после истории с жертвой, неожиданно вернувшейся из мёртвых. Екатерина требовала особого внимания и осторожности. Каждый шаг, каждое слово и движение должны были быть идеально продуманы.

Я решил потратить ещё несколько дней на наблюдение, чтобы узнать её лучше, чем она сама знала себя: изучить привычки, страхи, слабости – всё то, что поможет в нужный момент нанести точный удар. Этот процесс стал не просто слежкой, а искусством, которым я владел в совершенстве, получая удовольствие от каждого мгновения новой, безупречной игры.

Постепенно во мне снова нарастала уверенность, которой так не хватало последние дни. Екатерина была идеальной жертвой: хрупкой, красивой, совершенно беззащитной. Скоро её привычная жизнь навсегда сменится на нечто страшное и неизбежное. Я ждал этого с наслаждением, осознавая, что снова стал хозяином ситуации, охотником, для которого охота была единственным смыслом и сутью существования.

Я прятался в тени двора, прижавшись к тёплой кирпичной стене и растворяясь в полумраке. Местные давно привыкли к теням в этих закоулках и не задавали вопросов – Москва семидесятых жила с опущенным взглядом. Мне это было на руку. Я стоял достаточно близко, чтобы видеть всё, и достаточно далеко, чтобы меня не заметили. Это ощущение – наблюдать, оставаясь незримым хозяином чужой жизни – опьяняло.

Екатерина шла привычным маршрутом. Я знал его наизусть: поворот у аптеки, короткая пауза у газетного киоска, затем вдоль стены жилого дома, где тусклый фонарь придавал её фигуре почти призрачную чёткость. Походка оставалась уверенной и лёгкой, и это радовало. Я ненавидел женщин, которые тревожатся заранее, задолго до опасности. Екатерина же жила в уютном неведении, будто меня не существовало, – и это было прекрасно, усиливая мою власть.

Я следил за каждым её шагом с особым вниманием охотника. Ни один жест не ускользал от меня: как она поправила шарф, задержалась у подъезда, вытаскивая ключи, как на мгновение прислушалась к чему-то далёкому и, ничего не услышав, спокойно вошла в дом. Она исчезла в темноте подъезда, не оставив мне шанса приблизиться.

Оставшись стоять в тени, я ощутил, как внутри поднимается глухая досада. Простая будничная дверь – облупленный железный прямоугольник с ржавым звонком – отрезала меня от жертвы. Я не мог туда войти сегодня, и это ощущение ограничения злило. Я не выносил, когда обстоятельства вставали между мной и тем, что я считал своим.

Екатерина уже принадлежала мне – её хрупкость, незащищённость, привычка не оглядываться, даже когда в спину дышит ночь. Её страх, ещё не рождённый, но уже живущий во мне, был моей добычей. А теперь я стоял здесь, как мальчишка перед витриной, не способный дотянуться до желаемого.

Сознание тут же откликнулось садистской вспышкой: я представил, как она будет медленно пятиться по коридору, осознав, что дверь далеко, а крик никто не услышит. Губы её задрожат, дыхание собьётся в кашель, взгляд мечется по стенам в поисках спасения. Она будет молить – сначала тихо, затем громче, предлагая деньги, тело, жизнь, словно это хоть что-то значит.

Я закрыл глаза, позволяя фантазии немного успокоить раздражение. В такие моменты чувствовал себя богом, творящим трагедии в маленьких мирах. Екатерина была героиней моего безмолвного спектакля. В этом была эстетика, было искусство.

Но внезапно, словно холодной водой в лицо, в сознание ворвалась мысль о Маше. Та самая Маша, которую я оставил умирать, а она вернулась, смотрела в глаза и не узнавала меня, будто того вечера не существовало. Она стояла передо мной – живая, спокойная, и в её спокойствии таилась угроза.

Внезапно меня охватила та же дрожь, предчувствие чужого вмешательства. Будто за мной уже наблюдали с другой стороны стены. Что-то неуловимое ползло по затылку, вызывая холодное напряжение. Это был не стыд – подобная чушь была мне чужда. Это был страх: чистый, древний, инстинктивный, не умеющий лгать. Мне показалось, что весь мой план, просчитанный до последней детали, начал рушиться от первого же дуновения.

Резко отступив назад, я выровнял дыхание, перестал смотреть на подъезд. На сегодня хватит. Я почувствовал, что теряю хладнокровие, а это было недопустимо. В таких делах нельзя ошибаться дважды. Одну ошибку я уже совершил, позволив прошлой тени вернуться. Второй такой роскоши мне не позволят.

Развернувшись, я ушёл, не оглядываясь. Двор затихал, ночь сгущалась, но теперь в ней было нечто недоброе. Я понимал, что всё, что было до сих пор – лишь прелюдия. Настоящее только начиналось. И если я хочу остаться собой, придётся действовать с абсолютной точностью. Каждая деталь, слово, жест должны быть выверены с такой скрупулёзностью, которой я раньше не позволял себе. На кону была не просто охота – на кону стояла моя жизнь.

И проигрывать я не собирался.

Глава 5

Приёмная Федеральной службы безопасности встречала посетителей казённой тишиной и холодом, будто была создана для подавления любых проявлений эмоций. За массивной стойкой из тёмного, многократно лакированного дерева сидел дежурный офицер, майор Сергей Анатольевич Макаров, лицо которого давно застыло в выражении безразличия. Годы, проведённые за этим столом, превратили его равнодушие в профессиональный цинизм, а каждое новое обращение воспринималось как досадная помеха, а не служебный долг.

За толстыми стенами еле слышался слабый городской гул, здесь же тишина нарушалась лишь тихим тиканьем часов и ленивым перелистыванием журнала, в который Макаров изредка бросал скучающий взгляд.

Дверь приёмной медленно отворилась, пропуская внутрь пожилого человека, который ступал с явной неловкостью. Мужчина оглядел помещение настороженно, будто ожидая подвоха. Старый выцветший плащ висел на его худой фигуре длинной неопрятной тенью, а из-под потрёпанной шапки выбивались редкие клочья седых волос, усиливая его жалкий и растерянный вид.

– Здравствуйте, – негромко сказал он дрожащим голосом, приближаясь к стойке и выкладывая паспорт. – Мне нужно сделать важное заявление.

Макаров с привычной усталостью взглянул на документ и без интереса спросил:

– Какое именно заявление, гражданин… – он слегка склонился, уточняя фамилию, – Локтев?

– Павел Андреевич Локтев, – старик попытался выпрямиться, будто имя придавало ему больше уверенности. – Я являюсь участником тайного проекта. Точнее, даже жертвой этого проекта и обязан сообщить об этом.

Макаров отложил журнал и внимательно, но уже с раздражением взглянул на посетителя. В его глазах промелькнуло явное неудовольствие от необходимости слушать очередного странного визитёра.

– Что ещё за тайный проект, товарищ Локтев? Уверены, что обратились по адресу? Может быть, вам лучше пойти в другое ведомство?

Павел Андреевич нахмурился, почувствовав, что его слова не произвели ожидаемого впечатления. Усилием воли взяв себя в руки, он заговорил отчётливее и громче:

– Нет, я пришёл именно сюда, потому что вопрос касается государственной безопасности. Речь идёт о проекте переноса сознания в прошлое, в Советский Союз. Моё сознание перенесли примерно год назад по нашему времени, а моё настоящее тело, которому сейчас тридцать лет, находится в специальной капсуле у организаторов эксперимента.

Макаров демонстративно медленно потёр переносицу пальцами, выражая полное сожаление о потраченном времени.

– Гражданин Локтев, извините, конечно, – произнёс он подчёркнуто вежливо, – но вы понимаете, как странно звучат ваши слова? Какая капсула, какое сознание? Вам стоит отдохнуть и прийти в себя вместо того, чтобы ходить по госучреждениям с подобными сказками.

Локтев тяжело вздохнул, осознавая абсурдность сказанного, но упрямо продолжил, надеясь убедить офицера хотя бы выслушать его внимательнее:

– Я прекрасно понимаю, насколько всё это звучит странно, но поймите и вы меня! Я не сошёл с ума. Я был жертвой чудовищного эксперимента, последствия которого могут быть катастрофическими. Другого выхода у меня нет. Где сейчас капсула, я не знаю, но уверен: моё настоящее молодое тело там, а сознание перенесли в это старое. Вы обязаны отнестись к этому серьёзно!

Макаров раздражённо вздохнул и резко махнул рукой, прерывая старика, словно стирал его слова из воздуха.

– Всё, довольно! – резко произнёс он. – Я не собираюсь слушать эту фантастическую чушь. Послушайте меня внимательно, гражданин Локтев. Здесь вам не цирк и уж точно не кабинет психиатра. Советую немедленно отправиться домой и перестать морочить голову серьёзным людям. Работы и без ваших фантазий хватает.

Макаров демонстративно откинулся на спинку стула, показывая, что разговор окончен, и вернулся к журналу. Старик продолжал стоять у стойки, растерянно переводя взгляд с офицера на свой паспорт, словно надеялся найти в этом клочке бумаги хотя бы малейшую поддержку.

Он уже собрался снова заговорить, но встретив тяжёлый, непреклонный взгляд майора, окончательно сник и опустил глаза, мучительно размышляя, куда идти с невероятной историей, которой никто не верил.

Приёмная снова погрузилась в вязкую, казённую тишину. Старик неподвижно застыл у массивной стойки, глядя перед собой, будто мог найти утешение или объяснение в глянцевом покрытии лакированного дерева. Майор полностью ушёл в чтение, словно позабыв о присутствии странного посетителя.

Внезапно скрипнула дверь внутреннего кабинета. Из неё вышел молодой капитан Артём Васильевич Ерофеев, человек дотошный до занудства, отчего коллеги старшего поколения испытывали лёгкое раздражение. Бегло оглядев пожилого посетителя, он негромко, но отчётливо обратился к майору:

– Сергей Анатольевич, я невольно слышал ваш разговор и сначала решил, что это полный бред. Но потом вспомнил недавнюю ориентировку: всех граждан, заявляющих о переносе сознания во времени, следует немедленно направлять в триста второй отдел. Абсурд, конечно, но приказ есть приказ. Вы что, забыли?

Макаров медленно поднял глаза от журнала и с явным раздражением потёр переносицу, будто сама мысль о серьёзном отношении к словам старика причиняла ему боль. Он тяжело вздохнул, демонстративно подчёркивая своё недовольство неизбежностью происходящего:

– Что-то такое припоминаю, Артём Васильевич, но, честно говоря, счёл это очередной бюрократической глупостью. Неужели теперь каждого психа будем по серьёзным отделам таскать?

Капитан пожал плечами, не желая спорить с начальством, однако осторожно продолжил:

– Я тоже не верю в подобные сказки, но указание чёткое: всех заявителей без промедления отправлять в триста второй отдел. Обсуждению, как сами понимаете, не подлежит.

Майор с явной обречённостью снова вздохнул и махнул рукой, окончательно сдаваясь перед абсурдностью ситуации:

– Ладно, если такова воля высшего руководства, действуйте по инструкции. Свяжитесь с триста вторым отделом, доложите о ситуации и пусть сами разбираются с этим… – он метнул короткий взгляд на старика, – необычным гражданином.

Ерофеев, не откладывая, скрылся в кабинете. Вскоре оттуда донеслись обрывки приглушённого телефонного разговора. Павел Андреевич, молча наблюдавший за происходящим, почувствовал, что тревога отступает, уступая робкой надежде: кажется, его наконец-то восприняли всерьёз.

Минуты тянулись бесконечно. Наконец капитан снова вышел к стойке и деловым тоном доложил:

– В 302 отделе подтвердили готовность принять гражданина Локтева. Машина уже в пути. Нам поручено сопроводить его и передать лично Варваре Олеговне Смолиной и Виталию Дмитриевичу Санину.

Макаров удовлетворённо кивнул, радуясь, что ответственность теперь ляжет на чужие плечи, и небрежно махнул рукой в сторону Павла Андреевича:

– Что ж, товарищ Локтев, поздравляю, вы добились своего. Вас ждут люди, которые, возможно, поймут вас лучше, чем я. Следуйте за капитаном.