Капитан Ерофеев подошёл к пожилому человеку и с подчёркнутой вежливостью произнёс:

– Павел Андреевич, прошу за мной. Машина уже подъехала. Не волнуйтесь, теперь вы в надёжных руках, и, если говорите правду, вам обязательно помогут.

Старик молча кивнул, взял паспорт и медленно последовал за капитаном, ощущая на себе пристальный, скептический взгляд майора Макарова, недовольного странностью ситуации.

Во дворе стоял тёмный строгий автомобиль, идеально вписывавшийся в атмосферу здания. Капитан заботливо открыл заднюю дверь, жестом приглашая внутрь.

Устроившись на жёстком сиденье, Павел Андреевич почувствовал, как понемногу уходит напряжение, так долго сковывавшее грудь и плечи. Машина тронулась мягко, и он смотрел на проплывающие за окнами улицы, будто не изменившиеся за последние годы. Локтев напряжённо размышлял, как убедительно изложить свою историю, чтобы его вновь не посчитали сумасшедшим.

Глядя на мелькающие дома, он мысленно подбирал слова, избегая фантастических деталей и надеясь на понимание людей, знакомых с реальной сутью происходящего. Тайна, которую он столько лет хранил в себе, готова была сорваться с губ, и старик одновременно испытывал облегчение и страх перед неизбежным признанием.

Автомобиль остановился перед небольшим двухэтажным особняком, затерянным среди современных зданий центра Москвы. Он не выделялся ничем особенным: простой фасад, тёмные окна и строгие линии без декоративных излишеств. Ни охраны, ни шлагбаума, однако Локтев чувствовал: за этими стенами скрывается нечто большее, чем обычная бюрократическая рутина. В груди нарастало волнение, смешанное с тревогой. Оставалось только правильно начать рассказ.

Когда двигатель заглох, в салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим дыханием пассажиров. Павел Андреевич глубоко вздохнул, собирая последние силы и твёрдость, чтобы войти и наконец избавиться от груза, мучившего его столько времени.

Кабинет, куда привели Локтева, полностью соответствовал негласным правилам и порядкам триста второго отдела: официальная строгость без намёка на уют, серые стены и мебель, предназначенная не для удобства, а для долгих бесед, где ничто не отвлекает от сути дела. Старик сел напротив Виталия и Варвары и, выпрямив спину, встретил их внимательные, настороженные взгляды.

Виталий демонстративно перелистал бумаги на столе и холодно, с едва скрытым подозрением произнёс:

– Павел Андреевич, надеюсь, вы понимаете, насколько необычно звучит то, что вы рассказали моим коллегам? Подобные истории мы слышим не впервые, и, к сожалению, чаще всего они оказываются плодом нездорового воображения или попыткой манипуляции. Поэтому прошу вас подумать дважды: любое неточное слово или сознательная ложь могут привести к неприятным последствиям.

Павел Андреевич медленно, но твёрдо покачал головой и с лёгкой улыбкой ответил:

– Виталий Дмитриевич, я осознаю, как фантастически звучит моя история. Но это единственная правда, которая у меня есть. Я не стал бы тратить ваше и своё время на выдумки. Мне уже давно не двадцать, и я не ищу приключений или славы. Поверьте, я пришёл сюда, потому что другого выхода у меня просто нет.

Варвара нахмурилась и внимательным, чуть более тёплым, чем у её коллеги, взглядом изучала Павла Андреевича. Голос её прозвучал осторожно и ровно:

– Павел Андреевич, начнём с самого начала. Изложите всё подробно и спокойно. Если нужна вода или что-то ещё – скажите, мы обеспечим.

– Спасибо, Варвара Олеговна, я в порядке, – старик благодарно кивнул. – Тогда позвольте я начну с подготовки, которую прошёл перед переносом. Это поможет вам понять всю картину.

Виталий едва заметно поднял бровь, и в его глазах мелькнул интерес:

– То есть перед вашим переносом в прошлое была специальная подготовка? Это не случилось случайно?

– Разумеется, – подтвердил Павел Андреевич. – Всё было спланировано заранее. За полгода до эксперимента меня поместили в закрытый научный центр. Там я прошёл психологическую подготовку и глубокое изучение бытовых и исторических реалий СССР конца семидесятых. Нас учили адаптироваться незаметно, не совершая ошибок. Мы знали правила поведения, мельчайшие детали повседневной жизни, даже правильную формулировку мыслей, чтобы не вызывать подозрений. Поверьте, теоретически я мог полностью слиться с той эпохой.

Виталий усмехнулся и слегка покачал головой:

– Звучит стройно, Павел Андреевич. Но тогда почему вы здесь, почему нарушили инструкцию и пришли именно к нам? Наверняка вы получили чёткие указания на случай чрезвычайных ситуаций?

Старик вздохнул и на мгновение опустил глаза, собираясь с мыслями, затем поднял голову и твёрдо ответил:

– Совершенно верно, Виталий Дмитриевич. Нам давали инструкции на все случаи жизни. Объясняли, как действовать, если что-то пойдёт не по плану. Но я оказался в ситуации, которую инструкциями не предусмотрели. Сейчас моё сознание находится в теле пожилого человека, хотя моё настоящее тридцатилетнее тело лежит в специальной капсуле, поддерживаемое медицинскими устройствами. Произошёл сбой, и теперь я не могу самостоятельно вернуться обратно.

Варвара внимательно слушала, отмечая внутреннюю уверенность старика и то, с какой тщательностью он подбирает слова. Её интуиция подсказывала, что за невероятной историей кроется нечто серьёзное.

– Что именно пошло не так, Павел Андреевич? – тихо спросила она, вглядываясь в его усталое лицо. – Опишите точный момент, когда ситуация вышла из-под контроля.

Павел Андреевич осторожно кивнул:

– Перенос прошёл по плану. Меня вселили в тело тридцатилетнего мужчины, идеально подходившее по моей психофизиологии, с тщательно проработанной легендой для максимальной незаметности. Я жил по инструкции: работал, общался, выполнял задачи и оставался в тени. Но прошло более полувека, и тело естественно состарилось. Сейчас перед вами старик, хотя с моего личного восприятия прошло совсем немного времени. Моё сознание по-прежнему принадлежит человеку по имени Максим Негин – так зовут меня и сейчас. Моё молодое тело до сих пор лежит в капсуле под этим именем. Связь с организаторами давно прервалась, а инструкции не предусматривали такой долгий срок пребывания. Я остался здесь без связи и пути назад.

Виталий откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и со скепсисом произнёс:

– Предположим, мы вам поверим, Павел Андреевич. Излагаете вы убедительно и последовательно. Но сначала вы обратились в ФСБ, а не к нам. Почему?

– Я не знал о вашем существовании. Мне казалось, что если кто-то и понимает происходящее в этой стране, то только ФСБ. Я обратился к ним, надеясь, что там воспримут мои слова всерьёз. И когда меня не только не выставили за дверь, а сразу же отправили к вам, я почувствовал, что ещё не всё потеряно. Значит, информация о таких, как я, всё-таки существует. Сам я понятия не имел, кто вы такие – меня просто посадили в машину и привезли сюда. Но раз меня направили именно к вам, значит наверху уверены, что вы способны понять, с чем имеете дело.

Варвара посмотрела на Виталия и почувствовала, как слова старика вызвали в ней отклик, несмотря на всю фантастичность рассказанного. Она ещё не решила, как действовать, но отчётливо понимала: Павел Андреевич не лжёт. Оставалось лишь убедить в этом Виталия – задача, возможно, более сложная, чем принять сам рассказ.

Старик ненадолго замолчал, глядя на свои слегка дрожащие руки. Глубокие морщины на его лице казались теперь ещё резче, подчёркивая тяжесть второй прожитой жизни, которую ему предстояло открыть незнакомым людям. Глубоко вздохнув, он поднял глаза на Варвару и Виталия и начал осторожно и ровно:

– Я понимаю, как это звучит со стороны, но прошу вас поверить: моя жизнь здесь, в СССР, наполнена такими деталями, которые нельзя узнать из книг или архивов. С первого дня я жил среди обычных советских граждан, старался не выделяться и строго следовал инструкциям. Но вскоре я понял, что настоящая жизнь той эпохи не похожа на представления историков и политиков из будущего.

Варвара слегка подалась вперёд, ловя каждое его слово и пытаясь уловить скрытые смыслы:

– Продолжайте, Павел Андреевич. Важны любые мелочи, которые кажутся вам значимыми. Именно детали помогают отличить правду от вымысла.

Павел Андреевич кивнул и заговорил с горькой усталостью в голосе:

– Первое время было невероятно трудно привыкнуть к постоянному страху, буквально висевшему в воздухе. Люди боялись лишнего слова, случайного взгляда, неосторожной фразы. Кажется мелочью, но именно это стало моим первым серьёзным испытанием. Даже хорошо подготовленному человеку сложно представить, насколько глубоко эта настороженность въелась в повседневную жизнь. Я сам вскоре стал вздрагивать от стука в дверь или взгляда прохожего, задержавшегося чуть дольше обычного.

Он замолчал на мгновение и продолжил с новой энергией, словно вновь переживая собственные воспоминания:

– Я прожил не просто годы – целую жизнь, каждый шаг которой давался с трудом и ощущением чужеродности. Я видел, как рушились судьбы из-за мелких оплошностей, видел людей, годами живших под гнётом подозрений и недоверия. Чем дольше я здесь оставался, тем яснее понимал: наш эксперимент был чудовищным не только с научной, но и с человеческой точки зрения. Нас отправляли сюда, не задумываясь, как это повлияет на душу и разум.

Виталий внимательно слушал, нахмурив лоб и несколько расслабившись. Его голос прозвучал спокойнее, хотя настороженность никуда не исчезла:

– Павел Андреевич, приведите конкретные примеры из повседневной жизни того периода, которые особенно запомнились и не могли быть известны без реального опыта проживания в СССР.

Старик задумался, затем негромко произнёс:

– Очереди. Бесконечные очереди, которые не забыть никогда. Люди занимали место до рассвета и стояли часами ради элементарных вещей. Очередь становилась отдельным миром: люди знакомились, делились новостями, ссорились и мирились, порой проводя вместе целые дни. Помню, как однажды стоял за финскими сапогами почти двенадцать часов на морозе, а когда подошла моя очередь, товар закончился прямо передо мной. Знаете, что страшнее всего? Никто даже не удивился, не возмутился – просто молча разошлись, приняв это как неизбежность, как часть своей жизни.

Он замолчал и тяжело вздохнул, словно воспоминания причиняли ему физическую боль.

– И эта бесконечная слежка… Каждый второй, с кем приходилось общаться, мог оказаться доносчиком или сотрудником органов. Доверие стало редкостью, роскошью, доступной единицам. Даже в личных отношениях оставалась тревожная настороженность, полностью никогда не исчезавшая. Понимаете, эту атмосферу нельзя постичь по книгам. Её нужно пережить самому, чтобы понять, какие шрамы она оставляет на душе.

Варвара и Виталий почти незаметно переглянулись. В коротком взгляде было ясно одно: перед ними ключевой свидетель, способный подтвердить или опровергнуть факты, о которых они до этого могли только догадываться.

Варвара снова повернулась к Павлу Андреевичу и осторожно, но чуть напряжённее спросила:

– Вы назвали эксперимент чудовищным. Что можете рассказать о людях, стоявших за ним? Кто они? Чем руководствовались, отправляя вас и других в прошлое? Нам важны любые детали: имена, должности, организации. Всё, что сможете вспомнить.

Павел Андреевич снова замолчал и посмотрел сквозь Варвару и Виталия, словно перед его глазами разворачивалась невидимая для остальных картина прошлого. Голос его прозвучал тихо, осторожно, с тревожными нотами: