Я вошла внутрь и остановилась сразу за порогом. Меня окутали серые сумерки. После хорошо освещаемого зимним солнцем кабинета выглядело жутковато. Понадобилось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к полумраку. А когда начала различать силуэты предметов, заметила, что от внешней стены исходят слабые лучи.

Ну конечно! Как я сразу не догадалась? Окна закрыты плотными портьерами, поэтому так темно.

На самом деле я не должна была удивляться. У меня в спальне, о которой я только что вспомнила, тоже всегда царил полумрак. Окно выходило на южную сторону, и мне пришлось купить специальные шторы, не пропускающие солнечный свет. У них ещё есть специальное название.

Слово вертелось на языке, но отказывалось вспоминаться.

Я прошла к окну и раздвинула портьеры. Солнечный свет ворвался в комнату, позволяя осмотреться.

Спальня у предыдущего директора была скромно, если не сказать скудно, обставлена. Узкая кровать у стены, примыкавшей к печной. За ней – узкий комод. Небольшой стол у окна. И только шкаф мог порадовать масштабами. Эта громадина занимала всю стену справа от двери и почти всё пространство от пола до потолка.

Даже не представляю, как подобную махину затащили внутрь. И не удивлюсь, если этот шкаф остался здесь со времён усадьбы, потому что хозяева не сумели вынести его на улицу.

Я открыла дверцы. На перекладине сиротливо качались пустые вешалки. В углу верхней полки лежала забытая куча тряпья. С усилием выдвинув громоздкие нижние ящики, я убедилась, что в остальном шкаф был совершенно пуст.

Оставив дверь спальни открытой, чтобы скорее пришло тепло, я вернулась к печи. Подкинула пару поленец и ещё немного погрелась у огня.

Мой взгляд притягивал стол, заваленный бумагами, а ещё полки стеллажей и книжного шкафа. Однако прежде чем приступить к разбору документов, здесь нужно прибраться. Протереть пыль, вымыть пол.

Ещё хорошо бы раздобыть мягкие домашние тапочки, а лучше – валенки. Ноги устали от узких сапожек и требовали отдыха. В саквояже я не нашла сменной обуви, видимо, не подумала об этом, когда собиралась.

Мои размышления прервал очередной стук в дверь.

– Осваиваетесь? – с улыбкой поинтересовалась Поляна, заходя внутрь. – А я вот вам принесла.

На правом плече кухарка несла ворох одежды, который скинула на ближайший стул. А в руках у неё были наполненное водой ведро и деревянная швабра.

– Я вам одёжу кое-какую пособирала, вы уж не побрезгуйте. Она хучь и в сундуке лежала, но стиранная и травками переложенная честь по чести, – Поляна посмотрела на меня, а затем улыбнулась: – Я-то по молодости худенькая была, прям как вы. Думала, дочерям раздам, как подрастут. Кой-чего девчушкам нашим перешила, а это вот осталось.

– Спасибо, – на глаза наворачивались слёзы от нежданной, но явившейся так вовремя доброты. – Поляна, а нет у вас каких-нибудь старых валенок или тапок?

Мы с поварихой одновременно посмотрели на мои сапожки.

– Есть, как не быть. Чуни мои старые, тоже по девичеству носила. Они на пятке-то протёрлися, но я заплаты крепкие, хорошие поставила, вы не пужайтесь. Я принесу, токмо приберусь у вас маленько, уж больно всё запущено.

Она поставила швабру, прислонив рукояткой к стене. Выполоскала в ведре тряпку, отжала и, намотав на перекладину, двинулась мимо меня.

– Поляна, отдайте, – остановила я её.

– Что? – повариха смотрела, не понимая, чего я хочу.

– Отдайте, я сама пол вымою. А вы принесите мне валенки, или как вы их там назвали?

– Чуни, – растерянно ответила Поляна.

– Да, принесите, пожалуйста, чуни, у меня ноги подмерзают, – я осторожно забрала швабру из её руки и направилась в спальню.

Начала с дальнего угла, затем двинулась к кровати. Первый же короткий замах вынес клубы пыли и паутину. Фу, какая гадость, терпеть не могу пауков. Я поморщилась и начала плавными движениями вымывать скопившиеся залежи, стараясь, чтобы не попадало на сапожки. Затем аккуратно собрала тряпкой и вытряхнула её у печи. Позже сожгу.

Вода помутнела после первого же полоскания. После второго стала серой, а после третьего – я вынесла ведро на улицу и выплеснула грязную воду в сугроб, а затем тщательно протёрла снегом.

Плечи окутало холодом. Руки покраснели, однако я набрала полное ведро снега и отнесла его к печи. У стариков и так много работы.

– Ну что вы, госпожа директриса! Зачем голой-то на мороз бегать? – Поляна даже всплеснула руками, увидев ведро и меня, греющую озябшие ладони у огня. – Димарчик с мальчишками воды ещё из колодца натаскают. Да и долго снег таять будет, умаетеся ждать. Ну что мне с вами делать?

Вроде и выговаривала за мою неумелость, но столько искренней заботы слышалось в её голосе, что даже не обидно.

А как я раньше жила? Кто мыл пол у меня дома?

Вспышка-воспоминание явилась ответом.

Я ставлю в ванну пластиковое ведро, поворачиваю ручку смесителя и трогаю шумную, бьющуюся о дно струю. Отлично: не слишком горячая и не холодная, именно то, что нужно. Добавляю в ведро немного моющего средства, отчего по ванной расплывается аромат лаванды. Затем отщёлкиваю держатель швабры и снимаю узкий чехол с толстыми ворсинками. Когда ведро наполняется, опускаю эту недотряпку в густую душистую пену.

Точно, в моём прошлом вода текла из крана. И сразу горячая. Раньше мне не приходилось собирать снег или греть воду на печи для уборки.

– Сейчас ещё воды принесу, – Поляна подхватила деревянное ведро, глухо стукнувшееся о пол.

А в моих воспоминаниях был лёгкий пластик. Как она таскает эту тяжесть? Ещё и с водой.

– Я сама, – забрала ведро, оказавшееся действительно намного тяжелее, чем в моём воспоминании.

В кухню мы возвращались гуськом. Впереди я с ведром, снег в котором и не думал таять. А следом – Поляна с уговорами.

– Госпожа директриса, ну не пристало вам самой этим заниматься. Давайте я, мне и привычней, и сподручней. Ну что вы ручки-то свои нежные портите?

Так мы добрались до кухни. Дождавшись, когда запыхавшаяся повариха меня догонит, я попросила показать, где ещё взять воды для уборки.

Качая головой и причитая вполголоса, Поляна махнула на небольшую бочку. Пока я переливала из неё воду в ведро, повариха принесла чугунок с кипятком.

– И, пожалуйста, не бегайте за мной больше, – попросила, выходя из кухни. – Присядьте, отдохните, вон уже как запыхались. Себя нужно беречь!

Её ошалелый взгляд скрыла захлопнувшаяся дверь.

Уборка заняла больше трёх часов. Я вымыла пол в спальне и кабинете, протёрла пыльные полки и стол. Расставила стулья и сложила на них тетради и бумаги.

Завтра познакомлюсь с детьми и начну всё это перебирать, тщательно изучая.

Физический труд помог согреться и привести мысли в порядок.

Я уже отжала тряпку и собралась вылить в очередной раз воду, но не удержалась и бросила удовлетворённый взгляд на дело своих рук. Правда, удовлетворённым он оставался недолго.

Блин! Я забыла вымыть под шкафом. Когда дошла до него, меня отвлекла Поляна, которая всё же не удержалась и принесла те самые чуни. Ими оказались короткие, чуть выше щиколотки, валенки.

Затем появился Вителей со второй охапкой дров. Жена припахала его разобраться с моим замком. Пока смазывали, пока пробовали открывать, я и забыла, что пропустила под шкафом.

Очень хотелось махнуть рукой. Подумаешь, пыль осталась. Её ж там не видно, в следующий раз вымою.

За окном серели ранние зимние сумерки, напоминая, что я провозилась несколько часов, устала и заслужила отдых. А ещё чашку горячего травяного чая и что-нибудь съесть. Постные щи проскользнули, словно их и не было. Я снова проголодалась.

Стиснула в пальцах отжатую тряпку, закатила глаза и решительным шагом вернулась в спальню.

Если взялась за что-то – делай хорошо и доводи до конца.

К тому же эта уборка начала восприниматься мной как некий символ моей новой жизни. Если я сумею навести чистоту в своих комнатах, то смогу и вытащить приют из ямы, в которую загнал его бывший директор. Может, и не самое логичное сравнение, однако для меня между ними стоял знак тождества.

Шкаф оказался слишком большим, руками я доставала чуть за середину. Пришлось вернуться за шваброй.

И снова пыль и паутина, которые я осторожно собирала чуть в стороне. Со шваброй было удобнее, она легко доставала до стены. Но вдруг запнулась обо что-то. Судя по глухому удару – нечто деревянное.

Я собрала подол и опустилась на колени. Между стеной и шкафом виднелось что-то плоское и квадратное. Перевернув швабру, я зацепила находку рукояткой и вытолкала на свет.

Глава 7

Это оказалась небольшая, сантиметров двадцать пять или тридцать, картина в запылённой раме с налипшей паутиной. Я задумалась: стоит её очистить и посмотреть на изображение или сразу бросить в печь, не тратя время?

И тут же устыдилась своих мыслей. Жечь мебель или произведения искусства можно, лишь когда иссякли все остальные ресурсы. А у нас ещё четырнадцать деревьев на очереди.

Я тщательно обтёрла раму тряпкой и совсем немного само полотно, только чтобы смахнуть пыль. Кто знает, какие краски использовал художник. Вдруг я уничтожу чудесный акварельный пейзаж?

Сумерки уже сгущались, в комнате воцарился лёгкий полумрак. Света не хватало, чтобы хорошо рассмотреть изображение. Единственное, что я смогла разобрать – это был портрет.

Теперь мне стало любопытно, кто же там нарисован. Я поискала в спальне, затем проверила кабинет. На одной из открытых полок книжного шкафа стоял пыльный канделябр с единственным огарком. Схватив его, я прошлась взглядом по остальным полкам, но не обнаружила ни спичек, ни зажигалки.

В печи треснул уголёк, выплеснув наружу маленький сноп искр. Какая же я недогадливая!

Я подкинула в топку ещё пару поленьев, дождалась, когда они вспыхнут, и поднесла картину поближе.

На тёмном, почти не различимом фоне была изображена молодая женщина со светлыми, слегка золотистыми волосами, голубыми глазами и нежным овалом лица. Когда я смотрела в зеркало на станции, то уже видела это лицо. Меня и незнакомку на портрете можно было принять за близнецов.

Но как такое может быть?

– Госпожа директриса, я стучала, а вы всё молчите, вот и забеспокоилась, – вошедшая Поляна несла в руках длинную свечу.

Увидев меня на полу, она всполошилась, но я протянула ей портрет. Повариха долго вглядывалась в изображение, затем перевела взгляд на меня. И снова на портрет.

– Что это? – наконец выдавила она.

– Это я у вас хотела спросить, – я поднялась, взяла свечу из её руки и тоже склонилась над портретом. – Как моё лицо могло оказаться на пыльной картине под тем шкафом?

Поляна растерянно смотрела на меня. Судя по выражению её лица, повариха пребывала в той же степени изумления, что и я.

– Не знаю, – выдохнула она, пожав плечами.

– Шкаф когда в последний раз передвигали?

Поляна снова пожала плечами, но затем всё же выдала немного информации.

– Я сюды редко заглядывала прежде.

– А пол директор сам мыл?

– Не, не сам, поломойка сосновская приходила два раз в неделю. Она везде и мыла. Да и ни к чему мне к мужчине-то хаживать. Вот до него директриса моих годков была. Та приглашала иногда наливочки отведать да посекретничать о бабьем.

– Шкаф она двигала? Ну или просила кого-нибудь?

Поляна набрала воздуха и уставилась в пространство перед собой. Видимо, это помогало ей вспоминать. А затем выдохнула:

– Не припомню, чтоб кто его сдвигал. Вроде так и стоит с тех пор, как сирот сюда определили.

– А давно это было?

– Да уж годков пятьдесят, коли не больше.

Я задумалась, глядя на портрет. Получается, он мог завалиться за шкаф более полувека назад? Почему тогда на нём изображена я?

Устав любоваться своим отражением, которого и в зеркалах было хоть отбавляй, я поставила свечу в канделябр. Помещение уже прогрелось, поэтому дверцу печи можно закрывать.