Я подняла полотенце и почувствовала, что сейчас расплачусь. Это был ужин, о котором я только что мечтала. На блюде лежали три куска хлеба, пласты ветчины и варёные яйца. А в углу подоконника стоял кувшин с водой, ледяной, как и само заиндевевшее стекло.

Если бы случайно не заметила, так и легла спать голодной. Крутилась бы с боку на бок, слушая бурчание своего живота. И только утром обнаружила, что мучилась исключительно из-за своей невнимательности.

Я с удовольствием поужинала, прямо так, в одной сорочке, поджимая босые ноги, мёрзнущие от стылых половиц.

Два яйца и один бутерброд убрала в саквояж, завернув в вырванный из дневника лист. Небольшой запас еды мне не помешает.

Когда доставала тетрадь, что-то из неё выпало. Спохватившись, я проверила свои документы. Всё было на месте: паспорт, назначение, подорожная. Наверное, показалось.

Задув свечу, нырнула под одеяло. В комнате было довольно тепло, но я всё равно укуталась по самый подбородок. К утру центральная печь остынет, и холод от окна распространится по помещениям.

Перед рассветом я всегда мёрзла. Я этого не помнила, но откуда-то точно знала.

Впечатлений за сегодняшний день накопилось с вагон и маленькую тележку. Думала, не засну, перебирая в мыслях и анализируя крупицы доступных мне знаний. Но ошиблась. Я уснула в ту же секунду, как закрыла глаза.

Утро встретило меня громким стуком и ярким светом. Невысокое зимнее солнце светило ровно в окно.

– Барышня, вы завтракать будете али так, чайку попьёте? – раздался из-за двери голос Асиньи.

Я вспомнила об отложенном бутерброде и порадовалась, что он так и останется запасом. Если не прошлая жизнь, то эта дорога научила меня заботиться о хлебе насущном.

– Буду! – крикнула я хозяйке.

– Тогда вставайте, почти всё готово. Воду я за дверью поставлю, умоетесь.

Я услышала удаляющиеся шаги и откинула одеяло. С удовольствием потянулась, чувствуя, что прекрасно выспалась, отдохнула и готова дальше разбираться в хитросплетениях моей таинственной жизни.

За дверью стоял медный таз и большой кувшин с тёплой водой. Сначала я умылась, почистила пальцем зубы, а потом не сдержалась. Достала из саквояжа небольшой брусочек серого мыла с резким запахом. Вчера он вызвал у меня брезгливость из-за непривлекательного вида и аромата. Зато сегодня обрадовалась ему как родному.

Поставила таз на пол и обмылась, насколько хватило воды. Это подарило ощущение свежести, а ещё улучшило настроение.

Возможно, всё не так и плохо, как мне вчера показалось. И у того, что из приюта за мной не приехали, есть причина. Дождусь попутчика в Сосновый бор и уговорю взять меня с собой. Или же пристроюсь на задке почтовой кареты, то есть кибитки, когда возница отвернётся. Снаружи, конечно, будет холодно, зато доберусь до места.

Выход всегда есть, из любой ситуации, какой бы безвыходной она ни казалась. Нужно только поесть, выспаться и вымыться – сразу будущее заиграет яркими красками.

Я не спеша оделась, напевая незнакомый мотивчик. Конечно, платье и остальная одежда были не первой свежести, но я не позволила себе на этом зацикливаться.

Всё будет хорошо. Просто чуть позже.

Уже на лестнице уловила аромат жарящейся яичницы с салом. Ну вот, я же говорила, что жизнь налаживается.

– Доброго утречка, барышня, – поприветствовала меня Асинья, возившаяся у печи. – Вы в горницу проходите, сейчас накрою.

– Да я могу и здесь, если вы не возражаете, – я кивнула на стол, где уже скворчала сковородка, заставляя сглатывать набегающую слюну.

– Ну, если не побрезгуете, садитесь здесь, – хозяйка смотрела на меня удивлённо, а потом достала из печи ухват и поставила себе на ногу. Зашикала, зашипела и выругалась: – От окаянная! А всё нерадивость моя. Как чуть забудусь, так курьёз какой приключается. Вы садитесь, садитесь, не обращайте внимания.

Я сделала что-то не так? Надо было завтракать в горнице? Но здесь теплее, к тому же я хотела расспросить Асинью о других путешественниках. Надо же мне как-то добраться до города.

Яичница оказалась сытной и вкусной. Я даже съела все кусочки жареного сала, быстро проглатывая, чтобы не растекались жиром по зубам. Тут и помнить не надо, это точно не моя любимая еда. Но я не в том положении, чтобы перебирать. А если представить, что каждый кусок – это лишний день жизни, то и вовсе отвращение отступает.

К тому же хозяйка не предложила мне добавки, даже когда увидела, как я подчищаю куском хлеба тарелку. Видимо, у оплаченных Монтом услуг был предел.

Однако я не собиралась роптать. Напротив, была благодарна. В желудке поселилась приятная сытость. Я обхватила ладонями глиняную кружку, куда Асинья подлила горячего чая. И задала вопрос, который теперь больше всего меня волновал:

– Как ещё я могу добраться до города?

Хозяйка меня не обрадовала. Ближайший почтовик будет вечером, а сами по себе путники не докладываются. Могут через пять минут приехать, а могут и несколько дней носу не казать.

– Вы не отчаивайтесь, барышня, кто-нибудь да проедет, – утешила меня Асинья, громко отхлебнув.

Для неё чаепитие представляло настоящий ритуал. Сначала она переливала чай в блюдце, макала туда кусочек сахара с острыми неровными гранями. Ждала, пока он немного размокнет, затем откусывала и клала на стол. Поднимала блюдце, ставила на растопыренную пятерню и цедила его маленькими глотками.

Потом ставила блюдце на стол, громко отдувалась, вытирала выступивший пот и снова бралась за сахар.

Кажется, для хозяйки почтовой станции утреннее чаепитие было одним из главных удовольствий в жизни.

Несмотря на то, что перед Асиньей стояла креманка с колотым сахаром, мне она не предлагала. Просить я не стала. И так спасибо, что ночлег предоставили да накормили.

Громкий стук в дверь прервал ритуал на середине – хозяйка только поставила блюдце на растопыренные пальцы. Она посмотрела на дверь, затем бросила говорящий взгляд на печь, а потом перевела его на блюдце, из которого не успела отхлебнуть.

– Стешка! – позвала она. На печи послышалось невнятное шевеление, чуть качнулась занавеска, и всё стихло. Асинья укоризненно покачала головой: – От паразит! Енто ж он у нас смотритель станционный, а всем мне заправлять приходится. Ленивец…

Она тяжело вздохнула, собираясь отставить блюдце.

– Сидите, Асинья, я открою, – я легко вскочила из-за стола, не дожидаясь её ответа, и направилась к двери.

– Задвижку дёргай сильней, заедает! – крикнула мне жена станционного смотрителя, переходя на «ты». – А как щеколду откинешь, за гвоздик зацепи, спадает она.

Видимо, сев с ней за один стол и потом отправившись за неё открывать дверь, я автоматически перешла из барышень в служанки. Я усмехнулась. Недолго же в госпожах продержалась.

Засов действительно сидел в пазах плотно. Дёрнув несколько раз, я навалилась всем весом, и он неохотно пошёл в сторону. Щеколда представляла собой огромный кованый гвоздь с квадратным сечением, согнутый в форму крюка.

По толщине он больше походил на прут из дворцовой ограды. Я даже не представляю, кто бы мог его так согнуть. И, наверное, не хочу представлять.

Я вытащила крюк из вбитой в стену скобы и зацепила за гвоздик, как и было велено. А затем открыла дверь, распахивая настежь.

На меня пахнуло морозом. Кожа тут же покрылась мурашками, и я пожалела, что не накинула плащ.

За порогом стоял согбенный старичок в подпоясанном серым шарфом войлочном пальто. Оно выглядело поношенным, но тёплым. Да и судя по толщине, под ним было ещё что-то надето. На голове у старичка топорщилась меховая шапка, изрядно поеденная молью. А вокруг шеи повязан такой же поеденный шерстяной платок, при желании дедушка мог натянуть его до самого носа.

В общем, на меня смотрели лишь светлые глаза, подслеповато щурясь на ярком солнце.

Вот кто оделся по погоде и точно не замёрзнет в пути. Мне оставалось только завидовать.

– Здравствуй, хозяюшка, – старичок стянул платок с подбородка, обнажая седую бородёнку, и коротко поклонился. – Позволишь войти?

– Доброе утро, – приветливо улыбнулась я, отходя в сторону. – Конечно, проходите.

Старичок постучал валенками друг о друга, отряхивая от снега. И я заметила, что понизу они чем-то оплетены. Хорошая придумка – и носиться дольше будут, и снег меньше налипает. Я посмотрела на свои сапожки и снова вздохнула.

На дороге осталась дышащая паром лошадка, запряжённая в сани. И лошадь, и транспорт явно знавали лучшие времена, которые давно прошли.

– Я туточки обожду? – полувопросительно сообщил мне старичок, заходя внутрь. – Велено начальство встретить.

Я кивнула и закрыла за ним дверь. Засов задвигать не стала. Уже день, скоро появятся и другие путники.

Дедушка сделал пару шагов внутрь и остановился, робко осматриваясь. Не зная, где ему следует ждать, я окликнула хозяйку.

– Асинья, тут приехали…

Она обернулась, по-прежнему держа блюдце на растопыренных пальцах, и старичок её заметил. Он стянул шапку, смял её в ладони и, мелко семеня, прошёл в кухню. Не доходя нескольких шагов, он остановился, поклонился в пояс и почтительным голосом произнёс.

– Доброго здоровьичка, госпожа, давно вы тут?

– Давно, – ответила удивлённая Асинья, поднимаясь и сразу возвышаясь над дедушкой на целую голову.

Он бухнулся на колени и затараторил:

– Прощения просим, госпожа директриса, не ведал. В письме-то сказано, сегодня встретить, а когда сегодня не сказано. Вот я и выехал затемно, а всё рόвно опоздал. Будьте милостивы, не гоните. Я ещё пригожусь.

Асинья подняла на меня ошарашенный взгляд, а я улыбнулась. Кажется, наконец дождалась.

Глава 4

Объяснять дедушке, что он ошибся, тоже пришлось мне. Асинья зависла с поднятым, но не донесённым до рта блюдцем. Похоже, она так и не поняла, что нас попросту перепутали.

– Как вас зовут, уважаемый? – обратилась я к старичку.

– Вителей Ёрш, хозяюшка, я при доме призрения, значит, сторожем служу, ещё истопником, возницей, дворником, значит, – перечисляя свои должности, дедушка загибал пальцы и смотрел он на Асинью, для которой и предназначалось это представление своей незаменимости. – И это… ловушки, значит, ставлю.

– Уважаемый Вителей, – пришлось перебить, пока у него закончились пальцы на одной руке, и он пытался перестроиться на другую. – Меня зовут Аделаида Вестмар, меня прислали из столицы, чтобы возглавить дом призрения Соснового бора.

– Ещё, значится, починить ежели что, ко мне бегут… – он продолжал перечислять, повернувшись к Асинье, и вдруг остановился.

Посмотрел на меня. Моргнул белёсыми ресницами. Снова повернулся к Асинье, указав на неё пальцем.

– Не..?

– Нет, вы приехали встретить меня, Вителей, – улыбнулась я. – Это я ваша новая начальница, а Асинья – жена станционного смотрителя.

– Милсдарыня директриса, не губите! – теперь старичок бухнулся на колени передо мной. – Попутал, сослепу не разглядел. Уж больно молодая для директрисы, вот и не признал сразу.

Этого выдержать я не могла. Что у них тут за привычка, чуть что лбом по полу стучать?

– Вителей, немедленно вставайте! Вы слышите? – я попыталась подхватить его под локоть и помочь подняться, но старичок заартачился.

Внешне он казался одуванчиком – дунь и полетит. Однако поднять его с пола я не смогла. Пришлось заходить с другой стороны.

– Вителей, вы же не хотите, чтобы я вас уволила в первый же день?

– Ох нет, милсдарыня директриса, не велите казнить, – запричитал старичок, пополз ко мне, ухватив край платья, попытался поцеловать.

Ну за что мне это наказание?!

– Если вы сейчас же встанете на ноги, обещаю, что вас не уволю! А если продолжите в том же духе, заменю на того, кто слышит с первого раза.

Угроза сработала. Дедушка поднялся, хоть и с трудом. Кряхтя и опираясь на лавку, выпрямился и встал передо мной.

Так-то лучше!

– Вителей, мы можем ехать в дом призрения?

– Да, госпожа директриса.

– Тогда отправляемся.

Я накинула плащ, и в этот момент подала голос Асинья.