– Ага, только я-то точно не знаю: она это была или просто какой-то демон притворялся, шутки с нами шутил?

Наковальня в раздумьях поднял взгляд к потолку, заулыбался зубастее прежнего.

– Все это весьма, весьма нелегко объяснить.

– Ничего, послушаю.

Ощупав пояс брюк, Чистик обнаружил, что иглострел на месте.

– Видишь ли, сын мой: вздумав притвориться богиней, демон в некотором роде действительно станет ею.

Чистик удивленно приподнял бровь.

– Да-да, именно. Хоть богиней, хоть богом – ну, скажем, Пасом либо Иераксом. И при этом серьезно рискует раствориться в божестве целиком. По крайней мере, так учит нас наука теодемония.

– Бодяга какая-то.

Засапожный нож тоже оказался на месте, как и полусабля на поясе.

– Таковы факты, сын мой, – внушительно откашлявшись, возразил Наковальня. – Точнее сказать, таковы факты, насколько их возможно описать с чисто человеческой точки зрения. Утверждается, что именно по сей причине демоны нечасто отваживаются притворяться богами, а ни один из бессмертных богов никогда не опустится до того, чтоб прикинуться демоном.

– Ишь как, лохмать его, – проворчал Чистик.

Человек с рукой на перевязи двинулся вокруг пылающего огня.

– А это не наш ли талос? – сменив предмет разговора, поинтересовался Чистик. – Солдаты его таки завалили?

– Точно так, мы его завалили, – подтвердил обладатель незнакомого голоса.

Чистик оглянулся назад. За его спиной сидел на корточках один из солдат.

– Я – Чистик, – представился Чистик, вспомнив, что в тех же словах представлялся Синели перед тем, как отключиться, и протянул солдату руку.

Пожалуй, солдат раздавил бы его ладонь в кашу, если б вовремя не ослабил нажим.

– А я – капрал Молот, Чистик.

– Очень приятно.

С этим Чистик попробовал встать и непременно рухнул бы с ног, не подхвати его Молот.

– Да, похоже, я еще малость не в порядке.

– Меня самого слегка пошатывает, боец.

– Елец с той… юной женщиной требовали, чтоб я велел капралу Молоту понести тебя на руках, сын мой… но я ради его блага устоял перед их домогательствами. А если б попросил, он был бы только рад. Мы ведь с ним лучшие друзья.

– Больше, чем друзья, – без малейшего намека на шутку подтвердил Молот. – Даже больше, чем братья.

– Он сделает для меня все, что угодно. Продемонстрировать бы сие на деле… однако, как ни велик соблазн, от демонстраций я пока воздержусь. Предпочту, чтоб ты до поры в этом сомневался. Возможно, я тебя просто морочу, бахвалюсь попусту, а? Как думаешь?

Чистик покачал головой.

– Неважно.

– Вот именно! Ты ведь считал, что сможешь безнаказанно сбросить меня с той мерзкой лодчонки. Что я утону, и ты благополучно избавишься от меня. Но теперь-то мы видим, сколь это было ошибочно, не так ли? Посему ты и утратил права хоть на какое-то, хоть на малейшее уважение к своим суждениям!

Из мрака, держа в руках какое-то изрядно длинное оружие с цилиндрическим магазином, выступила Синель.

– Ты как, Ухорез? Идти уже можешь? Только тебя и ждем.

– Пор-рядок? – полюбопытствовал и Орев, с удобством устроившийся на стальном стволе.

– Еще чуть-чуть, и оправлюсь, – ответил обоим Чистик. – Что это у тебя?

– Ружье такое, ручной ракетомет, – объяснила Синель, опуская оружие на пол. – Кажется, из него и прикончили нашего талоса. Мол показал мне, как с ним управляться. Глядеть – гляди, а руками не трогай.

– Пока не заплатишь, ага? – сам себе удивившись (казалось бы, при этакой боли совсем не до шуток) усмехнулся Чистик.

Синель озорно улыбнулась, отчего ему сразу же полегчало.

– Может, даже и после. Послушай-ка, патера. И ты, Мол, тоже. Я-то могу сказать, что думаю?

– Мудр-рая девочка! – заверил их Орев.

Наковальня согласно кивнул.

– А я все равно пока на ноги встать не могу, – пожав плечами, признался Чистик. – Эй, птица, поди сюда!

Орев вскочил к нему на плечо.

– Др-рянь нор-ра! Сквер-р-рная!

– В самую точку, – кивнув, подтвердила Синель. – Пока я искала там, позади, чем бы вооружиться, мы с Оревом шум жутко странный слышали, а впереди, надо думать, еще солдаты есть. Вдобавок впереди и света больше, а нам это на руку.

– При свете от их патрулей не укрыться, – возразил Молот.

– Наверное, но штука вот в чем: Орев может сказать то же самое насчет любой норы в этих местах и ничуточки не ошибется. А тебе, Чистик, я вот что хочу объяснить. Обычно я с собой такой симпатичный кинжальчик носила. К ляжке примотанный. С клинком длиной… вот как моя подошва. Носила и думала, мне такой в самый раз. Думала, нож или иглострел должны подходить по мерке, как туфли. Понимаешь, о чем я?

Чистик, конечно же, ничего не понял, однако кивнул.

– Помнишь, как я Сциллой была?

– Главное, помнишь ли ты сама… вот что мне вправду знать хочется.

– Помню немножко. И как Кипридой была, тоже помню – может, чуточку лучше. Ты, патера, об этом не знаешь, так? А я ими обеими побывала, только внутри, в глубине, все равно оставалась собой. Наверное, так же осел себя чувствует, когда на него верхом сядет кто-нибудь. Сам он – по-прежнему он, Улитка или как там его кличут, но вдобавок еще и всадник: идет куда велено, делает, что требуется человеку. А не захочет, человек будет шпорить его, лупить, пока не послушается.

Орев сочувственно склонил голову на сторону.

– Бедная девочка!

– Вот потому он довольно скоро сдается. Пни его в бок пяткой – пойдет, натяни поводья – остановится, и размышлять обо всем этом особо не станет. Точно так же вышло со мной. Ржави хотелось жутко, а еще устала я, лохмать его все, до смерти, и больше не думала ни о чем. И после раз – будто во сне! Только что вроде была в лимнинском мантейоне, и вдруг стою на алтаре посреди какой-то пещеры, а чувствую себя – хоть сейчас в землю закапывай. И ничего не помню, а если даже помню, не до того мне совсем. Но как погнали меня тычками на те высоченные скалы, к святилищу, тут кое-что всплывать и начало. В смысле, насчет того, как я Кипридой была.

Наковальня вздохнул.

– Сцилла упоминала о сем, дочь моя, так что мне все это известно. Подумать только: разделить тело с богиней любви! Как же я тебе завидую! Должно быть, это настоящее чудо!

– Может, и так. Правда, приятного мало. То есть вообще ничего. Но чем больше я обо всем этом думаю, тем ясней понимаю: так и есть, чудо… пусть даже вот такое, чудацкое со всех сторон. Я ведь уже не совсем такая, какой раньше была. Наверное, уходя, богини какие-то крохи во мне оставили, а может быть, даже от меня что-то забрали с собой.

Подобрав с пола ракетомет, Синель задумчиво ощупала шпеньки, торчавшие из магазина.

– Так вот к чему это все. После того, как талоса подбили, мне стало ясно: насчет мерок – ну, кому что подходит, с кинжалом своим, со всем прочим – я маху дала. Ошиблась. На самом деле такие штуки – это тебе не туфельки. Чем мельче девчонка, тем больше ей косарь нужен. Думаю, это от Сциллы осталось… а если не это, значит, что-то другое, помогающее самой соображать, что да как. К примеру сказать, Чистик козырный иглострел при себе таскает, но вряд ли ему этот иглострел часто нужен. Однако ж мне, реши я – а я, к слову, уже решила – жить, как живет он, иглострел требовался бы каждый день. Вот потому я и отыскала этот ракетомет. Еще больше. Разряжен был, но я нашла другой. Со сплющенным стволом – это талос по нему так проехал, зато магазин оказался полон. А Мол показал, как разряжать их и заряжать.

– Пожалуй, я себе тоже подыщу что-нибудь вроде пулевого ружья, – решил Чистик. – Наверняка их вокруг валяется целая куча.

Наковальня, покачав головой, потянулся к его поясу.

– Нет уж, сын мой. И иглострел на сей раз позволь-ка сюда.

В тот же миг руки Чистика оказались заломлены за спину. Освободиться от стальной – в буквальном смысле стальной – хватки солдата… об этом не стоило даже мечтать.

С нескрываемым отвращением задрав подол рубашки Чистика, Наковальня выдернул из-за брючного пояса его иглострел.

– Конечно, капралу Молоту он не страшен, но мне, полагаю, хватит одного выстрела, – с той же зубастой улыбкой пояснил он. – И тебе, сын мой, также.

– Стр-релять – нет! – пробормотал Орев, и Чистик только спустя секунду понял, что обращается он к Синели.

– Увидишь у него пулевое ружье, капрал, отними и сломай немедля. То же касается и любого другого подобного оружия.

– Эгей! Эгей, там! – замахав им рукой, заорал старый рыбак, черный силуэт на фоне оранжевых языков охватившего талоса пламени. – Он говорит: умираю, мол! Поговорить с нами хочет!

Оттолкнувшись обеими руками от краев люка, Шелк с удобством уселся поверх башенки и замахал толпе. Раскисшая во время грозы грязь, покрывавшая его лицо сплошь, подсохла, отваливалась коростой; яркая рубашка, купленная ему доктором Журавлем в Лимне, тоже была измазана грязью… интересно, многие ли из машущих в ответ, ликующе вопящих, прыгающих вокруг пневмоглиссера действительно узнают его?

– ШЕЛ-КА В КАЛЬ-ДЫ!!!

– ШЕЛ-КА В КАЛЬ-ДЫ!!!

Неужели Вироном вновь начнет править кальд и этим новым кальдом станет он сам? Кальд… этот титул порой упоминала мать, а означал он всего лишь резную голову в ее шкафу…

Взглянув вдоль Солнечной, Шелк в изумлении вытаращил глаза. Сомнений быть не могло: вон тот серебристо-серый прямоугольник, едва различимый в ярком солнечном свете, – Священное Окно. Священное Окно прямо посреди улицы…

Тут ветер донес до него знакомые запахи жертвоприношения – кедрового дыма, горелого сала, паленой шерсти пополам с палеными перьями, и смесь эта вмиг пересилила облако запахов горячего металла, разогретой ворвани и раскаленной пыли, окружавшее пневмоглиссер. Затем перед серебристой рябью Окна мелькнул черный рукав. Соскользнув книзу, ткань обнажила тонкое предплечье из серого металла, и еще секунду спустя Шелк разглядел под машущей в воздухе, неотличимой от настоящей, живой руки ладонью блестящий лик нежно любимой им майтеры Мрамор. Как хорошо… просто не верится, что все это – наяву!

– Майтера!

Едва расслышав сквозь гомон толпы собственный голос, он поднял перед собою руки ладонями книзу, прося тишины.

– Тихо!!! Будьте добры, успокойтесь!!!

Шум тут же стих, уступив место тревожному овечьему блеянью и злобному шипению гусей, а как только толпа перед пневмоглиссером раздалась в стороны, Шелк сумел разглядеть и самих животных.

– Майтера! Ты вершишь жертвоприношение под открытым небом?

– Нет, обряд возглавляет майтера Мята! Я только помогаю!

– Патера!

Вновь вынырнувший из толпы Росомаха побежал рысцой рядом с тронувшейся машиной. Черные ризы его поблекли, побурели от пыли.

– Там еще дюжины жертв, патера! Многие дюжины!

Придется приносить дары богам поочередно, не то церемония затянется до самой затени… а этого Росомахе, ясное дело, и хочется: кто отказался бы снискать славу авгура, принесшего столь обильные жертвы на глазах небывалого множества прихожан? Однако, подумав о сем, Шелк резко напомнил себе, что Росомаха претендует всего лишь на исполнение обычных обязанностей аколуфа и, мало этого, может начать хоть сию же минуту, а тем временем он, Шелк, умоется и переоденется.

– Останови! – крикнул он пилоту. – Останови прямо здесь!

Машина плавно опустилась наземь перед алтарем. Перекинув ноги через край люка, Шелк встал на край площадки, окружавшей башенку, за что и претерпел упрек со стороны сломанной лодыжки.

– Друзья мои!!!

Казалось бы, этот тонкий, однако внушающий невольный трепет голос, отразившийся от стен каждого здания на Солнечной звонким эхом, ему следовало узнать сразу же, но…

– Вот он, патера Шелк! Вот он, человек, чья слава привела вас в беднейший из мантейонов города! К Окну, из которого боги вновь смотрят на нас, на Вирон!

Толпа разразилась воплями одобрения.