– Послушайте же его! Вспомните о своем и о его священном долге!

Узнавший говорящую только с шестого, а то и с седьмого слова, Шелк заморгал, покачал головой и пригляделся к ней снова. Спустя еще секунду вокруг воцарилась мертвая тишина… однако он начисто позабыл, что собирался сказать.

На выручку Шелку пришел обнаружившийся среди жертв олень (очевидно, дар Фельксиопе, покровительнице предсказателей): при виде его роскошных ветвистых рогов руки потянулись к амбиону сами собой.

– Несомненно, вам хочется задать богам множество вопросов касательно сих беспокойных, смутных времен. Разумеется, о многом спросить богов необходимо и мне. Более всего я хотел бы немедля, сию минуту молить о милости всех богов до единого, а прежде всего помолиться Разящей Сфинге, одним словом поднимающей в походы, на бой, целые армии, о ниспослании городу мира. Но прежде чем просить богов о разговоре с нами, прежде чем молить их о благосклонности, я должен умыться и облачиться в надлежащие одежды. Видите ли, мне довелось побывать в бою – в сражении, стоившем жизни не одному благородному, храброму человеку, и до того, как вернуться в обитель, смыть с лица и рук грязь, а эту одежду отправить в печь, я обязан рассказать о нем вам.

Собравшиеся слушали, подняв кверху лица, глядя на Шелка во все глаза.

– Должно быть, видя меня в пневмоглиссере стражи, вы изрядно удивились. Некоторые из вас при виде нашего глиссера, несомненно, решили, что стража намерена воспрепятствовать жертвоприношению… да, знаю, знаю: я ведь заметил, как одни из вас обнажили оружие, а другие потянулись за камнями! Но, понимаете ли, эти стражники хотят установить в Вироне новую власть!

Толпа откликнулась воплями ликования.

– Вернее сказать, вернуть прежнюю. Им хочется, чтобы нами вновь правил кальд…

– Шелк – наш кальд! – выкрикнул кто-то.

– …Согласно установлениям, изложенным в Хартии. Случайно столкнувшись с некоторыми из сих храбрых, благочестивых стражников в Лимне, я испугался, как бы нас не задержали другие подразделения стражи, и имел глупость предложить им сделать вид, будто они взяли меня под арест. Результат многие из вас предскажут без труда. В скором времени нас, думая, что спасают меня, атаковали другие стражники, и…

Умолкнув, Шелк шумно перевел дух.

– Запомните это как следует. Запомните: заранее считать каждого из встречных стражников врагом нельзя ни за что, ведь даже те, кто противостоит нам – виронцы! – закончил он и вновь отыскал взглядом майтеру Мрамор. – Майтера, я потерял ключи. Калитка в сад отперта? Я мог бы пройти в обитель с черного хода.

Майтера Мрамор поднесла к губам сложенные рупором ладони (ладони, с виду неотличимые от принадлежащих женщине-био).

– Сейчас отопру, патера!

– Патера Росомаха, будь добр, продолжи жертвоприношение. Я присоединюсь к тебе, как только смогу.

Постаравшись перенести как можно больше веса на левую, невредимую ногу, Шелк неуклюже спрыгнул с пневмоглиссера и тут же оказался окружен почитателями в зеленых мундирах городской стражи, в пятнистых буро-зеленых конфликт-латах, а большей частью – в ярких рубашках и длинных складчатых платьях, причем зачастую изношенных, истрепанных до предела. Все они прикасались к Шелку, точно к образу божества, в горячих, коротких, не долее пары секунд, речах объявляли себя его вечными приверженцами, соратниками и поборниками, и, наконец, подхватили его и понесли на руках, будто река, вздувшаяся после проливных дождей.

Вскоре у его локтя возникла стена, ограждавшая сад, а впереди, у калитки, показалась майтера Мрамор, машущая ему рукой, и стражники, сдерживающие наседающую толпу прикладами пулевых ружей.

– Я пойду с тобой, мой кальд, – раздался негромкий голос над самым ухом. – Теперь тебе постоянно требуется охрана.

Голос принадлежал капитану, с которым Шелк около четырех утра завтракал в Лимне.

Едва садовая калитка с грохотом захлопнулась за их спинами, в замке со стороны улицы заскрежетал ключ майтеры Мрамор.

– Останься здесь, – приказал капитан латному стражнику. – Не впускать никого. Это и есть твой дом, мой кальд? – спросил он, повернувшись к Шелку и указав в сторону киновии.

– Нет, я живу вон в том, треугольном, – машинально ответил Шелк и лишь после, задним числом, сообразил, что из сада обитель вовсе не выглядит треугольной и сейчас капитан наверняка примет его за помешанного. – Словом, в меньшем. Счастье, что патера Росомаха не запер двери: мои ключи отнял Потто.

– Советник Потто, мой кальд?

– Да, именно. Советник Потто.

Казалось, в этот миг к Шелку разом вернулась вся вчерашняя боль. Кулаки Потто, электроды, черный ящик Песка, исчерпывающие, добросовестные ответы, влекущие за собою лишь новые удары да тычки электродами в пах… Не без труда выбросив дурные воспоминания из головы, Шелк захромал вдоль усыпанной щебнем дорожки. Сопровождаемый капитаном во главе пятерки штурмовиков, он миновал чахнущую смоковницу, в тени которой укрывались жертвенные животные, ждавшие гибели в день похорон Дриадели, беседку, в которой удостоился разговора с Кипридой и нередко болтал с майтерой Мрамор, и ее грядки, и свои собственные кусты ежевики с увядшими плетьми помидоров, не успев даже узнать и заново полюбить все это.

– Оставь своих людей снаружи, капитан. Если угодно, пусть отдохнут в тени того дерева возле калитки.

Неужели они тоже обречены? Стоя у башенки пневмоглиссера, он помянул Сфингу, а павшие в битве от веку считаются принесенными ей жертвами, точно так же, как пораженные молнией считаются жертвами Пасу…

Кухня оказалась в точности такой же, какой Шелк ее оставлял: если Росомаха после переезда в обитель и съел хоть что-нибудь, то явно не здесь. На кухонном столе по-прежнему стояла чашка с водой для Орева, а рядом с нею лежал мяч – тот самый, выхваченный у Бивня.

– А не случись этого, старшие мальчишки непременно бы выиграли, – пробормотал Шелк.

– Прошу прощения, мой кальд?

– Не обращай внимания: это я сам с собой.

Отвергнув предложенную капитаном помощь, он принялся качать рукоять помпы, пока не сумел ополоснуть лицо и встрепанные соломенно-желтые волосы студеной водой, ныне явственно, сколько ни убеждай себя, что это лишь причуды воображения, отдававшей запахами подземелий, намылил голову, ополоснулся и насухо вытерся кухонным полотенцем.

– Не сомневаюсь, тебе, капитан, тоже хочется немного умыться. Прошу, не стесняйся, приводи себя в порядок, а я поднимусь наверх и переоденусь.

Лестница оказалась куда круче, чем ему помнилось; обитель, которую Шелк никогда не считал просторной, словно бы сделалась теснее прежнего. Усевшись на кровать, остававшуюся неприбранной с утра мольпицы, он хлестнул по смятым простыням повязкой доктора Журавля.

Прихожанам Шелк сгоряча обещал предать рубашку и свободные кофейные брюки огню, однако то и другое, пусть грязное и промокшее, осталось практически новым, причем великолепного качества. Отстиранная, такая одежда прослужит кому-нибудь из бедняков около года, если не больше… Рассудив так, Шелк швырнул снятую рубашку в корзину для грязного белья.

Азот, стащенный из будуара Гиацинт, торчал за поясом брюк. Прижав рукоять к губам, Шелк подошел к окну и вновь осмотрел его. Судя по словам Журавля, азот этот вовсе не принадлежал Гиацинт: Журавль попросту отдал его ей на хранение, решив, что ее комнаты с меньшей вероятностью подвергнутся обыску. Сам же Журавль получил азот от некой безымянной тривигантской ханым для поднесения в подарок Крови. Кто же в таком случае ему хозяин? Кровь? Если так, азот следует вернуть Крови всенепременно. Новые покражи у Крови недопустимы: в фэалицу Шелк и так зашел в сем направлении чересчур далеко. С другой стороны, если Журавль имел (а по всему судя, имел) полномочия распорядиться азотом по собственному усмотрению, теперь азот принадлежит ему, Шелку, поскольку получен им в дар от умиравшего Журавля. К примеру, азот можно продать за несколько тысяч карточек, а деньги пустить на благое дело… однако недолгий самоанализ самым наглядным образом продемонстрировал, что Шелк не расстанется с ним ни за какие богатства, пусть даже имеет полное право поступить с ним как пожелает.

Кто-то в толпе за садовой оградой заметил его, стоящего у окна. Люди приветственно завопили, толкая друг друга локтями, кивая в сторону Шелка. Отступив назад, Шелк задернул занавеси и снова окинул пристальным взглядом азот Гиацинт – образчик суровой, безжалостной красоты, оружие, стоящее целой роты городской стражи, клинок, сразивший талоса в подземельях под святилищем Сциллы, тот самый, которым Гиацинт угрожала ему, отказавшемуся возлечь с нею…

Неужто нужда ее вправду была столь велика? А может, она надеялась, отдавшись Шелку, внушить ему любовь, в точности как сам он надеялся (да-да, зерно истины в этой мысли определенно имелось) внушить ей любовные чувства, отказав в домогательствах? Кто такова Гиацинт? Проститутка, женщина, покупаемая на ночь за несколько карточек – другими словами, по цене разума какого-нибудь всеми забытого, жалобно воющего в одиночестве смотрителя вроде того, из подземной башни. Кто таков он? Авгур, представитель высочайшего, святейшего из сословий – так уж ему втолковывали с самого детства…

Авгур, готовый на кражу, лишь бы добыть ровно столько, сколько стоит ее тело. Авгур, готовый посреди ночи забраться в дом человека, с которого только днем бесцеремонно стребовал три карточки. Одна из этих карточек пошла на покупку Орева и клетки для его содержания. Хватило бы всех трех, чтобы купить Гиацинт, чтоб привести ее в старую, тесную треугольную клетку обители авгура с засовами на дверях и решетками на окнах?

Положив азот на комод, он поместил рядом иглострел Гиацинт и четки и снял брюки. Брюки оказались еще грязней, чем рубашка: на коленях грязь вовсе засохла лепешками вроде штукатурки, только благодаря темному цвету ткани не слишком бросалась в глаза. При виде плачевного состояния брюк Шелку пришло в голову, что авгуры, вполне возможно, носят черное не только затем, чтоб, прячась за цветом Тартара, подслушивать разговоры богов, но и потому, что черный особенно выгодно, драматически оттеняет свежую кровь, прекрасно маскируя пятна, которых не отстирать.

Следом за брюками в корзину для грязного белья отправились и трусы, не столь грязные, но в той же мере, что и все остальное, вымокшие под дождем.

Люди простые, грубые зовут авгуров мясниками вовсе недаром: мясницкой работы ему на сегодняшний день предстоит более чем достаточно. Оставив в стороне пагубные склонности к воровству, вправду ли божество наподобие Иносущего ставит авгуров хоть сколько-нибудь выше женщин того же сорта, что и Гиацинт? Могут ли авгуры, будучи лучше людей, которых представляют перед богами, оставаться их представителями? И био, и хемы в глазах богов – создания равно презренные, а по большому счету, чьи взгляды, кроме божьих, стоит принимать во внимание?

И тут Шелк обнаружил, что смотрит прямо в глаза, взирающие на него из мутного, крохотного зеркальца для бритья. Еще мгновение, и под ними, чуть ниже, проступила улыбка – жуткий оскал Мукор.

– А ведь я уже не в первый раз вижу тебя без одежды, – жеманно, с карикатурным кокетством заметила она.

Ожидая увидеть ее восседающей на кровати, Шелк развернулся, будто ужаленный, однако Мукор позади не оказалось.

– Я хотела сказать кое-что насчет моего окна и отца. Ты собирался просить отца запереть мое окно, чтоб я не могла больше выбираться наружу и приставать к тебе.

К этому времени Шелк успел взять себя в руки и, натянув чистые трусы, найденные в комоде, отрицательно покачал головой.

– Нет, вовсе не собирался. Надеялся, что не придется.

– Мой кальд? – донеслось из-за двери в спальню.

– Минутку, капитан, сейчас спущусь.

– Я слышал голоса, мой кальд. Тебе ничто не грозит?

– В этой обители обитают призраки, капитан. Если угодно, взойди наверх, взгляни сам.

Мукор тоненько захихикала.