– Язык – дар Эхидне, – вполголоса, монотонно объявила майтера Мрамор. – Эхидне, удостоившей нас разговора.

Сама Эхидна наказывала посвятить оставшиеся жертвы Сцилле, однако Шелк не стал спорить.

– Обрати на нас взор, о Великая Эхидна, Матерь Богов, о Несравненная Эхидна, Царица сего Круговорота…

Сего… А есть ли другие, те, где Эхидна в царицах не числится? Все усвоенные в схоле науки это решительно отрицали, однако Шелк, сердцем чувствуя, что такое вполне возможно, рискнул изменить традиционные хвалы в ее адрес.

– Яви нам заботу, Эхидна. Освободи нас огнем.

Бычья голова оказалась так тяжела, что поднять ее удалось лишь с немалым трудом, а от майтеры Мрамор ожидаемой помощи не последовало. Интересно, сусальное золото на рогах просто расплавится или сгинет в огне безвозвратно? Нет, это вряд ли… не забыть бы после его собрать: золотая фольга хоть и тонка, а все же чего-то да стоит. К примеру, несколько дней назад Шелк замышлял поручить Бивню с товарищами покраску фасада палестры, для чего потребуется приобрести кисти и краску…

Впрочем, сейчас Бивень, и капитан стражи, и городские грабители, и достойные отцы семейств, уважаемые жители квартала, штурмуют Аламбреру под предводительством майтеры Мяты, заодно с безбородыми, безусыми мальчишками, девчонками ничуть не старше и юными матерями, сроду не державшими в руках оружия, но если они останутся живы…

Однако эту мысль пришлось слегка поправить: если хоть кто-то из них останется жив.

– Обрати же к нам взор, о Предивная Сцилла, диво глубин, узри же любовь нашу и нужду в тебе. Очисти же нас, о Сцилла. Освободи нас огнем.

Этой строкой надлежало завершать обращение к любому из сонма богов, даже к Тартару, божеству ночи, и Сцилле, богине вод. Водрузив бычью голову на алтарь и надежно установив ее поверх пылающих дров, Шелк вдруг подумал, что некогда «освободи нас огнем» наверняка принадлежало лишь одному Пасу… или, может, Киприде – любовь ведь тоже огонь, недаром Киприда вселялась в Синель, красящую волосы в цвета пламени. А как же быть с огоньками, которыми испещрены небесные земли за голой каменной равниной, за брюхом Круговорота?

Майтера Мрамор замерла на месте, хотя ей полагалось обложить бычью голову новой порцией кедровых дров, и Шелк занялся этим сам, разом отправив в огонь охапку, которой их мантейону до явления Киприды хватило бы на неделю.

Правое переднее копыто. Левое переднее. Правое заднее… Над отделением последнего, левого заднего, пришлось потрудиться. Охваченный сомнениями, Шелк попробовал пальцем остроту лезвий, однако нож до сих пор оставался острым на удивление.

Воздержаться от чтения столь крупной жертвы, как бык… немыслимо, даже после теофании. Взрезав огромное брюхо, Шелк пригляделся к внутренностям.

– Война, тирания, ужасающие пожары, – объявил он, понизив голос, насколько хватило смелости, в надежде, что старики со старухами его не расслышат. – Возможно, я ошибаюсь. Всем сердцем надеюсь, что ошибаюсь. Ведь с нами только что говорила сама Эхидна… неужели она не предупредила бы нас об этаких бедствиях?

В укромном уголке его памяти негромко захихикал, залился смехом призрак доктора Журавля.

«Письмецо от богов в потрохах заколотого быка? Полно, Шелк, ты общаешься всего-навсего с собственным подсознанием!»

– Скорее всего, я ошибся, – повысив голос, продолжил Шелк. – Может статься, я зрю в чреве сей великолепной жертвы лишь собственные опасения. Позвольте еще раз напомнить: Эхидна ни о чем подобном не говорила!

Тут ему задним числом, с немалым запозданием пришло в голову, что он еще не пересказал прихожанам ее речений, и приступил к пересказу, обильно сдабривая слова богини любыми вовремя вспомнившимися сведениями касательно ее места возле самого Паса, не говоря уж о весьма важной роли блюстительницы целомудрия и плодородия.

– Как видите, Великая Эхидна лишь повелела нам освободить родной город, ну а поскольку ушедшие отправились на бой во исполнение ее воли, мы с вами можем быть твердо уверены в их победе.

Сердце и печень он принес в дар Сцилле. Тем временем к ребятишкам, старухам и старикам присоединился юноша, показавшийся Шелку отчасти знакомым, хотя узнать его Шелк, близоруко сощурившись на склоненную голову, не сумел. Невелик ростом, роскошная бледно-желтая рубашка с золотым шитьем, черные кудри маслянисто поблескивают в лучах солнца…

Бычья голова зашкворчала, зашипела и звучно (в требнике сие именовалось фульминацией) лопнула, брызнув в стороны снопами искр. Знак этот предвещал народные волнения, однако явлен был слишком, слишком поздно: мятеж обернулся восстанием, и первые из тех, кому суждено было пасть в борьбе за свободу, вполне возможно, уже распрощались с жизнью.

По крайней мере, насмешливый доктор Журавль уже обрел смерть, а с ним пал и серьезный юный штурмовик. Сегодня утром (только сегодня утром!) в разговоре с капитаном Шелк дерзнул утверждать, что Аюнтамьенто можно отстранить от власти мирным путем, без насилия. Представлял себе отказы от уплаты налогов, отказы работать, возможно, аресты и заключение чиновников, продолживших повиноваться четверке уцелевших советников силами городской стражи… а вместо этого спустил с привязи ураган, всесокрушающий смерч.

Помрачнев, Шелк вновь вспомнил, что смерч – древнейший из образов Паса, а слова Эхидны о Восьми Великих Богах постарался забыть.

Последним умелым взмахом ножа сняв с бычьей ляжки последний клок шкуры, он швырнул шкуру в самую середину огня, пылавшего на алтаре.

– Милосердные боги приглашают нас разделить с ними трапезу, великодушно возвращают поднесенное нами угощение, сделав его священным. Насколько я понимаю, дарителя среди присутствующих уже нет? В таком случае все, кто почитает богов, могут подойти ко мне.

Юноша в бледно-желтой рубашке двинулся к бычьей туше, но одна из старух, ухватив его за рукав, прошипела:

– Детей вперед пропусти!

Услышав ее, Шелк мимоходом подумал, что этот юноша, скорее всего, не посещал жертвоприношений с тех пор, как сам был малышом.

Отрезая от туши по солидному ломтю говядины на каждого, он подносил детишкам мясо на кончике жертвенного ножа. Пожалуй, многие из этих детей не скоро отведают мяса снова, хотя все, что останется, сварят завтра для везучих учеников палестры…

Если, конечно, для палестры и ее учеников настанет завтрашний день.

Последним ребенком в очереди оказалась совсем маленькая девочка. Внезапно воспрянув духом, Шелк откромсал ей ломоть значительно толще, чем прочим. Если Киприда пожелала вселиться в Синель из-за огненно-красных кудрей, то чем ей могла приглянуться майтера Мята? Ведь Киприда остановила выбор и на ней, о чем поведала в разговоре под сенью садовой беседки, перед тем как они отбыли в Лимну! Любила ли майтера Мята когда-нибудь? Разум решительно отвергал подобные подозрения, и все же… Любила ли Синель, в избытке ужаса покончившая с Дриаделью, кого-нибудь, кроме себя самой? Быть может, себялюбие радует Киприду в той же мере, что и прочие виды любви? Хотя нет, Орхидее она прямо сказала: любви к себе самому недостаточно…

С этими мыслями Шелк оделил первую из старух еще большим куском. Теперь эти женщины, затем старики, затем одинокий юноша, и, наконец, оставшееся – майтере Мрамор, единственной сибилле, присутствующей на богослужении, для нужд палестры и кухни киновии… Кстати, куда подевалась майтера Роза?

Первый из стариков, мямля, шамкая, принялся благодарить за угощение Шелка, а не богов. Вспомнив, что на прощании с Дриаделью точно так же поступали все до единого, Шелк твердо решил поговорить об этом с паствой в следующую же сциллицу, если, конечно, останется на свободе.

Вот и последний из стариков. Отрезав ему ломоть потолще, Шелк взглянул через плечо старика и подошедшего следом за ним юноши в сторону майтеры Мрамор – вдруг та его осуждает… и тут узнал юношу.

На миг (миг, показавшийся ему целой вечностью) он замер, не в силах даже шевельнуться. Другие вроде бы двигались, но крайне вяло, с великим трудом, словно увязшие в меду мухи. Майтера Мрамор, слегка запрокинув назад голову (то есть учтиво улыбаясь), медленно, дюйм за дюймом, плыла к нему; похоже, ей, как и Шелку, сделалось ясно: что станется с палестрой назавтра – вопрос крайне, крайне неоднозначный. Последний из стариков, медленно-медленно закивал головой и, обнажив в ухмылке беззубые десны, двинулся прочь. Правая рука Шелка, словно охваченная страстным желанием поскорее добраться до золоченого иглострела, подарка доктора Журавля Гиацинт, ожидавшего ее в кармане брюк, потянулась к оружию, но прежде ей следовало избавиться от жертвенного ножа, а все эти дела обещали занять не одну неделю, если не несколько лет. Однако отблеск смазки на вороненом стволе выхваченного Мускусом иглострела смешался с тусклым блеском запястий майтеры Мрамор, и щелчок выстрела растворился в визге колеблющейся на лету иглы, пронзившей насквозь рукав риз.

Еще мгновение, и майтера Мрамор обхватила Мускуса поперек туловища, а Шелк полоснул ножом по руке с иглострелом. Мускус, пронзительно вскрикнув, выронил оружие. Старухи поспешно (пожалуй, самим им аллюр сей казался бегом) засеменили прочь, увлекая с собою детишек. Один из мальчуганов, метнувшись стрелой мимо Шелка, обогнул гроб, присел и тут же вскочил, направив на Мускуса его же собственный иглострел. При виде увесистого оружия, пляшущего в неумелых, слабых ручонках мальчишки, Шелка осенило разом два озарения: во‐первых, Ворсинка запросто может, случайно нажав на спуск, застрелить Мускуса, а во‐вторых, ему, Шелку, сие безразлично.

Отсеченный ножом, большой палец Мускуса повис, закачался на клочке кожи, хлынувшая из раны кровь смешалась с кровью белого жертвенного быка.

– Это он послал тебя? Он поручил? – не слишком успешно пытаясь осмыслить сложившееся положение, пробормотал Шелк.

Имя Мускусова нанимателя, как на грех, начисто вылетело из головы, зато раскрасневшееся, взмокшее от пота лицо вспомнилось сразу же, во всех подробностях.

Увлекаемый майтерой Мрамор к алтарю, Мускус смачно сплюнул густой, желтоватой мокротой на подол риз Шелка. Охваченный ужасом, Шелк замер, глядя, как майтера Мрамор гнет, валит его в огонь. Мускус вновь плюнул – на сей раз ей в лицо, забился в отчаянии так, что на долю секунды оторвал ее от земли.

– Может, пристрелить его, майтера? – деловито осведомился Ворсинка.

Не дождавшись ответа сибиллы, Шелк отрицательно покачал головой.

– Вот этот прекрасный, полный жизни молодой человек, – неторопливо объявила майтера Мрамор, – подносится в дар мне, Божественной Эхидне.

Руки сибиллы – костистые, в синеватых прожилках вздувшихся вен, руки био преклонных лет – озарились багровыми отсветами пламени.

– Матери Богов, Несравненной Эхидне, Царице сего Круговорота! Улыбнись же нам, о Достославная Эхидна, пошли нам в добычу зверя лесного, о Величайшая, взрасти зеленые травы, дабы тучнел наш скот…

Мускус тоненько застонал. Рубашка его задымилась, глаза жутко выпучились, будто вот-вот вылезут из орбит.

Одна из старух тоненько захихикала.

Изумленный, Шелк отыскал ее взглядом и при виде знакомой улыбки (вернее, устрашающего оскала мертвой головы) вмиг догадался, кто смотрит ему в лицо глазами старухи.

– Ступай домой, Мукор.

Старуха захихикала вновь.

– А нас, о Божественная Эхидна, освободи огнем! – закончила майтера Мрамор.

– Эхидна, отпусти его! – рявкнул Шелк.

Рубашка Мускуса вспыхнула пламенем, рукава облачения майтеры Мрамор – тоже.

– Отпусти его!