– Благодарю, патера, – пробормотала она. – Неужели тебе пришлось… Благодарю, благодарю тебя от всего сердца.

Шелк перевел дух.

– Боюсь, ты считаешь, что я нарушил приличия… но тут следует объяснить: войти в киновию, дабы принести тебе облачение, позволил мне сам Его Высокомудрие Пролокутор. Да-да, Его Высокомудрие здесь – полагаю, в обители.

Покончив с объяснениями, Шелк сделал паузу, подождал ответа, однако майтера Мрамор не проронила ни слова.

– Пожалуй, тебе не стоит оставаться под солнцем.

Майтера Мрамор тяжко оперлась на его локоть, и Шелк повел ее под арку калитки, в сад, к привычной скамье под сенью увитой виноградом беседки.

– Я должна тебе кое о чем рассказать, – непривычным, не слишком похожим на собственный голосом заговорила она. – Признаться в том, в чем должна была признаться давным-давно.

– Да, – кивнул Шелк, – мне тоже следовало давным-давно кое-что рассказать тебе, майтера, и, кроме того, я должен сообщить тебе нечто новое… только, будь добра, позволь мне начать первым. Думаю, так будет лучше.

Казалось, майтера Мрамор его не слышит.

– Некогда я родила дитя, патера. Мальчика, сына. Случилось это… о, очень, очень давно.

– То есть сконструировала дитя? Вдвоем с мужем?

Майтера Мрамор отрицательно покачала головой.

– Нет, патера, родила – родила с болью и кровью. Величайшая Эхидна ослепила меня, лишив дара видеть богов, но этого оказалось мало. Посему мне пришлось пройти через страдания… да и ему, злосчастному крохе, не сомневаюсь, тоже, хотя он-то не совершил ничего дурного. Оба мы едва не погибли.

Онемевший от изумления, Шелк, не мигая, уставился в ее гладкое металлическое лицо.

– И вот теперь у нас, наверху, кто-то умер… только не помню, кто. Ничего, еще минута, и вспомнится. А прошлой ночью мне снились змеи – змеи, а я их не переношу. Наверное, если рассказать тебе обо всем немедля, сон этот больше не повторится.

– Надеюсь, не повторится, майтера. Постарайся, если сумеешь, думать о чем-то другом, – посоветовал Шелк.

– Разрешение от… от бремени оказалось нелегким. К тому времени мне уж сравнялось сорок, а рожать еще ни разу не доводилось. Старшей у нас тогда была майтера Бетель… замечательная женщина, только такая толстая – одна из тех, кто, даже постясь, не теряет в весе. Да, уставала она во время постов ужасно, но нисколечко не худела.

Все сильней убеждаясь, что майтера Мрамор вновь одержима, причем он точно знает, кем именно, Шелк закивал.

– Мы сделали вид, будто я тоже толстею. Она завела обычай поддразнивать меня на сей счет, и наши сестры ей верили. До того я была совсем худенькой, хрупкой…

– Я бы отнес тебя на руках, майтера, если б сумел, – пристально наблюдая за ее реакцией, заговорил Шелк, – но знаю: поднять тебя мне не по силам.

Майтера Мрамор пропустила замечание мимо ушей.

– Горстка недоброжелателей принялась сплетничать, но этим все и ограничилось. А затем пришел срок, и… Боли были ужасные. Майтера договорилась о присмотре за мной с одной женщиной из Орильи. Отнюдь не добропорядочной, но, по словам майтеры, в минуту нужды куда надежнее многих добропорядочных. Она меня успокоила, сказала, что рожать детей ей доводится часто, вымыла руки, вымыла меня, объяснила, что делать, но он… мой сын… никак не желал выходить. Не желал выходить в сей мир, хотя я тужилась, тужилась, пока не устала настолько, что подумала, будто вот-вот распрощаюсь с жизнью.

Рука сибиллы (только сейчас, приглядевшись, Шелк узнал в ней один из протезов майтеры Розы) коснулась его руки. Надеясь ободрить майтеру Мрамор, Шелк стиснул ее ладонь что было сил.

– Тогда она взрезала меня ножом – кухонным, окунув его в крутой кипяток, и все вокруг залило кровью… ужасное, ужасное зрелище! Пришедший доктор снова разрезал меня, и… вот он, весь в моей крови и слизи. Мой сын. Всем хотелось, чтоб я же его и вынянчила, но я отказалась. Я уже знала, что она, Эхидна-Змееносица, ослепила меня за содеянное, запретила мне видеть богов, но подумала: если не вскармливать, не нянчить его, она, возможно, смягчится, позволит когда-нибудь узреть ее, однако… Однако Эхидна так и не смиловалась надо мной.

– Тебе вовсе ни к чему рассказывать мне обо всем этом, майтера, – заметил Шелк.

– Еще меня попросили дать ему имя. Я и дала. Пообещали подыскать бездетную семью, желающую обзавестись потомством, которая примет его и вырастит так, что он вовек не узнает правды, но он обо всем узнал, хотя времени на это, должно быть, потратил немало. Недавно он разговаривал с Мрамор, велел сообщить мне, что купил наш мантейон, и непременно назвать его имя. Услышала я его имя и поняла… поняла…

– Теперь-то все это пустяки, майтера, – мягко урезонил ее Шелк. – Воды с тех пор утекло великое множество, в городе мятежи, и… словом, не стоит ни о чем волноваться. Тебе следует отдохнуть. Успокоиться.

– В этом-то и причина, – закончила майтера Мрамор. – Вот отчего мой сын, Кровушка, купил наш мантейон и устроил всю эту кутерьму.

Принесенный ветром дым горящей смоковницы защекотал ноздри так, что Шелк, не сдержавшись, чихнул.

– Да благословят тебя все бессмертные боги, патера.

Голос майтеры Мрамор вновь зазвучал по-прежнему.

– Благодарю, – отозвался Шелк, принимая предложенный ею носовой платок.

– Скажи, не мог бы ты принести мне воды? Холодной воды?

– Но ты же не можешь пить воду, майтера, – со всем возможным сочувствием возразил Шелк.

– Будь добр… всего чашку холодной воды.

Шелк поспешил в обитель. В конце концов, сегодня иераксица: несомненно, ей захочется, чтоб он во имя Иеракса благословил для нее воду, а затем она окропит освященной водой гроб и углы спальни майтеры Розы, чтоб дух усопшей более не докучал ей.

В кухне, на табурете, некогда верно служившем патере Щуке во время трапез, сидела Кассава.

– Не лучше ли тебе лечь, дочь моя? – предложил Шелк. – Уверен, тебе сразу же станет легче. Вон там, в селларии, есть диван.

Старуха воззрилась на него, точно увидела призрак.

– Это же был иглострел, да? Я отдала тебе иглострел… откуда он у меня мог взяться?

– Тебе передали его для меня, – с улыбкой пояснил Шелк. – Видишь ли, я собираюсь отправиться к Аламбрере, а там он наверняка пригодится.

Энергично работая рукоятью помпы, он спустил с полведра теплой ржавой воды, а чистой, холодной, хлынувшей следом, наполнил бокал для Кассавы.

– Сделай одолжение, дочь моя, попей. Попей воды, тебе и полегчает.

– Мукор… Ты вроде назвал меня Мукор… – Поставив бокал, из которого не отпила ни глоточка, на стол, старуха потерла лоб. – Назвал, патера, или мне это только почудилось?

– Действительно, о Мукор я упомянул: именно эта особа и вручила тебе иглострел для передачи мне, – ответил Шелк и, видя, что старуха по-прежнему озадаченно хмурит брови, почел за благо сменить предмет разговора. – Не знаешь ли ты, дочь моя, что сталось с Его Высокомудрием и малышом Ворсинкой?

– Он унес его наверх, патера. Хотел уложить, вроде как ты меня.

– Несомненно, он в скором времени спустится, – рассудил Шелк, подумав, что Пролокутор, весьма вероятно, решил перевязать Ворсинке ногу, а медицинские принадлежности отыскал далеко не сразу. – Попей, будь добра. Попей, и непременно почувствуешь себя лучше.

Наполнив второй бокал, он вышел наружу. Майтера Мрамор сидела в беседке, на том же месте, где он ее и оставил. Раздвинув виноградные лозы, Шелк протянул ей бокал с водой.

– Видимо, воду нужно благословить, майтера? – осведомился он.

– Ни к чему, патера. Ни к чему.

Потекшая через край бокала, вода струйками оплела ее пальцы, забарабанила о черную ткань, прикрывавшую металлические бедра, точно дождь. Майтера Мрамор заулыбалась.

– Тебе от этого легче? – спросил Шелк.

– Да, патера, гораздо, гораздо легче. Гораздо прохладнее. Благодарю тебя.

– Если нужно, я с радостью принесу еще.

Майтера Мрамор поднялась на ноги.

– Нет. Нет, спасибо, патера. Думаю, сейчас со мной все будет в порядке.

– Прошу, майтера, присядь. Я все еще беспокоюсь о тебе, и вдобавок мне нужно с тобою поговорить.

Сибилла нехотя опустилась на скамью.

– Разве больше никто не пострадал? Кажется, я что-то такое припоминаю… да, и майтера Роза… ее гроб…

– Да, – кивнул Шелк, – с этого я и хотел бы начать. Весь город охвачен боями…

– Мятежом, – не без колебаний кивнув, вставила майтера Мрамор.

– Восстанием, майтера. Горожане – по крайней мере, часть горожан – поднялись против Аюнтамьенто. Боюсь, каких-либо похорон в ближайшие несколько дней не устроить, а посему, как только тебе станет легче, нам с тобой нужно перенести гроб майтеры в мантейон. Очень ли он тяжел?

– По-моему, нет, патера.

– Тогда, видимо, справимся. Но прежде чем мы им займемся, я должен известить тебя вот о чем: сейчас в обители, на попечении Его Высокомудрия, находится женщина преклонных лет по имени Кассава и наш Ворсинка. Остаться здесь я не могу, Его Высокомудрие, уверен, тоже, и посему я намерен обратиться к нему с просьбой дать тебе позволение войти в обитель, дабы присмотреть за обоими.

Майтера Мрамор согласно кивнула.

– Далее: наш алтарь со Священным Окном до сих пор стоят посреди улицы. По-моему, тебе вряд ли удастся найти достаточно помощников, чтобы перенести их назад, в мантейон, пока волнения не улягутся, но если получится, будь добра, позаботься о том и другом.

– Всенепременно, патера.

– Ну а еще прошу тебя, майтера: оставайся здесь, береги наш мантейон. Майтера Мята в отлучке: почувствовав, что долг призывает ее возглавить сражение, она откликнулась на зов долга с мужеством, достойным всяческой похвалы. Мне тоже вскоре потребуется отлучиться. Там, в городе, люди гибнут – и убивают ближних – ради того, чтоб сделать меня кальдом, и я должен остановить их, если только смогу.

– Прошу тебя, патера, будь осторожен. Ради всех нас…

– И все же судьба нашего мантейона – дело по-прежнему важное. Ужасно важное.

Призрак доктора Журавля в укромном уголке памяти расхохотался в голос.

– Так сказал мне Иносущий, помнишь? Наш мантейон нельзя оставлять без заботы, а позаботиться о нем, кроме тебя, некому.

Майтера Мрамор смиренно склонила книзу поблескивающую металлом голову. Из-за отсутствия куколя поклон сибиллы казался странным – непривычным, подчеркнуто механическим.

– Сделаю все, что в моих силах, патера.

– Знаю и не сомневаюсь.

Вздохнув, Шелк набрал в грудь побольше воздуха.

– Как я уже говорил… да, говорил, хотя ты этого, возможно, не помнишь, мне следовало рассказать тебе о двух вещах. Однако, стоило только тебе заговорить, я осознал, что на деле таких вещей гораздо, гораздо больше. Сейчас, не откладывая, изложу две изначальные, а затем мы, если сумеем справиться, перенесем майтеру с улицы в мантейон. О первой из них следовало рассказать многие месяцы тому назад. Возможно, я уже сделал это: пробовать – пробовал, помню точно, но сейчас… сейчас полагаю, что, весьма вероятно, вскоре погибну, а значит, должен высказать все сейчас, пока не умолк навеки.

– Слушаю со всем вниманием, патера.

Голос майтеры Мрамор звучал мягко, бесстрастная металлическая маска лучилась искренним участием, теплые, твердые, влажные от воды руки дружески сжимали ладонь.

– Во-первых… это о давнем… я хотел сказать, что наверняка не выдержал бы служения здесь, если б не ты. Знаю, знаю: майтера Роза с майтерой Мятой старались помогать мне по мере сил, но ты, майтера, была моей правой рукой. Мне… очень хочется, чтоб ты об этом знала.

Майтера Мрамор опустила взгляд под ноги.

– Ты чересчур добр ко мне, патера.

– За всю жизнь я любил трех женщин. Первой была моя мать. Третьей… ну, это неважно, – пожав плечами, пробормотал Шелк. – Ты с ней не знакома, а я вряд ли когда-либо увижу ее вновь.