– Да, Твое Высокомудрие, – кивнув, подтвердил Шелк. – Он был вторым.

– На него я ответил. Каков же третий?

– Недавно ты, Твое Высокомудрие, предупреждал, что хочешь обсудить со мной Замысел Паса. Но если Пас мертв, много ли толку в обсуждении его замысла?

Сзади донесся негромкий цокот копыт.

– Божьи замыслы не умирают одновременно с богами, патера кальд. Да, Пас, как сообщила нам Змееподобная Эхидна, мертв. Но мы-то с тобою живы, а значит, нам Замысел Паса и выполнять. Вот ты сказал: он правил нами, словно отец. Кто пожинает плоды отцовских замыслов? Сам отец или его чада?

– Постой, Твое Высокомудрие, мне только что вспомнилось!.. Еще один из богов, Иносущий…

– Патеры!

Догнавший обоих всадник, лейтенант городской стражи в пятнистых зеленых конфликт-латах, поднял забрало шлема.

– Вот ты… ты, ты, патера, который помоложе! Ты, случайно, не патера Шелк?

– Да, сын мой, – отвечал Шелк, – так и есть.

Лейтенант бросил поводья. Казалось, его рука тянется к кобуре с иглострелом неторопливо, мучительно медленно, и все-таки выдернуть из-за пояса иглострел Мускуса Шелк не успел. Сухой щелчок выстрела прозвучал на долю секунды позже, чем выпущенная лейтенантом игла ужалила Шелка в грудь.

V
Письма

Как ее ни отговаривали, как ни упрашивали не ходить вперед лично, послать на разведку одного из них, она оставалась тверда. Сколько можно отправлять на дело других? На сей раз она отправится навстречу врагу сама, и соратникам настрого запретит за нею приглядывать! Оправив на ходу белоснежный куколь, она придержала у бедер развевающийся на ветру подол облачения – ни дать ни взять обычная (пусть даже моложе, крохотнее большинства) сибилла, подобно всем на свете сибиллам одетая в черное вплоть до носков изношенных черных туфель, спешащая куда-то по неким делам духовного свойства и примечательная лишь тем, что отправилась в путь одна…

В одном из вместительных карманов лежал азот, в другом четки – низка каштановых бусин вдвое крупней тех, что перебирал Кетцаль, отполированных множеством прикосновений до маслянистого глянца. Сворачивая за угол, на Решетчатую, она извлекла их из кармана и начала круг.

Вначале – Пасов гаммадион:

– О Пас Всевеликий, творец и создатель Круговорота, верховный владыка, хранитель Златой Стези, мы…

Согласно канонам, здесь должно было следовать «я», однако обычно она произносила сии слова вместе с майтерой Розой и майтерой Мрамор, а собираясь за молитвой в селларии, они, во исполнение законов грамматики, разумеется, говорили «мы», но сейчас…

«А сейчас я молюсь за всех нас, – подумалось ей. – За всех, кто может погибнуть еще до конца дня – за Бизона и патеру Росомаху, за Чебака и того человека, что одолжил мне меч. За всех добровольцев, которые спустя минуту-другую присоединятся ко мне, и за патеру Шелка, и за Лиметту, и за Зориллу, и за детишек… особенно за детишек. За всех нас, за каждого, о Всевеликий Пас».

– Веруем и признаем тебя верховным, самовластным…

Вот оно!

Из-за угла на Решетчатую вывернул бронированный пневмоглиссер с наглухо задраенными люками. За первым последовал второй пневмоглиссер, и третий, а за машинами, выдерживая порядочную дистанцию, чтоб не глотать поднятую ими пыль, на перекресток выдвинулись первые ряды пеших стражников. Рядом с головой колонны ехал конный офицер. Очевидно, солдаты, как и сообщил гонец, шли позади, в самом хвосте, но дожидаться, пока они тоже покажутся на глаза, времени не было, хотя солдаты и представляли собою основную опасность, угрозу куда страшнее, чем пневмоглиссеры.

Забыв о четках, она поспешила обратно, туда, откуда пришла. Склеродерма, державшая под уздцы белого жеребца, оказалась на месте.

– Я тоже пойду, майтера. На этой вот паре ног, раз уж ты не позволяешь обзавестись лошадью, однако пойду. Ты же идешь, а я куда крупнее, мясистей!

Сие было чистой правдой: при столь же крохотном росте Склеродерма превосходила ее толщиной минимум вдвое.

– Кричи, – велела она. – Боги благословили тебя замечательным, громким голосом. Кричи. Подними как можно больше шума. Сумеешь отвлечь их от людей Бизона хоть на секунду-другую – эта секунда может решить все.

Гигант с широкой щербатой улыбкой подставил ей сцепленные в замок ладони, помогая взобраться на жеребца. Опершись на них левой ступней, она вскочила в седло. Невзирая на выдающуюся стать жеребца, голова великана оказалась вровень с ее собственной. За это-то – за громадный рост и звероподобную внешность – она и выбрала его из множества вызвавшихся. «Отвлечь врага на себя… отвлечь врага на себя… сейчас это – все».

Внезапно ей пришло в голову, что она даже не знает его имени.

– Верхом ездить умеешь? – спросила она. – Если нет, скажи сразу.

– Еще б не уметь, майтера!

Скорее всего, он врал, однако допрашивать его либо подыскивать кого-либо ему на замену было поздно. Приподнявшись на стременах, она придирчиво оглядела пятерку всадников за спиной и поджидавшую седока лошадь, предназначенную для гиганта.

– Многим из нас предстоит погибнуть. Вполне возможно, погибнем мы все до единого.

Первый из пневмоглиссеров, скорее всего, успел одолеть немалый отрезок Решетчатой, а может, даже затормозил у дверей Аламбреры, но если уж рассчитывать на успех, с отвлекающим маневром придется подождать, пока колонна стражников, движущаяся за третьим из пневмоглиссеров, не сократит разрыв. Если так, время ожидания нужно чем-то занять…

– Однако на случай, если хоть кто-нибудь уцелеет, ему – либо ей – нужно запомнить имена тех, кто пожертвовал жизнью. Тебя, Склеродерма, я числить среди нас не могу, но у тебя шансов выжить гораздо больше, чем у любого другого. Слушай внимательно.

Склеродерма кивнула. Пухлые щеки ее побледнели как полотно.

– Вы все тоже слушайте. Слушайте и постарайтесь запомнить.

Столь эффективно заглушенный, страх понемногу поднимал голову, оживал. Почувствовав это, она закусила губу: голос не должен дрогнуть ни в коем случае.

– Я – майтера Мята, сибилла из мантейона на Солнечной улице. Но это всем вам известно. Теперь ты, – распорядилась она, указав на заднего из верховых. – Назови свое имя, да как можно громче.

– Бабирусса!

– Прекрасно. А ты?

– Горал!

– Калужница! – назвалась женщина, раздобывшая для остальных лошадей.

– Плавун!

– Сурок!

– Кошак из «Петуха», – прорычал исполин и взгромоздился на лошадь в манере, наводившей на мысль, что ему гораздо привычнее разъезжать на ослах.

– Жаль, у нас нет ни труб, ни боевых барабанов, – посетовала майтера Мята. – Придется обойтись собственными голосами и оружием. Помните: замысел в том, чтоб они, особенно экипажи пневмоглиссеров, смотрели только на нас и стреляли по нам как можно дольше.

Ужас, сковавший сердце, казался холодней льда. Несомненно, дрожащие пальцы не удержат, обронят азот патеры Шелка, как только она вынет оружие… однако майтера Мята извлекла азот из кармана без колебаний: если уж обронит, то лучше сейчас – в крайнем случае Склеродерма поднимет и отдаст ей.

Нет, Склеродерма всего-навсего подала ей поводья.

– Все вы добровольцы, и если кто передумает, позора в этом нет. Желающие могут уйти.

С этим майтера Мята подчеркнуто повернулась вперед, дабы не видеть, кто спешится… и ей сразу же показалось, будто позади нет ни единого человека. Лихорадочные поиски хоть какой-либо мысли, способной затмить страх, завершились образом нагой светловолосой женщины, ничуть не похожей на нее, фурии с безумным взором, вооруженной бичом, удары коего вмиг рассекли, располосовали, изгнали из головы липкую серую муть.

Возможно, она, сама того не заметив, тронула пятками бока жеребца, а может, всего лишь отпустила поводья, но жеребец легким кентером обогнул угол дома. Впереди, в нескольких улицах, однако совсем недалеко, вновь показались пневмоглиссеры: третий как раз опускался на укатанную, изрытую колеями землю, а колонна штурмовиков шаг за шагом приближалась к нему.

– За Эхидну! – во весь голос вскричала майтера Мята. – Так угодно богам!

По сию пору жалевшая, что под рукой нет ни труб, ни боевых барабанов, она даже не замечала, что грохот копыт многократно отдается звонким, раскатистым эхом от каждой из крылокаменных стен, что пение серебряной трубы – ее голоса – сотрясает улицу от конца до конца.

– Шелк – наш кальд!

Страха как не бывало. Охваченная кружащей голову радостью, майтера Мята вонзила в бока жеребца крохотные острые каблучки.

– Шелк – наш кальд!!!

Скачущий по правую руку от нее исполин принялся палить разом из двух иглострелов с такой частотой, с какой успевал нажимать на спуск.

– Долой Аюнтамьенто!!! Шелк – наш кальд!!!

Удержать мерцающее воплощение ужаса, клинок азота на первом из пневмоглиссеров… нет, об этом ей, да на полном скаку, не стоило даже мечтать. Дважды рассеченный наискось, пневмоглиссер заплакал серебристым металлом, улица перед ним окуталась клубящейся пылью, серые стены Аламбреры брызнули во все стороны осколками камня.

Справа ее нагонял Плавун, слева Калужница нахлестывала грязно-бурым бичом длинноногую гнедую кобылу. Плавун ревел на скаку, сквернословя во весь голос, Калужница, распустившая черные волосы, словно ведьма из ночного кошмара, пронзительно визжала, осыпая врага проклятиями.

Третий удар клинка. На сей раз передний пневмоглиссер взорвался, превратившись в оранжевый огненный шар. За завесой огня затрещали скорострелки второй машины, однако вспышки выстрелов казались обычными искорками, а стрекот очередей тонул в шуме и гаме.

– Стройся! – закричала майтера Мрамор, сама не понимая, что хочет этим сказать. – Вперед! Вперед!!!

Из близлежащих домов, теснясь в дверях, прыгая из окон, хлынули тысячи человек – вооруженных мужчин и женщин. Плавун куда-то исчез, а Калужница каким-то образом успела вырваться вперед на целых полкорпуса. Незримые пальцы сдернули с головы, унесли прочь куколь, рванули развевавшийся по ветру черный рукав. Мерцающий клинок высек из второй машины сноп серебристых брызг. Вспышки, венчавшие дула ее скорострелок вмиг угасли, грохнувший взрыв сорвал башенку… и на второй пневмоглиссер, а заодно и на третий, и на пеших стражников обрушился град камней; с крыш и из верхних окон загремели пулевые ружья.

«Но как же их мало, до обидного мало, – подумала майтера Мята. – Нам нужно гораздо больше».

Тем временем азот изрядно нагрелся – еще немного, и обожжет ладонь. Убрав с демона большой палец, майтера Мята внезапно взвилась к небесам: белоснежный скакун с удивительной резвостью перемахнул через смятый лист дымящегося металла. Скорострелки третьего пневмоглиссера открыли огонь, но орудийная башенка развернулась не к ней – навстречу людям, валом валившим наружу из зданий напротив. Взревев двигателями, окутавшись облаком пыли пополам с черным, как копоть, дымом, пневмоглиссер поднялся в воздух, однако, пронзенный клинком азота, комично и в то же время трогательно опрокинулся набок.

К немалому изумлению Шелка, пленители обошлись с ним вполне уважительно, по всем правилам обработали рану, а после, не связав даже рук, уложили в кровать колоссальной величины, с четырьмя столбиками для балдахина по углам, еще утром сего дня принадлежавшую некоему ни в чем не повинному горожанину.

Сознания он не потерял, а вот твердость духа, признаться, утратил. Оставшись один, он с легким удивлением обнаружил, что ему уже все равно, сдалась ли Аламбрера, остался ли у власти Аюнтамьенто, и даже будет ли длинное солнце питать, лелеять Вирон во веки веков или спалит дотла. Раньше все это казалось материями крайне важными, теперь же превратилось в сущие пустяки. Шелк понимал, что вполне может умереть, но и это его больше ничуточки не волновало. Смерти при любом повороте событий не избежать, а если так, отчего бы не умереть сию же минуту? Раз – и всему этому настанет конец. Бесповоротно. Навеки.