– Ты! Этот авгур, Шелк, замышляет свергнуть их в угоду Киприде. Помоги ему, но напомни, в чем заключается его долг. Не поймет, прикончи его. В таком случае позволяю тебе сделаться кальдом самому, а этот вот идиот при схожих обстоятельствах, пожалуй, может стать Пролокутором.

С этим она, развернувшись лицом к Окну, преклонила колени. Чистик, тоже пав на колени, потянул за собой рыбака, а Наковальня, преклонивший колени загодя, склонил голову ниже прежнего. Несмело откашлявшись, Чистик завел ту же молитву, которую безбожно переврал на Паломничьем Пути, извещенный Сциллой о ее божественном естестве:

– Узри нас, о Прелестная Сцилла, дочерь глубин…

– Узри любовь нашу и нужду в тебе, – подхватили рыбак с Наковальней, – очисть нас от скверны, о Сцилла!

Стоило им произнести имя богини, Синель со сдавленным криком вскинула руки над головой. Окно над алтарем немедля заполнилось пляшущими разноцветными – каштановыми, коричневыми, изумрудными, оранжевыми, пламенно-алыми, желтыми, лазурными, розовыми со странным изжелта-серым отливом – кляксами, именуемыми Священной Радугой. На миг Чистику показалось, будто в их хороводе мелькнуло лицо злорадно, презрительно скалящей зубы девчонки, недотянувшей до женской зрелости года-другого.

Охваченная буйной дрожью, Синель обмякла и, соскользнув с алтарной плиты, рухнула на темный, скользкий камень причала.

Орев, захлопав крыльями, спорхнул к ней.

– Богиня… ушла?

Лицо девчонки – если Чистику оно не примерещилось – исчезло из виду, словно канув в толщу высокой мутно-зеленой волны, и в Окне вновь возникла Священная Радуга. Вначале немногочисленные, точно блики солнца на гребнях волн, разноцветные пятна вмиг заполнили Окно от края до края, закружились в затейливом бешеном хороводе и тут же угасли, сменившись мерцающей серой рябью.

– Похоже, да, – откликнулся Чистик.

Поднявшись, он обнаружил, что до сих пор сжимает в руке иглострел, сунул его под рубашку и не без опаски спросил:

– Дойки, ты как?

Синель застонала.

Чистик приподнял ее и помог ей сесть.

– Башкой ты о камень приложилась солидно, но ничего. Ничего, заживет. Слышь-ка, патера! Воды притащи, – велел он, горя желанием помочь Синели, да только не зная чем.

– Р-рвота?

Чистик замахнулся на Орева, но тот проворно отскочил вбок.

– Ухорез?

– Да, Дойки, да. Здесь я, – ответил Чистик, легонько обняв ее и придержав за спину.

От обожженной солнцем кожи Синели веяло жаром.

– Ухорез… вернулся… здорово как…

Старый рыбак, старательно отводя взгляд от ее обнаженных грудей, выразительно кашлянул.

– Может, нам с ним на лодку пока что убраться?

– Сейчас все погрузимся и отчалим, – заверил его Чистик, подхватив Синель на руки.

– Ослушаться собираешься?! – ужаснулся Наковальня, замерший с мятой жестяной кружкой воды в руке.

– Она же велела идти в Хузгадо, – уклончиво ответил Чистик, – вот мы и вернемся в Лимну, а оттуда фургоном доедем до города.

Наковальня, подняв кружку, отхлебнул воды сам.

– А посланный ею раб? – напомнил он. – Она же раба обещала за нами прислать… а еще прочила меня – меня! – в Пролокуторы!

Старый рыбак в раздражении сдвинул брови.

– Малый, которого она обещала прислать – он на своей лодке придет, так? Без лодки ни сюда, ни отсюда ходу же ж нет. Ну, скажем, увез он нас. А моя лодка как же? Мне же ж велено остальных снова сюда привезти, к советникам этим, верно? Как я вас сюда повезу, если без лодки останусь?

Орев вспорхнул к Чистику на плечо.

– Шелк… искать?

– Твоя правда.

Перехватив Синель поудобнее, Чистик подошел к краю причала и смерил взглядом полоску воды, отделявшей причал от лодки. Сомнений не оставалось: прыжок с планширя на причал – совсем не то, что с причала в лодку, да еще с девицей изрядного роста на руках.

– Не стой столбом! – прикрикнул он на Наковальню. – Хватай веревку, подтяни лодку ближе. Видишь, сколько слабины оставил?

Наковальня решительно поджал губы.

– Ослушаться наказа богини? Немыслимо!

– Хочешь, оставайся, жди, кого она там за нами отправила. Встретимся в Лимне, так ему и передай. А мы – я и Дойки – с Ельцом отсюда уйдем.

– Что ж, если тебе, сын мой, угодно перечить богине, не стану препятствовать. Однако…

Во мраке за крайней цистерной с грохотом рухнуло наземь нечто тяжелое, под сводами грота эхом разнесся пронзительный скрежет металла о камень.

– Я повезу ее! – загремел над водой новый голос, куда басовитее, громче обычного, человеческого. – Дай сюда!

Таких громадных талосов, как выкативший на причал, Чистик еще не видал. Отлитое из зеленоватой бронзы лицо его искажала гримаса ненависти, из глаз били два ослепительно-желтых луча, а в разинутой пасти маслянисто поблескивали вороненые стволы огнемета и пары скорострелок. Непроглядно-черная тьма за спиной талоса, в глубине грота, рассеялась, сменившись тусклым зеленоватым сиянием.

– Я повезу ее! Всех вас повезу! Дай сюда, говорят!

Рука скользящего к лодке талоса вытянулась в длину на манер подзорной трубы; стальная ладонь величиной не меньше алтарной плиты, с которой свалилась Синель, ухватила девушку и без труда – точно так же малыш мог бы выхватить крохотную, нелюбимую куклу из рук другой, чуть большей куклы – выдернула ее из объятий Чистика.

– Живо ко мне на спину! Таков приказ Сциллы!

Металлический бок талоса украшала лесенка из полудюжины далеко отстоявших одна от другой стальных скоб. Стоило Чистику под хлопанье крыльев устремившейся вперед ночной клушицы вскарабкаться наверх, исполинская ручища талоса уложила на покатый вороненый металл, прямо к его коленям, Синель.

– Держись!

Вдоль спины талоса тянулись два ряда почти таких же скоб, как и те, что служили ступенями лесенки. Ухватившись за ближайшую левой рукой, Чистик придержал правой Синель. Веки Синели дрогнули, затрепетали.

– Ухорез?..

– Здесь я, здесь.

Над спиной талоса показалась голова карабкающегося наверх Наковальни. В тусклом свете его хитрая мордочка приобрела жутковатую нездоровую бледность.

– В-во имя… во имя Иеракса!..

Чистик презрительно хмыкнул.

– Эй, ты… эй… помоги влезть!

– Нет уж, патера, лезь сам. Это ж тебе хотелось его дождаться? Ну вот, пожалуйста. Твоя взяла. Он здесь.

Не успел Чистик закончить эту тираду, как Наковальня с потрясающей прытью взлетел на спину талоса – очевидно, под ускоряющим воздействием мускулистой руки старого рыбака, вскарабкавшегося наверх следом.

– Козырный воряга из тебя выйдет, дед, – заметил Чистик.

– Ухорез, где мы?

– В какой-то пещере на западном берегу озера.

Талос, пустив в ход один из широченных черных ремней и намертво застопорив другой, развернулся на месте. Под Чистиком глухо застучали, загудели моторы, из щели на стыке вертикальной грудной клетки с длинным, вроде повозки, туловом, за которое цеплялись сидящие на спине, повалили клубы черного дыма, машина дрогнула, дернулась, накренилась назад. Тошнотворный крен завершился фонтаном ледяной воды, поднятым одним из ремней, соскользнувшим с причала. Перепуганный Наковальня вцепился в рубашку Чистика что было сил: их сторона талоса ушла под воду, и Чистик с замиранием сердца проводил взглядом лодку, взлетевшую куда выше его головы. Подбросившая суденышко волна захлестнула сидевших на спине талоса, ударила в грудь, в лицо, однако студеный вал тут же схлынул, и первым, что смог увидеть Чистик, открыв невольно зажмуренные глаза, оказались струи воды, стекающие с побледневших от ужаса щек вскинувшейся, истошно вопящей Синели.

В тот же миг на его вымокшее плечо грузно плюхнулось нечто увесистое, черное с кроваво-алым.

– Др-рянь лодка… сквер-рная! Утопла!

Но нет, ничего подобного с лодкой не произошло: едва талос вновь поднялся на причал, лодка Ельца легла на бок, а ее мачта, выскочившая из гнезда, заплясала, запрыгала в буйных волнах, точно плавучее бревно.

Громадная, будто валун, голова талоса развернулась к ним мордой (шея живого существа не выдержала бы подобного ни за что), полыхнула глазами.

– Пятеро едут! Малыш может быть свободен!

Чистик в недоумении взглянул на авгура, покосился в сторону рыбака, окинул взглядом охваченную паникой Синель и лишь после этого сообразил, кого талос имеет в виду.

– Слышь, птица: хочешь – делай ноги. Он вроде бы не возражает.

– Птичка… остаться, – пробормотал Орев. – Шелк. Искать!

Голова талоса завершила оборот, и машина сорвалась с места. В глаза ударил слепящий желтый свет, отраженный выпуклым белым боком последней цистерны, и пустое, мертвое с виду Священное Окно осталось позади. Над шлемом талоса замерцали, пробуждаясь к жизни, землисто-тусклые светочи, до сих пор колышущиеся воды фиорда сменились твердым камнем, а грот, сузившись, обернулся мрачным туннелем.

Чистик приобнял Синель за талию.

– Эй, Дойки, по обществу не соскучилась?

Казалось, по-прежнему плачущая Синель не замечает ничего вокруг. Ее негромкие всхлипывания терялись в свисте встречного ветра.

Отпустив ее, Чистик извлек из-за пояса иглострел, сдвинул назад боковую крышку, поморщился при виде вытекшей на ладонь струйки воды пополам с песком и дунул в спусковой механизм.

– Ничего, – заверил он Орева, – просохнет и снова будет в порядке… только иглам, наверное, маслица пара капель не помешает.

– Девочка… хор-рошая! – встревоженно сообщил ему Орев. – Стр-релять – нет!

– Худо девочке, худо, – объяснил ему Чистик, – и с мальчиком дело дрянь. Стрелять – нет, убраться отсюда – тоже.

– Птичка… худо!

– Да уж, слово-лилия, – согласился Чистик и нежно поцеловал воспаленную шею Синели. – Хочешь, приляг. Голову мне на колени клади. Может, вздремнуть хоть малость сумеешь.

Еще не закончив фразы, он понял, что с предложением опоздал. Талос спускался все ниже и ниже: туннель, пусть и слегка, еле заметно, шел под уклон. Справа и слева мелькали темные (темней даже сырых крылокаменных стен) зевы боковых коридоров; капли воды, усеивавшие монотонно ровный потолок, вспыхивали в полутьме, точно алмазы, и тут же исчезали позади.

Но вот талос замедлил ход, и в тот же миг огромная бронзовая голова его зазвенела не хуже колокола, словно по ней с силой ударили молотком. Скорострелки талоса разразились дробным стрекотом, из пасти вырвался язык синеватого пламени…

II
«Шелк снова с нами!»

– Лучше ты, сиба, – пробормотала над ухом майтеры Мяты майтера Мрамор. – Лучше ты.

Майтера Мята невольно разинула крохотный ротик, но тут же решительно стиснула зубы. Повиновение означает послушание, о чем она напоминала себе многие тысячи раз, а послушание – это ведь куда больше, чем, скажем, накрыть стол или сходить за тарелкой печенья…

– Как пожелаешь, майтера. Высочайший Иеракс свидетель, голоса у меня нет, но, очевидно, таков уж мой долг.

Майтера Мрамор удовлетворенно вздохнула – благо шипение из динамика позади ее губ не смог бы расслышать никто, кроме нее самой. Майтера Мята, вмиг раскрасневшаяся, как маков цвет, поднялась на ноги и обвела взглядом толпу прихожан. Половину собравшихся, если не более, составляли явные воры, что поневоле внушало нешуточные опасения: останутся ли в целости хотя бы образа богов?

Под ропот толпы, заполнившей мантейон, под мерную дробь дождевых капель о кровлю (хотя к этому времени ливень немного ослаб), с необычайной остротой сознавая, что струи дождя, пронзающего стрелами божьи врата, несущего с собой запах свежести, пятнают кляксами влаги почерневшую плиту алтаря впервые с начала весны, майтера Мята двинулась к истертым ступеням, ведущим на амбион.

«О Мольпа, – молила она, – о Предивная Мольпа, ниспошли мне голос… хоть на сей раз!»

– Некоторые…

Осекшись, майтера Мята перевела дух.

– Некоторые из вас не знают меня…

Пока что подавляющее большинство не удостоило ее даже взгляда, а те немногие, кто хотя бы взглянул на нее, явно ничего не расслышали. Как стыдно стало бы за нее сейчас тому галантному капитану, демонстрировавшему ей саблю!