Касавшаяся сабли офицера, явившегося арестовать Шелка, рука до дрожи, до зуда в пальцах затосковала по ней, и некто – особа, до сего мига накрепко запертая в дальнем уголке сердца майтеры Мяты – обвела взглядом толпу прихожан.

– Я вижу средь вас человека с мечом.

На самом деле никакого человека с мечом она не разглядела, однако в толпе таковых, несомненно, имелись многие дюжины.

– С мечом, и притом превосходным. Не выйдешь ли ты вперед, сударь, не одолжишь ли мне меч? Всего на минутку.

Преисполнившись важности, громила, очевидно, первым поверивший, будто просьба обращена к нему, протолкался вперед. Оружие его оказалось охотничьим мечом, почти наверняка краденым, с гардой-«бабочкой», рукоятью оленьего рога и обоюдоострым клинком, плавно сходящимся к острию.

– Благодарю тебя.

Поднятый ею ввысь, меч ослепительно засверкал полированной сталью под жарким солнцем.

– Сегодня иераксица, весьма подходящий день для прощаний с усопшими. По-моему, мерой расположения к майтере Розе со стороны богов может служить уже одно то, что взор ее потемнел в тартлицу, а последнее жертвоприношение состоится в день Иеракса. Но что же мы с вами? Разве слова Писания не касаются и нас? Разве иераксица настала лишь для майтеры Розы? Нет. Нет. Каждый из нас понимает: то и другое – для всех. Видите этот меч?

Второе «я», до недавних пор запертое в глубинах сердца, говорило устами майтеры Мяты так вдохновенно, что майтера Мята – крохотная майтера Мята, многие годы полагавшая себя только майтерой Мятой и никем более – слушала его, будто завороженная, подобно толпе собравшихся, даже не подозревая, о чем пойдет речь в следующую секунду.

– Многие из вас носят на поясе такие же, или подобные, не говоря о ножах, об иглострелах, о небольших, но смертоносных свинцовых дубинках, спрятанных от посторонних глаз в рукаве, и… и лишь одному Иераксу известно, о чем еще. Но готовы ли вы заплатить за свободу сполна?

С этими словами она взмахнула охотничьим мечом над головой. Один из даров бессмертным богам, жеребец белой масти, испуганный блеском клинка, а может, некими нотками в ее голосе, вскинулся на дыбы, замолотил передними копытами в воздухе, оторвав от земли дарителя, захваченного врасплох.

– Готовы ли? Ибо цена ее – смерть! Смерть, и не три-четыре десятка лет спустя, но сегодня! Сейчас же! Немедля! Все эти вещицы без слов говорят: «Я не боюсь тебя, не отступлю! Я не раб и не бык, покорно идущий на бойню! Обидишь меня, оскорбишь богов – умрешь на месте, ибо я не боюсь ни гибели, ни тебя!»

Казалось, от рева толпы содрогнулась вся улица из конца в конец.

– Вот что было сказано Писанием в сем мантейоне нам с вами, друзья! Вот каково оно, второе значение! – подытожила майтера Мята, возвращая меч владельцу. – Благодарю тебя, сударь. Прекрасный клинок! Великолепный!

Хозяин меча склонил голову.

– Он твой в любой момент, майтера, скажи только слово, и крепкая рука для него тоже!

Майтера Мрамор у алтаря величественно подняла кверху неглубокую миску полированной бронзы, поймав в нее луч солнца, сияющего с небес. Над кедровыми поленцами струйкой взвился дымок, и дрова на глазах майтеры Мяты вспыхнули крохотным, бледным, почти невидимым пламенем.

Подобрав длинные юбки, майтера Мята рысцой сбежала с крыльца, повернулась к Священному Окну, широко распростерла в стороны руки.

– Примите же, о бессмертные боги, сию святую сибиллу! Пусть сердца наши рвутся от горя, мы – ее сестры, ее друзья – не ропщем. Не ропщем, но молим: поведайте нам о грядущем. О будущем – ее будущем, а также нашем. Поведайте, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, ваше слово для нас драгоценно.

Казалось, все мысли вмиг вылетели из головы. Пришлось выдержать долгую драматическую паузу, припоминая если не предписанную формулу, то хоть общий смысл концовки вступительного воззвания.

– Однако же, если вам не угодно на сей раз говорить, что ж, мы также не ропщем.

С этими словами она опустила воздетые к Окну руки, а майтера Мрамор, стоявшая за алтарем, подала знак первому из дарителей.

– Этого превосходного козла белой масти приносит в дар…

Ну вот, опять! Опять память подводит!

– Киприде, – подсказала майтера Мрамор.

Да, разумеется. Разумеется, Киприде. Три первых дара предназначены ей, Киприде, в минувшую сциллицу взбудоражившей теофанией весь город… но как же зовут дарителя?

Майтера Мята бросила взгляд в сторону майтеры Мрамор, однако майтера Мрамор – вот странность! – махала рукой кому-то в толпе.

– Приносит в дар Пленительной Киприде, богине любви, ее преданный молебщик…

– Чебак, – назвался даритель.

– Ее преданный молебщик Чебак!

Вот… Вот, наконец, и настал тот самый момент, которого она ждала с ужасом в сердце.

– Будь добра, майтера… может быть, ты?.. Пожалуйста!

Однако жертвенный нож сжимала ее рука, а майтера Мрамор уже, затянув древний протяжный напев, захлопала металлическими ладонями по плотной бумазее одежд, закружилась в танце.

Обычно козлов считают скотиной норовистой, а этот к тому же обладал кривыми, длинными, весьма грозного вида рогами, но стоял смирно, словно овечка, сонно поглядывая на майтеру Мяту из-под полуопущенных век. Очевидно, ручной; возможно, привыкший к людям с младенчества…

Майтера Мрамор, опустившись рядом с козлом на колени, подставила под его горло глиняную чашу, лучшую чашу из оказавшихся мантейону по средствам.

«Закрою глаза», – решила майтера Мята, но даже не подумала сомкнуть веки.

Клинок вошел в горло белого козла легко, плавно, словно пронзив кипу белой соломы. Какой-то миг – ужасающий миг – жестоко обманутый людьми, которым верил всю жизнь, козел взирал на нее, а после взбрыкнул, окропив обеих сибилл живой кровью, покачнулся и рухнул набок.

– Превосходно, – прошептала майтера Мрамор. – Ну и ну! Сам патера Щука не справился бы лучше!

– Кажется, мне сейчас станет дурно, – шепнула в ответ майтера Мята.

Майтера Мрамор, поднявшись на ноги, в точности как обычно делала майтера Мята, выплеснула содержимое чаши в ревущий над алтарем огонь.

Так. Вначале голова с бессильными, утратившими весь грозный вид рогами…

«Отыскать сочленение хребта с черепом, – напомнила себе Майтера Мята. – Нож хоть и славный, а кость не возьмет».

Теперь блестящие позолотой копыта… Быстрее! Быстрее! Так можно провозиться весь день! Какая жалость, что стряпней она занималась нечасто, хотя разделывать мясо на кухне киновии ей приходилось еще того реже…

– Сестра, следующая жертва твоя, – прошипела она. – Нет, вправду, я не могу… не могу!

– Меняться сейчас нельзя!

Превратив ноги несчастного козла в разлохмаченные, кровоточащие обрубки, майтера Мята швырнула последнее копыто в огонь и, сжимая в руке жертвенный нож, вновь повернулась к Окну.

– Прими же, о Нежная Киприда, в жертву сего прекрасного козла! Прими и услышь наши мольбы, поведай нам о грядущем. Скажи, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, твое слово для нас драгоценно.

Переводя дух, она вознесла безмолвную молитву Киприде – богине, с минувшей сциллицы казавшейся ей ни много ни мало вторым, главным «я».

– Однако же, если тебе будет угодно противное…

Майтера Мята беспомощно уронила воздетые к Окну руки.

– Что ж, мы не ропщем. Не ропщем, но молим: удостой нас беседы посредством сей жертвы.

В сциллицу жертвы, принесенные богам на похоронах Дриадели, мягко говоря, не предвещали ничего хорошего. Горячо надеясь, что уж сегодня-то знамения окажутся более благоприятными, майтера Мята вскрыла брюхо козла.

– Киприда благословляет…

Громче, громче: взгляни, как они морщатся, напрягая слух!

– Киприда благословляет дух покинувшей нас сестры! – воскликнула майтера Мята, выпрямившись и расправив плечи. – И заверяет нас, что все содеянное майтерой зло ей прощено!

Козлиная голова покачнулась в огне, расшвыряв в стороны угольки – верный признак кровопролитной смуты…

Лихорадочно припоминая то немногое, что знала о науке авгуров – замечания, между делом брошенные патерой Щукой либо патерой Шелком, застольные уроки майтеры Розы, затевавшей разговоры о жертвах не столько затем, чтоб чему-либо научить ее, сколько чтобы внушить ей отвращение к пище – майтера Мята снова склонилась над тушей козла. Правая сторона животного касалась дарителя и авгура, возглавляющего церемонию, жертвователя и исполнителя обряда, а левая – паствы и города в целом. Вот эта краснота печени предвещает кровавые события, а здесь, среди сплетения вен, нож, означающий авгура (пусть даже она вовсе не авгур), указующий на угловатый, отчетливо различимый стебелек, почти наверняка стебелек мяты… и рукоять меча. Неужели ее ждет смерть от меча? Нет, клинок от нее поодаль. Быть может, ей предстоит взять в руки меч… но это уже случилось, не так ли? А вот во внутренностях очертания небольшой жирной рыбки (вполне вероятно, чебака) и груда каких-то округлых предметов – вероятно, колец либо ожерелий. Да, такое истолкование определенно будет принято с радостью. Вдобавок все они лежат поблизости от чебака, а один кругляш даже поверх, а значит, знамение вот-вот сбудется!

Рассудив так, майтера Мята поднялась на вторую ступеньку крыльца.

– Даритель! Богиня благоволит к тебе! Благоволит и весьма довольна твоим подношением!

А отчего бы нет? Козел превосходный, а Киприда, оставшись недовольна даром, наверняка не стала бы указывать на драгоценности!

– В скором времени ты обретешь немалое богатство, а именно золото и самоцветы.

Чебак, заулыбавшись от уха до уха, попятился назад.

– Ну а всех нас, весь наш город ожидают кровопролитие и множество смертей… разгул насилия, порождающего добро.

Охваченная желанием убедиться, что знак сложения, замеченный ею в козлиных внутренностях, на месте, майтера Мята вновь бросила взгляд на тушу, но знак исчез, а может, и попросту ей почудился.

– Увы, это все, что я могу разглядеть в сей жертве, однако опытный авгур наподобие патеры Шелка, вне всяких сомнений, увидел бы много большее.

Обращенный к толпе, окружавшей алтарь, взгляд ее остановился на Чебаке.

– Даритель вправе претендовать на священную пищу первым. Буде он пожелает взять себе долю, пусть выйдет вперед.

Бедняки оживились, принялись проталкиваться поближе.

– Предай огню кишки и легкие, сестра! – шепнула майтера Мрамор.

Как правило, в мантейоне, блюдя разумный, добрый обычай, разделывали жертвы на небольшие порции, если прихожан собиралось помногу, а сегодня на службу явилось по меньшей мере две тысячи человек, однако и жертв набрались многие дюжины, а на свое мастерство майтера Мята, откровенно сказать, не надеялась. Получившие по четверти туши прихожане отблагодарили ее восторженными улыбками.

Теперь пара голубей. Как поступить с ними? Раздать или сжечь целиком? Конечно, голуби – птицы вполне съедобные… но тут майтере Мяте вспомнилось, как Шелк во время последнего жертвоприношения Дриадели сжег целиком черного петуха. Да, внутренности птиц также можно читать, но проделывают это лишь изредка. С другой стороны, не обидится ли даритель, если она не прочтет этих?

– Одного прочтем и сожжем, – решительно объявила майтера Мята, – а другого разделим с богиней. Если хочешь забрать его себе, подожди здесь.

Даритель отрицательно покачал головой.

Жертвенные голуби сопротивлялись отчаянно, но, как они ни бились, как ни хлопали крыльями, перерезать обоим горло удалось без труда. Глубокий вдох…

– Прими же, о Нежная Киприда, в жертву сих превосходных голубей! Прими и услышь наши мольбы, поведай нам о грядущем. Скажи, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, твое слово для нас драгоценно.

Неужто она вправду зарезала не одного – двух голубей? Переводя дух, майтера Мята рискнула взглянуть на их безжизненные тушки.

– Однако же, если тебе будет угодно противное…

Опуская воздетые руки, она заметила новые кляксы крови на облачении.

– Что ж, мы не ропщем. Не ропщем, но молим: удостой нас беседы посредством сей жертвы.