Не дожидаясь ответа, он бросился к кожаной сумке, лежавшей на кресле, и достал потрепанный альбом. Я подошла ближе, взяла его в руки и была поражена точностью и детализацией рисунков. Странные растения, морские создания, ландшафты – все было изображено с научной точностью и в то же время с несомненным художественным талантом.

– Это великолепно, – искренне сказала я. – У тебя настоящий дар.

Лицо Этьена просияло от похвалы, и я поняла, что Адель, должно быть, часто поддерживала его увлечения, в отличие от отца, предпочитавшего более «мужские» занятия для наследника.

– Профессор говорит, что мои записи самые подробные на курсе, – с гордостью сообщил он, перелистывая страницы альбома. – Я хочу представить их на научном симпозиуме в следующем семестре. Если получу одобрение совета, конечно.

– Уверена, ты его получишь, – я сжала его плечо, чувствуя странную гордость за мальчика, которого видела впервые в жизни.

Себастьян, стоявший в дверях и наблюдавший за нашей встречей, наконец вошел в комнату.

– Так что, сын, ты теперь решил стать натуралистом? – в его голосе звучала насмешка, но не злая. – А как же юриспруденция?

– Я могу изучать и то и другое, – ответил Этьен с легкой ноткой вызова. – Многие великие ученые были также и выдающимися юристами.

– Это правда, – поддержала я сына. – Разносторонние знания только укрепляют ум. К тому же – я повернулась к мужу, – возможно, Этьену стоит самому выбирать свой путь.

Себастьян удивленно поднял брови. Адель, по-видимому, редко перечила ему в вопросах воспитания сына.

– Что ж, – сказал он, – у тебя еще есть время определиться. А пока расскажи, как дела в Академии помимо твоих научных изысканий.

Следующий час пролетел незаметно. Этьен рассказывал о преподавателях, сокурсниках, строгих правилах и маленьких бунтах против них. Я наблюдала за ним с возрастающим чувством симпатии. Мальчик был умен, наблюдателен и обладал тонким чувством юмора. Он явно унаследовал лучшие качества обоих родителей, избежав при этом их недостатков.

– … и тогда Жак уговорил всех обменяться одеждой, так что когда надзиратель вошел в комнату, он не мог понять, кто есть кто! – смеялся Этьен, рассказывая об очередной проделке.

Мы все улыбались, даже Себастьян, обычно столь сдержанный.

– Довольно рассказов на сегодня, – внезапно прервала нас мадам Мелва, появившаяся в дверях. – Уже далеко за полночь. Вы все устали, а у мальчика был долгий путь.

– Но, бабушка… – начал было Этьен.

– Никаких «но», – отрезала она тоном, не терпящим возражений. – Завтра наговоритесь. А сейчас в постель!

Этьен вздохнул, но покорно поднялся.

– Спокойной ночи, отец, – он чинно поклонился Себастьяну, затем повернулся ко мне и неожиданно снова обнял, шепнув на ухо: – Я так рад, что ты поправилась, мама. Ты кажешься другой. Более живой.

Я замерла, но он уже отстранился и, подхватив свою сумку, направился к выходу.

– Мы тоже пойдем, – сказал Себастьян, поднимаясь. – Был долгий день.

В своей спальне я обессиленно упала в кресло, не дожидаясь, пока горничная поможет мне переодеться. День был чрезвычайно трудным, а встреча с Этьеном подкосила меня окончательно. Никогда прежде я не испытывала таких противоречивых чувств – эта всепоглощающая материнская любовь, пробившаяся сквозь барьеры чужого сознания, застала меня врасплох.

Я прикрыла глаза, пытаясь разобраться в своих эмоциях. Мне ничего не стоило притвориться, выдать вежливую заинтересованность за родительскую любовь – я делала и более сложные вещи за эти месяцы. Но дело было не в притворстве. То, что я чувствовала при виде Этьена, было настоящим. Не моим, но настоящим.

Окно было приоткрыто, и прохладный ночной ветер трепал кружевные занавески. Где-то вдалеке лаяла собака. А я невидяще смотрела на темный сад, и мысли мои были такими же темными и запутанными.

Уехать завтра в своё поместье, как я планировала, не получится. Этьен вернулся всего на неделю, а мать собрала вещи и уезжает… Это неправильно. Я не могла так поступить с мальчиком, который искренне любит свою мать и только что обрел её после долгой разлуки. Придется потерпеть ещё неделю.

Но была и другая проблема – я не была его матерью. Рано или поздно он заметит различия, уловит несоответствия. Что я скажу ему тогда? Как объясню, что женщина, которую он любил всю жизнь, исчезла, а на её месте появилась я самозванка из другого времени?

Ночь прошла беспокойно. Я то проваливалась в тревожное забытье, то просыпалась от малейшего шороха. Перед глазами стояло лицо Этьена – его улыбка, его доверчивый взгляд. Я ворочалась, пытаясь найти удобное положение, но сон ускользал.

Когда первые лучи солнца просочились сквозь шторы, я уже сидела у окна, наблюдая за пробуждением сада. Ранние птицы начинали свою перекличку, на листьях сверкала роса, воздух был свеж и чист. Я смотрела на это умиротворенное утро и чувствовала себя бесконечно далекой от всего.

Туалет и одевание заняли больше времени, чем обычно – я никак не могла выбрать платье, перебирая наряды, которые обычно вызывали у меня лишь раздражение своей неудобностью. Почему-то сегодня хотелось выглядеть особенно хорошо.

Наконец, облаченная в светло-голубое утреннее платье с белым кружевным воротничком, я спустилась к завтраку. Семья уже собралась в малой столовой – Себастьян просматривал утреннюю газету, мадам Мелва отдавала распоряжения лакею о подаче чая, Этьен с аппетитом уплетал булочки с джемом.

– Доброе утро, – я заняла своё место, чувствуя странную неловкость, будто была гостьей за этим столом.

– Доброе утро, мама! – Этьен просиял, увидев меня. – Ты выглядишь отдохнувшей.

Себастьян бросил на меня быстрый взгляд поверх газеты, и я поймала в нем что-то похожее на удивление. Неужели круги под глазами были настолько заметны?

– Я не очень хорошо спала, – призналась я, принимая чашку чая из рук лакея. – Слишком много впечатлений вчера.

– Тебе нужно больше отдыхать, – заметила мадам Мелва с неожиданной заботой. – Ты еще не полностью оправилась после болезни.

– Но ты ведь поедешь со мной в зоологический музей сегодня? – с надеждой спросил Этьен. – Там новая выставка редких бабочек из Амевера. Говорят, невероятное зрелище!

Я замерла с чашкой на полпути ко рту. Поездка в город, людные места, необходимость поддерживать видимость нормальности – это было последним, чего мне хотелось.

– Я не уверена, что это хорошая идея, – медленно произнесла я. – Возможно, тебе стоит пойти с отцом?

Лицо Этьена выразило такое искреннее разочарование, что у меня сжалось сердце.

– У твоего отца деловая встреча, – вмешался Себастьян, складывая газету. – Но я думаю, тебе не обязательно идти в музей. Разве ты не хотел навестить друзей? Ты упоминал о Филиппе и… как его… Роберте?

– Да! Я совсем забыл! Роберт писал, что они собираются у него сегодня. Я мог бы заехать к ним после музея.

– Или вместо музея, – предложила я с улыбкой. – Мы можем посетить выставку в другой день, а сегодня ты проведешь время с друзьями. Уверена, у вас накопилось много новостей.

Сын колебался, явно разрываясь между желанием побыть с матерью и встретиться с товарищами.

– Ты не обидишься? – наконец спросил он.

– Конечно, нет, – я ободряюще коснулась его руки. – Друзья важны. И у нас еще целая неделя впереди, не так ли?

– Тогда решено! – он с энтузиазмом вернулся к своему завтраку.

А я перевела дух, испытывая смешанное чувство облегчения и вины. С одной стороны, мне хотелось побыть одной, разобраться в своих мыслях. С другой – я чувствовала себя обманщицей, отталкивающей мальчика, который тянулся к своей матери.

– Я могу отвезти тебя к Роберту перед своей встречей, – предложил Себастьян сыну. – Его дом на Оранжевой улице, если не ошибаюсь? Это почти по пути.

– Было бы замечательно, отец! – Этьен был явно обрадован этой редкой возможностью провести время с отцом, пусть даже в карете.

Далее завтрак продолжился в непривычно теплой атмосфере. Этьен, воодушевленный предстоящим днем, рассказывал о своих друзьях, их общих интересах и проделках в Академии. Себастьян, к моему удивлению, внимательно слушал, иногда задавая вопросы. Мадам Мелва наблюдала за ними с легкой улыбкой, изредка вставляя замечания.

Я же чувствовала себя чужой на этом семейном празднике. Словно смотрела спектакль из темного зала – вижу все, но не участвую.

После завтрака мужчины отправились готовиться к отъезду. Мадам Мелва удалилась в свои комнаты, оставив меня одну в столовой. Я допивала остывший чай, разглядывая узор на фарфоровой чашке и прислушиваясь к голосам в холле.

– … и обязательно передай привет мадам Солсбери от меня, – говорил Себастьян. – Скажи, что мы ждем их на следующей неделе к ужину.

– Конечно, отец, – отвечал Этьен, и в его голосе звучала та же почтительность, которую я вспомнила в голосе Адель, когда она обращалась к мужу.

Наконец, хлопнула входная дверь, раздался стук копыт во дворе, и наступила тишина. Дом будто выдохнул, расслабился. Я поднялась к себе. Горничная как раз заканчивала уборку в спальне.

– Софи, принеси, пожалуйста, сундуки из гардеробной. Мне нужно разобрать вещи.

– Сундуки, миледи? – она удивленно посмотрела на меня.

– Да, те самые дорожные сундуки. И попроси Бети помочь тебе.

Когда горничная ушла выполнять поручение, я подошла к секретеру, достала ключ, спрятанный в потайном ящичке, и открыла верхний шкафчик. Там, за стопкой писчей бумаги, лежал небольшой атласный мешочек. Развязав его, я высыпала на ладонь содержимое – несколько золотых монет, два небольших бриллианта и рубиновое кольцо. Приданое Адель, которое она тайно хранила на случай крайней нужды.

Я задумчиво перебирала драгоценности. В моем мире их стоимость была бы достаточна для покупки хорошей квартиры или дорогого автомобиля. Здесь же это было состояние, способное обеспечить достойное существование в лучшем случае на год. Но вместе с деньгами, которые обязан был выплатить муж по нашему соглашению, я могла начать новую жизнь. Без зависимости и без унижений.

Но сначала нужно дождаться отъезда Этьена. Неделя – не такой большой срок. Я смогу выдержать.

Глава 6

Следующие дни потекли в странном, почти сонном ритме. Утренние завтраки, дневные прогулки в саду, вечерние беседы у камина – дом словно вернулся к той жизни, которую вел до моего пробуждения в теле Адель. Все это казалось мне театральной постановкой, где каждый исполнял свою роль с отточенным годами мастерством.

Этьен проводил со мной больше времени, чем с отцом – он искал в матери поддержку своим научным амбициям, которыми Себастьян, судя по всему, не слишком интересовался. И чем больше я узнавала Этьена, тем сильнее ощущала эту странную, не принадлежащую мне любовь.

Она возникала будто из ниоткуда – когда я замечала, как он хмурит брови, сосредоточенно рассматривая листок растения; как теребит манжету рубашки, рассказывая о своих открытиях; как украдкой вытирает испачканные чернилами пальцы о штаны, когда думает, что никто не видит. Маленькие, неосознанные жесты, создающие его образ, неуловимо напоминающий и мать, и отца, но бесконечно более искренний, чем они оба.

На третий день после возвращения Этьена мы обедали в малой столовой – только я с сыном и мадам Мелва. Себастьян отсутствовал, отправившись на встречу с поверенным, и атмосфера без него казалась легче и свободнее, словно все невольно выдохнули.

– И тогда профессор Дюран сказал, что если я смогу систематизировать все образцы до конца семестра, он представит мою работу Академии Наук! – с горящими глазами рассказывал Этьен, отрезая кусочек запеченной рыбы с хрустящей золотистой корочкой. – Ты представляешь, мама? Академия Наук!

– Это большая честь, – улыбнулась я, наблюдая за его воодушевлением. Щеки Этьена слегка раскраснелись, а глаза, серые, как у отца, но более теплые и живые, буквально сияли восторгом. – И ответственность. Профессор Дюран, должно быть, высоко ценит твои способности.