И тут же разозлилась на себя за то, что без причины спрятала глаза, уставившись на бублики-симиты. Черт, я действительно плоха в тайных интригах. Хозяин тем временем уже принялся упаковывать хлеб в пакеты, даже не дожидаясь, пока я скажу, сколько мне нужно.

– Результаты экзаменов уже объявили? – спросил он, не отрываясь от дела.

– Еще нет, Хюсейн-аби, но сегодня-завтра должны.

– Ну, давай, мы на тебя надеемся. Не можем дождаться, чтобы похвастать перед соседями из нижнего квартала.

Я невольно рассмеялась. Чыкмаз был маленьким, так что одной из немногих вещей, которые нам приходилось делить с другими районами, была школа. И с тех пор, как я туда пошла, я каждый год получала награды, что очень нравилось жителям района и за что меня начали называть «умница Чыкмаза». Мне всю жизнь было смешно видеть, как взрослые мужчины соперничают с другими районами, точно малые дети, но это было и мило.

Я улыбнулась, потянулась за пакетом с покупками и взяла его как раз в тот момент, когда кто-то вошел в пекарню. Я повернула голову на звук… И снова все ароматы вокруг исчезли. Ваниль, какао, корица… Ничто не могло сравниться с его запахом.

Ахмет улыбнулся и поздоровался с нами, а я лишь крепче сжала пакет в руках. Вчера вечером он оставил у моей двери круассан. И вот сейчас я смотрю на Ахмета и сердце мое бьется все быстрее. Надо было поблагодарить. Но меня охватило страшное смущение.

– Хюсейн-аби, папа просил у тебя сегодня трабзонского хлеба ^[10], – сказал он приятному толстячку-пекарю, и тот взволнованно огляделся:

– Ах да, точно, просил. Совсем вылетело из головы! Ахмет, сынок, подожди немного, я сейчас принесу, – выпалил он и поспешно ушел в заднюю часть пекарни.

Я глубоко вздохнула и повернулась к Ахмету:

– Спасибо за круассан, Ахмет-аби.

И снова мой голос похож на писк котенка! Ахмет улыбнулся – улыбкой теплой, как только что испеченный хлеб.

– На здоровье. Прошу прощения за то, что пренебрегал этой священной обязанностью. – Он подмигнул.

Если стоишь в пекарне в июне месяце, а мужчина, в которого ты влюблена, говорит с тобой, глядя прямо в глаза, и, как будто этого мало, улыбается так, что сводит тебя с ума, нетрудно почувствовать, как температура подскакивает и тебя бросает в жар.

Я непроизвольно подняла руку, чтобы вытереть лоб. Я чувствовала, что он покрывается каплями пота. Одна простая фраза Ахмета – и я уже словно в бане. Зато теперь я еще лучше понимала, насколько глупо было бы слушать ту дуру, Счастливую бабочку, которая советовала мне открыться ему. Безмозглое насекомое.

Я напрягла все мышцы лица, чтобы улыбнуться, и уже собиралась было сказать еще пару слов, когда в пекарню вошел кто-то еще. Мы оба повернулись к двери, и моя улыбка слиняла. Это была «красавица Чыкмаза» – Ясмин.

Она мило улыбалась и здоровалась с посетителями своим сладким голоском, а я против воли разглядывала ее. Как ей удается быть такой красивой и ухоженной с утра пораньше? На ней были отлично сидящие джинсы и тонкая розовая блузка, волосы уложены, как только что из салона, и – можно подумать, ей это требуется! – она даже слегка подкрасилась. А я? Черные треники с белыми полосками по бокам, черная майка на бретелях и простая черная худи на случай, если с утра будет прохладно. И это я еще молчу про наскоро собранные в пучок нечесаные космы.

Повернув голову к Ахмету, я даже не смогла разозлиться на него за то, что он уставился на Ясмин. Черт, да еще бы нет! Будь у меня выбор, я бы тоже предпочла не неряху в трауре, а модель. Мы с Ясмин были полными противоположностями. Если я – черное, то она – белое; хотя в данном случае – скорее, розовое, радужное, полный спектр цветов. А от меня можно ждать в самом лучшем случае серого.

– Доброе утро, Ахмет. Как дела? – спросила Ясмин.

Ее голос полнился радостью, как у ребенка, который нашел конфету. Уже одно то, что она могла обращаться к Ахмету по имени, заслуживало зависти!

– Все хорошо, Ясмин, спасибо.

Если стоишь в пекарне в июне, и из уст мужчины, в которого ты влюблена, звучит имя девушки, которая выглядит словно с обложки журнала, легко почувствовать, как тебя окатывает холодом Северного полюса!

Дальнейшему их разговору помешал Хюсейн-аби, подошедший с огромным караваем трабзонского хлеба. Воспользовавшись тем, что внимание переключилось на него, я поспешила выйти из пекарни, пока не схлопотала гипотермию.

Сперва я шагала торопливо, но, решив, что ушла достаточно далеко, замедлилась. Но через несколько секунд, услышав эхо чужих шагов, преследующих мои, обернулась. Ахмет бежал ко мне с хлебом, похожим на колесо. Запыхавшийся, он притормозил рядом со мной:

– В детстве ты тоже быстро ходила. Приходилось поднажать, чтобы догнать тебя.

Я улыбнулась, хоть и вяло. Меня уже утомили эти скачки собственного настроения в зависимости от того, что он скажет или не скажет. Молча я глядела на Ахмета, гадая, зачем он меня догнал, и он, удерживая одной рукой огромный каравай, другой протянул мне маленький пакетик.

– Не хочу снова быть обруганным за то, что не выполнил свой долг, – сказал он.

Я робко взяла пакет. Пряча смущение, принялась закладывать прядь волос за ухо.

– Ты был не обязан, Ахмет-аби, Эрва вчера пошутила. – Мой голос звучал не громче шепота.

Он улыбнулся:

– Я это сделал не потому, что чувствовал себя обязанным. Мне нравится наблюдать за выражением твоего лица, когда ты открываешь пакет.

Всего одно предложение – и я опять переношусь из Арктики в Сахару… Но я не успела насладиться счастьем: голос позади нас поднял в раскаленной пустыне песчаную бурю.

– Ахмет…

Снова Ясмин и ее сладенький, как сахарная пудра, тон!

Блондинка уже шагала к нам с хлебным пакетом в руке. Она приближалась неторопливо, давая мне время осознать, что сама я даже через миллион лет не смогу вышагивать так грациозно. Светлые волосы под лучами восходящего солнца казались золотыми. А мои черные, крепко стянутые на макушке, – пыльными. Ладно, я выше ее и такая же стройная, но почему-то ей удается выпячивать свою женственность, даже когда она просто идет по улице. Я-то шаркаю ногами в своих белых кроссовках, как детсадовец.

Подойдя, Ясмин стала лицом к Ахмету, как бы стараясь исключить меня из разговора. Как девчонка, которая хочет отомстить за все те случаи, когда ее не брали в игру. Естественно, я мигом почувствовала себя лишней.

– Ты так быстро вышел из пекарни, что я не успела спросить. Твоя мама вчера вечером сказала, что ты хотел поговорить со мной. У тебя есть время? Можем пообщаться сейчас.

Ахмет на мгновение нахмурился, как будто не мог вспомнить, на какую это тему хотел с ней пообщаться. Потом, видимо, сообразил и, покосившись на Ясмин, начал:

– Да, моя мама упоминала – думаю, ты говоришь о… Э-э-э…

Я перебила:

– Оставлю вас наедине. Дома ждут хлеба.

Еще не договорив, я развернулась и зашагала к дому. И по дороге представляла этих двоих в самых тесных отношениях, – словно нарочно стараясь сделать себе побольней. Перед моими глазами то и дело всплывали картинки – Ясмин и Ахмет болтают друг с другом, Ясмин и Ахмет смеются… Не будь мне стыдно перед соседями, я бы сейчас ревела, как маленькая.

Когда я подошла к дому, Эрва стояла у своей открытой двери – видно, кого-то ждала. Эта девчонка редко вылезала из теплой постели в такое время без крайней нужды. Ее сонный взгляд наткнулся на мой, и Эрва сделала несколько шагов вперед.

При взгляде на нее расплакаться захотелось еще сильнее. Если бы я могла рассказать ей о буре, бушующей внутри меня… Но я не могла, поэтому просто быстро пошла навстречу. Вид у меня, должно быть, был тот еще, потому что Эрва кинулась ко мне, и где-то посреди сада мы обнялись, как влюбленные после долгой разлуки.

Эрва взяла мое лицо в ладони, повернула к себе и с тревогой спросила:

– Ты в порядке?

Я кивнула.

– Результаты объявили и у тебя низкий балл?

Я помотала головой.

– Так что тогда стряслось? Не пугай меня!

Я горько улыбнулась:

– Соскучилась по тебе со вчерашнего дня.

Подруга улыбнулась и крепко обняла меня. А я и так чувствовала себя достаточно виноватой за то, что не рассказываю ей о своих чувствах к ее брату, так что не хотела, чтобы между нами были какие-то еще секреты.

– Эрва, э-э-э… Я кое-что сделала.

Эрва распахнула глаза. Втянула воздух так шумно, как будто ей в голову пришло самое страшное.

– Что ты сделала, Сахра? Убила кого-то? Слушай, успокойся, не паникуй: мой брат подготовит для тебя хорошую защиту, не бойся, он тебя вытащит…

Я зажала ей рот рукой, списав эту чушь на то, что она еще толком не проснулась:

– Не глупи, Эрва, какое еще «убила»! Пойдем к нам. Позавтракаем, и я расскажу тебе, что произошло.

Я потащила подругу к себе, не обращая внимания на ее розовые домашние тапочки. Когда мы перешли в наш сад, я непроизвольно бросила взгляд в дальний конец улицы. Ахмета все еще не было видно. Видимо, их с Ясмин беседа проходит даже лучше, чем в моем воображении. Вот зараза!

Мы быстро позавтракали. Папа ушел на работу, а на кухне начала хлопотать мама, так что мы перебрались ко мне в комнату и плотно закрыли дверь. Эрва, более-менее угомонившись, устроилась на моей кровати, как птичка на жердочке, и с любопытством ждала, что я расскажу. За завтраком она, не в силах утерпеть, то и дело шептала мне на ухо разные предположения – убийство было еще самым безобидным.

Только я открыла рот, как она перебила:

– Погоди, последний вариант: ты провела ночь с каким-то незнакомцем, предаваясь запретной страсти?

Я нацелилась тарелкой с печеньем ей в голову, и Эрва прикрылась подушкой с колен. Последние десять минут все ее гипотезы имели отношение к сексу. В конце концов она все же угомонилась и перестала хихикать:

– Ладно, сдаюсь.

Я села напротив нее:

– Помнишь, из большого конверта от издательства выпало два письма, и мы не прочитали синее?

Эрва сдвинула брови. На то, чтобы вспомнить, ей понадобилось примерно десять секунд, после чего я продолжила:

– Так вот, в синем конверте было анонимное письмо.

– Что-о-о-о?!

Я попыталась заглушить этот вопль подушкой, но тщетно. Когда Эрве требовалось выплеснуть эмоции, ее рот раскрывался так широко, что еще немного – и уголки губ могли сойтись на затылке.

Худо-бедно успокоившись, она спросила:

– Ну и что этот аноним написал?

– Сказал, что не согласен с некоторыми моментами в моем тексте, и высказал собственную точку зрения.

– О-о… Ух как же интересно! А ты что сделала?

Я недовольно скривила губы:

– В том-то и проблема. Ты же знаешь, я не люблю, когда кто-то тычет мне, что и как делать. Я выбесилась, написала ответ и, не успев передумать, отправила, причем самой быстрой почтой. К вечеру мое письмо будет у него.

Эрва, вопреки моим ожиданиям, слушала с огромным удовольствием. Когда я рассказала, как мой адресат подписался, она еще больше развеселилась:

– Счастливая бабочка, значит? Хм… Это многое проясняет, – рассуждала она, расхаживая по комнате с видом следователя и потирая пальцем подбородок. – Если прикинуть, кто это – мужчина или женщина, – то после того, что ты сказала, логичнее предположить, что женщина. Ясное дело: какой мужчина назовется бабочкой?

Хотя было очевидно, что она развлекается, я принялась спорить:

– Необязательно. Он же использовал это имя как отсылку к теме, о которой писал.

– Ладно-ладно, но эта Развеселая бабочка тут неспроста!

– Счастливая!

– Неважно… Ну и что, ты считаешь, она снова напишет?

Я думала сразу сказать «нет», но собственный язык меня удивил. По необъяснимым причинам он не поворачивался в нужную сторону.

– Не напишет – разве что он идиот. Мое письмо было довольно резким. Думаю, он не ответит.

Эрва с разочарованием плюхнулась на мою кровать:

– Жаль. На самом деле, это могло бы быть довольно романтично.