Я закатила глаза, а подруга рассмеялась. Потом вспомнила что-то и быстро вскочила с кровати:

– Совсем из головы вылетело! Я ведь на самом-то деле ждала Ахмета, когда ты пришла. У нас с ним было дело. Он, наверное, вернулся домой, не нашел меня и теперь волнуется.

Я раздраженно пробормотала сквозь зубы, изо всех сил стиснув в кулаке шариковую ручку:

– В последний раз, когда я видела его полчаса назад, он болтал с Ясмин у пекарни и ничуть не волновался.

Глаза Эрвы загорелись:

– Правда? Тогда мне нужно срочно вернуться домой и допросить его. Мама будет в восторге. Они с Ясмин долго разговаривали на поминках. Со вчерашнего дня она только и твердит: «Мне очень понравилась эта девушка». Она, правда, говорила, что Ахмет-аби не очень заинтересовался, но, видно, теперь передумал.

После того как Эрва, посмеиваясь, вышла из моей комнаты, мне захотелось залезть под одеяло и заорать. Я снова схватилась за книгу, но не могла сосредоточиться. Перечитывала одни и те же предложения снова и снова и все равно не соображала, о чем в них говорится. И каждый раз, когда приходилось начинать страницу заново, я вставала и проверяла из окна, не вернулся ли Ахмет. Пусть даже я пропущу его возвращение – мне хотелось увидеть, как он снова уходит из дома на работу, чтобы успокоиться.

Когда я наконец сдалась, уже стемнело, а осилила я только пятьдесят страниц. После ужина снова вышла в сад, и мама опять сунула мне в руки пакет с мусором, чтобы я не скучала в одиночестве. Я со злостью швырнула пакет в мусорный бак на заднем дворе. И, оборачиваясь, подскочила на месте.

– До сих пор ненавидишь выносить мусор, да?

Я держалась за сердце, а владелец голоса улыбался, как ни в чем не бывало.

– Я тебя напугал?

Поднеся большой палец к передним зубам, я надавила на нёбо. Так всегда делала мама, когда пугалась. Хоть это и глупо, но успокаивает – правда, не представляю, каким образом.

Однако дурацкий вопрос требовал ответа.

– Не видно, что ли?

Не слишком-то вежливо. Но я действительно испугалась! Ростом он выше среднего, а крепкое телосложение в темноте вполне может и нагнать страху. А Ахмет стоял и знай себе улыбался:

– И это говорит мне девчонка, которая пряталась в мусорном контейнере, чтобы выскакивать оттуда и пугать прохожих?

Сама того не желая, я тоже улыбнулась. В детстве я действительно не была пай-девочкой.

– Сакине-тейзэ с третьей улицы считала, что это по твоей вине у нее герпес на губе выскочил.

Теперь я рассмеялась в голос:

– Ой, да она считала, что та веснушчатая женщина с Седьмой улицы по моей вине ребенка потеряла. Как же ее звали…

Он, не задумываясь, выпалил:

– Филиз, – и сам расхохотался.

На этот раз я, не стесняясь, присоединилась к нему, но, когда наш смех стих, вновь испытала смущение. Принялась возиться с прядью волос, упавшей на лицо, в то время как Ахмет, засунув обе руки в карманы, перекатывался с носка на пятку. На нем был один из его черных костюмов – значит, я действительно пропустила его возвращение: видимо, он только с работы.

В конце концов я сделала первый робкий шаг к дому. Он последовал за мной. Тридцать шагов показались мне тридцатью километрами. Когда мы остановились у стены, соединяющей два сада, он посмотрел на меня:

– Принести тебе круассан?

– Ты же уже принес утром, – напомнила я, смущенная, но уже не такая напряженная.

Он положил ладонь на затылок.

– Верно! Я же угостил тебя. Так почему ты так быстро ушла?

– Вы собирались поговорить с Ясмин, – пожала плечами я. Очень не хотелось дать воспоминанию о Ясмин испортить мне настроение.

– Тебе не нужно было уходить, наш разговор не был каким-то личным.

Внутри меня взорвалась хлопушка с конфетти. Я постаралась не выдать радость: может, сейчас он даже расскажет, о чем они говорили?..

Но тут раздался оклик Мине-аблы ^[11]:

– Ахмет?

Мине была женой брата Ахмета. Для Эрвы и меня она была как старшая сестра. В ее глазах, углядевших нас при свете уличного фонаря, пряталась умиротворенная улыбка. Когда мы с Ахметом зашли в их сад, Мине-абла пригласила меня на чай, но я вежливо отказалась. И дело было не в нелюбви к чаю: в присутствии Ахмета я сидела бы словно пыльным мешком стукнутая.

Но, войдя к себе, я уже улыбалась. Я думала: он наверняка хотел сказать, что между ним и Ясмин ничего нет. И, что еще важнее, счел нужным объяснить это именно мне. Мне!

С мыслью о том, что эта догадка может быть правдой, я уснула, продолжая улыбаться…

5. Охота на бабочку

Прошло два долгих дня. За это время не пришли ни результаты экзаменов, ни новое письмо от Счастливой бабочки. Наверное, она действительно решила не отвечать. А я между тем, хоть и не хотела признаваться себе в этом, каждый раз, выходя в сад, украдкой бросала взгляд на почтовый ящик.

Я сидела на солнышке за садовым столом, вовсю вырабатывая витамин D и одновременно успокаивая сердце книжкой. И, конечно же, мир и покой был нарушен криком Эрвы. Я вскинула голову на голос, доносившийся с конца улицы. Эрва во всю прыть неслась ко мне и вопила:

– Сахра-а-а-а-а!

Не знай я ее, я могла бы подумать, что Землю атаковали инопланетяне. Но я прекрасно понимала, что Эрва могла орать так найдя туфли, потерянные неделю назад. Когда до меня оставалось несколько шагов, она выпалила:

– Объявили, объявили!

Тут я сама испустила такой вопль, что могла бы потягаться с ней. И рванула к дому, а Эрва бежала следом. Когда мы ворвались ко мне в комнату, к нам присоединилась и мама.

– На площади я встретила того очкарика, рыжего, Сами. Помнишь, ты его в детстве привязала к дереву? Ну вот его. Наморщил свою прыщавую рожу и важно так спрашивает, сколько баллов я набрала. До меня сперва не дошло. И тут он говорит, что результаты объявили, и я помчалась сюда. Видно, рыжий набрал хорошие баллы, раз так напыжился.

Пока я открывала сайт, Эрва тараторила без остановки – и со своей обычной скоростью. Серьезное достижение для человека, который бежал от площади до самого дома. Результаты качались дольше, чем я ждала, – как видно, из-за нагрузки на сайт, – но, когда они наконец загрузились, я чуть не разрыдалась. Эрва и мама стояли, окаменев, и смотрели не на экран, а на мое лицо.

– Пожалуйста, не говори, что ты мало набрала. Я жалобу в министерство образования напишу, клянусь! Ты же умная, как Эйнштейн. Это наверняка какая-то ошибка.

Едва смолкла Эрва, вступила мама:

– Дочка, не расстраивайся, в следующем году снова попробуешь. Разве ты не дороже каких-то там баллов? Не изводись.

Я встала, зажимая рот ладонью. Тут мама с Эрвой заметили, что я улыбаюсь, и примолкли в замешательстве. И я, наконец, сумела выговорить:

– Я вошла в топ-50!

Обе одновременно вскрикнули и обняли меня. Мы чуть не пустились в пляс посреди комнаты. Потом мама ушла позвонить папе, чтобы сообщить новости. Потом мы попытались проверить результаты Эрвы.

Мы прождали еще много-много минут, и то, что получили, не вызвало такой бури радости, как мои результаты. Эрва набрала пропускной балл, но в целом у нее оказалось не так уж много. Она всегда говорила: «Если мне баллов хватит, я хочу стать воспитательницей в детском саду». После меня она больше всего на свете любила детей, но я не была уверена, что с такими баллами подруга сможет осуществить свое желание.

Однако расстроенной Эрва не выглядела. Она упорно отмахивалась от моих слов утешения и знай себе улыбалась.

– Не волнуйся, в каждом романе нужны разные персонажи. В нашем романе я – веселая, а ты – умная.

Я было улыбнулась. Потом до меня дошел второй смысл фразы:

– Погоди-погоди: ты что, сейчас сказала, что я не веселая?

Эрва сжала губы, стараясь не засмеяться.

– Нет, я просто хотела подчеркнуть, что ты очень умная.

Я посмотрела на нее с подозрением:

– Но ты считаешь меня веселой или нет?

Эрва не размыкала губ. Потом отвела глаза и неуверенно кивнула – так себе ответ на вопрос! Я прижала руку к груди, словно мне в сердце вонзили кинжал:

– Я очень даже веселая, госпожа Эрва!

Она усмехнулась:

– Если твое представление о развлечениях – это смотреть все эти дурацкие фильмы, снятые по английским романам, то да, можешь говорить, что веселье – твое второе имя.

Такого оскорбления я не стерпела и набросилась на нее, одним махом повалив на кровать. Я начала щекотать Эрву, и она захохотала так, что аж стены затряслись.

– А ну скажи, что я веселая! Немедленно! Иначе ты у меня сейчас описаешься со смеху.

Эрва быстро сдалась, села и вытерла глаза, полные слез:

– Не знаю, как мой брат воспитывал тебя в детстве, но лапищи у тебя как у спецназовца.

На этот раз усмехнулась я, потому что она была права. Отчасти наши взгляды на развлечения различались из-за Ахмета. Когда Эрва играла с куклами, я играла в мяч с ее братом. И это уже тогда ей не нравилось. Потом мы выросли, и я стала проводить время только с Эрвой. Но она до сих пор не упускала возможности пожаловаться на мое искаженное представление о девчачьих забавах.

После того как Эрва ушла домой, я, довольная, бродила по дому, распевая песни. Мама, похоже, успела в несколько минут оповестить всех, кого только можно. Когда я снова вышла в сад, я увидела удаляющегося почтальона. Сама не помню, как дошла от дома до ящика, – не исключено, что даже долетела. Когда я в волнении взяла в руки синий конверт, я почувствовала нечто похожее на уже испытанное мной сегодня. Это было странно, но я чувствовала счастье.

Точнее – нет: я чувствовала, что я – особенная.

Вернувшись в комнату, я села на стул, положила конверт на стол и некоторое время смотрела на него. Я была уверена, что если открою его, то обязательно опять напишу ответ.

Действительно ли я хочу продолжать эту игру?

Да.

Но правильно ли это?

Не знаю!

Любопытство, волнение, тайна, страх, любопытство, любопытство и безумное любопытство…

Мне не хватило сил удержаться от соблазна. И я открыла конверт и начала читать.

Дорогая госпожа Сахра,

«Если лететь к Любви, крылья сгорят!» – говорит Ширази, как и вы.

«Если не лететь к Любви, то для чего тогда крылья?» – отвечает ему Руми.

«После того как находишь Любовь, какое тебе дело до крыльев?» – возражает Юнус Эмре ^[12].

Скажите, разве они не правы? Может быть, те крылья, которые вы боитесь опалить, изначально и созданы лишь для того, чтобы лететь к свету…

А еще другой мастер сказал: «Не говоря возлюбленному о своей любви, ты даешь шанс другому. Не скрывай того, что в твоем сердце, чтобы и сердце любимого открылось».

Что бы вы ни думали, я по-прежнему за то, чтобы бабочка летела к своей любви. И за то, чтобы она умерла счастливой…

На этот раз, опустив листок, я даже не могла злиться. Я была ошеломлена. Как она это делает? Как ей удается писать так, будто она следит за мной или слышит все, что я боюсь сказать вслух? Я громко сглотнула. Мне было стыдно брать ручку. Я не могла заставить себя до нее дотянуться – как будто мне нечего было сказать; как будто я уже согласилась с правотой Бабочки.

Неужели я признаю поражение?

Ну уж нет!

Она, советуя мне быть смелой, сама прячется, как трусиха. Ну и отлично! Если она не хочет по-честному подписать письмо своим именем, я сама его выясню!

Первым делом я написала Эрве:

«У тебя ровно десять минут, чтобы собраться и выйти. И если на этот раз опоздаешь, я ждать не буду!»