– Не бойся, – прошептала я, надеясь, что у самой в глазах не видно испуга. – Там очень красиво. И я всегда буду рядом.

Аскольд силился что-то сказать, но с губ сорвался только хрип. Я обхватила его за плечи, сильнее прижимая ладонь к разгоряченной груди. Вместо промокшего тонкого шифона тело охватил плотный бархат.

– Спи, Матвей, – прошептала я, и последний судорожный выдох сотряс его тело. Рука ищуще дернулась, и я крепко обхватила скользкие от крови пальцы. – Спи. Ничего не бойся. Я буду рядом.

* * *

Снег повсюду. Мохнатыми звездами падает с неба, гладким облаком окутывает верхушки деревьев, оседает под ногами шелковым ковром. Белое слепит глаза, обволакивает руки, застилает взгляд – но я все равно вижу того, кто подо льдом. Опускаюсь на колени, провожу ладонью по блестящей поверхности, стирая снежинки. Закрытые глаза, худое лицо с острыми скулами, бескровные губы, которые даже в посмертии будто чуть усмехаются. Черные волосы невесомо парят в воде.

– Вера! – голос разносится под прозрачным куполом неба.

Я подставляю лицо снежинкам. Развожу в стороны руки, ловлю их растопыренными пальцами. Как давно здесь не шел снег…

– Вера, ты меня слышишь?

Вот бы не возвращаться. Остаться здесь, с теми, кто спит вечным сном. Живые – странные и непредсказуемые. А мертвые всегда меня ждут. Я нужна им.

– Вера, – настойчиво зовет голос.

На самом деле он тоже хочет сюда. Хочет в Озеро. Хочет стать одним из них.

– Я слышу тебя, – наконец говорю я, глядя в пушистую бело-молочную пургу.

– Возвращайся.

Чтобы увидеть протянутую руку, приходится сосредоточиться. Несколько раз моргнуть, вдохнуть и выдохнуть. Расслабиться, ощутить себя между двух миров. Между двух частей своей личности. Та, что осталась в реальности, еще способна что-то чувствовать.

– Вера…

Протянутая ко мне раскрытая ладонь неподвижна. На ней ломаные линии и три маленьких шрама – порезался давным-давно, еще в детстве.

– Я тебя жду, – голос звучит мягко, как будто он тоже знает, что я не хочу туда.

В конце концов я хватаюсь за его руку, и реальность привычно схлопывается за спиной.

* * *

Обои на стенах были то ли бежевые, то ли белые. Отвратительно блестящие, будто их облили маслом. В центре комнаты стояла широкая кровать без одеяла. На ней, уперев локти в колени, сидел Антон. Он был в той же водолазке и пиджаке, что и во время церемонии. Я медленно оглядела себя: на мне жесткими комьями застыл шифоновый костюм. Из синего он стал буро-коричневым – я вся была в крови.

Аскольд был мертв.

Кажется, меня затрясло. Или вырвало – хотя я вроде бы сегодня ничего не ела. Ощущение было такое, будто внутренности вывернуло, вынесло на ледяной воздух. Слез не было. Только картинка перед глазами: белое лицо подо льдом, черная бородка, закрытые глаза.

– Ты в безопасности.

Я с трудом разлепила веки. Антон склонился надо мной и несколько долгих мгновений пристально разглядывал – видимо, пытался понять, полностью ли я вернулась. А я пыталась понять, что мне делать дальше.

Надо организовать похороны. Выехать из квартиры. Понять, что произошло.

Кто-то кромсал тело Аскольда прямо у меня на глазах. А я ничего не могла сделать – только убить его.

Антон молча встал, вытащил из мини-холодильника пластиковую бутылку и протянул мне.

– Выпей.

Сделав глоток, я прижала бутылку ко лбу.

– Где мы?

– В отеле. В ванной есть банный халат. Если хочешь, переоденься.

Я кинула взгляд за окно – сумерки стягивались к центру бледно-голубого месяца. От хлипких стекол веяло по-зимнему морозным воздухом. Значит, я провела у Озера весь день.

– Запомни, – сказал Антон, – мы уехали сразу после росписи. Все время были здесь. Вдвоем.

Я спустила бутылку к шее.

– Ты понимаешь? Мы уехали. Аскольда ты не видела. Он умер в результате самоубийства. Вскрыл себе вены. Нож с его отпечатками уже нашли. Ваня видел, как мы уходили. Сотрудник отеля должен увидеть, как мы выходим. Вдвоем.

Я легла на спину, прямо на пол. Уродливая люстра с плафонами-цветочками висела над лицом. Вот будет забавно, если она упадет.

– У него раны по всему телу, – глухо возразила я. – Какие вены? Какой нож? Никто в это не поверит.

– Насколько я знаю, это уже записано в протоколе, – без выражения заметил Антон.

Я ощупала грудь кончиками пальцев. Боль потихоньку отпускала. Все-таки в существовании с половиной души есть свои плюсы. Лучше было бы только совсем без нее.

Я прикрыла глаза, чтобы не смотреть на люстру.

– Если ты меня жалеешь, лучше не надо. Я сама его убила. Мы так договорились. На следующий день после того, как мы с тобой… Как ты…

Я замолчала. А когда снова открыла глаза, Антон молча протянул мне руку.

– Вставай. – На этот раз сочувствия в его голосе не было. – Тебе надо в душ.

* * *

– Ваня видел, что это я его убила.

– Ваня никому не скажет.

Мы ехали по ночному городу, за окном проплывали утопленные в темноте огни придорожных магазинчиков. Джип резко тормозил на поворотах, и я с тоской думала о том, что нужно что-то делать с «Майбахом». Хотя что с ним делать? Он же не мой. Наверное, правильнее всего позвонить маме Аскольда.

У меня на коленях поминутно вздрагивал телефон. Звонили журналисты и похоронные агенты. Агентов было особенно много. Они обещали Аскольду шикарные похороны. Грандиозные. Исключительные.

Один сказал «черномагические», и я положила трубку.

– Ритуальщики мониторят больницы и морги. Они всегда раньше всех узнают. – Антон сосредоточенно смотрел на дорогу, держа руль двумя руками. – У вас в доме есть охрана?

Кажется, он даже не понял, что сказал «у вас».

– Да.

– Это хорошо.

Вместо шифонового костюма на мне были спортивные штаны и просторное худи. Видимо, Антон купил их по дороге в отель. Велел мне надеть после душа. А еще запретил запирать дверь в ванную. Боялся, что наложу на себя руки? Смешно.

Под крышей раскачивался розовый слоник. Взад-вперед. Влево-вправо.

– Как тебе вообще пришло в голову обставить все это… так? – спросила я, когда мы проехали очередной светофор.

– А как надо было? – резко отозвался Антон, не поворачивая головы. В бликах проплывающих огней его лицо казалось угрюмой маской. – Богатый мужчина истек кровью. Ножевые ранения. Последний, кто был с ним рядом, его девушка, которая еще и пропала потом. Семьдесят пять процентов всех преступлений совершается родственниками или супругами.

Я не ответила. Хотела откинуться на подголовник – в «Майбахе» они были в виде мягких подушечек и пахли мятой, – но поймала затылком воздух. В джипе никаких подушечек не было.

– А так получается, что я уехала со свидетелем прямо из загса. Зачем? Не дотерпела до ночи?

– Именно, – бесцветно подтвердил Антон. – Аскольд понял, что ты ему изменила, и устроил себе пафосную кончину.

Кто-то тихонько засмеялся – сухим и дробным смехом, как какая-нибудь старушка. Смех становился все громче, пока я с удивлением не обнаружила, что он принадлежал мне.

Антон покосился в мою сторону.

– Вера?

Я покачала головой. Задрала голову, пытаясь замолчать, но вместо этого расхохоталась в голос. Когда телефон снова завибрировал, я на полном серьезе принялась опускать стекло с четким намерением выбросить его в окно.

– Успокойся.

Антон свернул на заправку. Вышел из машины, открыл дверцу с моей стороны, впуская в салон свежий воздух. Ночная прохлада лизнула щеки, нырнула за шиворот. Я была только рада. Внутри все заледенело, а так я хоть немного, самую каплю почувствовала себя живой.

Антон опустился передо мной на корточки.

– Успокойся, – повторил он. – Тебе сейчас тяжело. И будет тяжело еще какое-то время.

Я покачала головой.

– Я сама его отправила в Озеро. – Голос был мертвым. – Я же сказала.

– Ты полтора года ждала, чтобы убить его? – со странным выражением лица уточнил Антон.

Я кивнула, разглядывая свои ногти с бледно-розовым лаком. Красить их раз в неделю вошло в привычку – глядя на неизменно ухоженные руки Аскольда, я невольно начала обращать внимание на свои.

– Значит, это и было его условие? – спросил Антон. – Он разделил твою душу, а ты ждала, пока он умрет? Чтобы… забрать в Озеро?

– Да.

– Ясно.

Антон выпрямился. Обошел машину и вернулся за руль. Джип плавно тронулся с места.

Всю дорогу до дома Антон молчал. И уже на подъезде к Кутузовскому сказал:

– По поводу моего сердца. – Вот нашел время… – Я согласен попробовать с терапией. Еще полгода без заморозки. Ты подскажешь кого-нибудь?

– А что будет через полгода?

Антон мягко затормозил, объезжая дом в поисках парковки.

– Я спросил, есть ли у тебя на примете терапевт.

Я подумала о женщине, которая рассказывала про самоубийцу. Когда это было? Позавчера? Как будто неделю назад. Или месяц.

– Думаю, есть.

Антон припарковался как можно дальше от подъезда. Заглушил мотор, но из машины выходить не спешил. И свет не включал. Мы сидели в темноте.

– Я схожу к кардиологу, – ровно заговорил он. – Займусь психотерапией. А дальше…

– А дальше ты скажешь, что я должна тебя убить, – глухо произнесла я. Голос снова показался чужим.

– А дальше мы посмотрим, – примирительно закончил Антон. – Хорошо?

Из подъезда вышла парочка с овчаркой. Они держались за руки и о чем-то живо болтали. Я смотрела им вслед, пока темнота не проглотила силуэты.

– Хорошо, Вера?

– Да.

– Костюм постирай, но не выбрасывай. Могут спросить. И не пугайся, если кто-то заедет побеседовать. Работа у них такая. Спокойной ночи.

Антон дождался, пока я подойду к подъезду, достану ключи, и только потом уехал.

* * *

В полутемном коридоре на лестничной площадке прямо на полу сидела Маргарита. В расстегнутом пуховике, по-турецки скрестив ноги и положив на колени увесистый книжный томик. Она светила на страницы фонариком из телефона, жевала булку и, кажется, совсем не удивилась, увидев меня с пакетом и в накинутом на плечи пальто.

– Маргарита? Почему вы здесь сидите?

Маргарита посветила на меня фонариком.

– Вас жду, – просто ответила она, дожевывая булку. – Шеф же умер.

Ну да. А то я что-то начала забывать.

Я обошла ее, попыталась почти вслепую попасть ключом в замок. Квартира встретила гулким молчанием. Где-то в глубине ее перебирал лапками в своем колесике Веля. Надо забрать его из гостиной – я там почти не бываю.

И куда деть? К себе? На кухню? Видимо, в квартиру, куда я съеду.

– Почему вы не позвонили? – устало спросила я, когда Маргарита вошла следом.

– Я звонила. Вы не брали трубку.

Я скинула пальто. Тело разламывала усталость. Болела кожа, глаза, голова и желудок. Хотелось лечь в кровать и забыться, хотя я точно знала, что не засну.

– А что вы хотели?

– Мне нужно передать вам бумаги и заняться похоронами, – по-деловому отозвалась Маргарита.

Я глянула на нее – напудренное лицо, нарисованные черные брови, равнодушные глаза.

– Какие бумаги?

– На квартиру. – Маргарита вытащила из рюкзака толстую папку. – Вот дарственная. Налог уже уплачен.

Я тяжело опустилась на тумбу, которая одновременно служила нам лавкой и хранилищем для обуви.

– Налог на что?

– На дарение. Вам осталось только вступить в право собственности. Эта квартира ваша, Вера Александровна. Уже больше года.

* * *

Хомячок по имени Вельзевул дрых, закопавшись головой в стружку. Шел третий час ночи. Мы с Маргаритой сидели на кухне, пили крепкий чай и наблюдали, как мерно вздымается и опадает его рыжая грудка. Точнее, я наблюдала. Маргарита хрустела крекерами.