Скажу честно, я уже на самом деле собрался переспать с Тасей, чтобы стало не так обидно, чтобы преступление, пусть даже и после наказания, все-таки совершилось. Но встретившись с Тасей, понял, что не смогу это сделать. Даже не знаю, как правильно объяснить… Пусть я даже был вправе… Хотя нет, и права мне такого никто не давал. Но если рассуждать логически, здраво… Тьфу ты, какая там логика?.. Короче говоря, это в любом случае была бы измена, а измену, как ее ни объясняй, ни оправдывай – и я знал это точно – я и сам бы простить не сумел. Чего и в самом деле не смог сделать позже, но это было потом, а тогда я пытался понять себя. Чего хочу, чего могу, чего мне на самом деле надо.

К слову сказать, Тася и не делала никаких попыток сближения. Почему я приехал один, она тоже не спросила: то ли поняла по моему «бодрому» виду, то ли имела свой, не хуже моего, внутренний голос, который ей все про меня рассказал. А может быть, карты… Нет-нет, карты вряд ли. Хотя…

Еще общаясь с Тасей в сетях, я узнал, что она занимается Таро. Не профессионально, но, как я понял, владеет предметом прилично. И вот, сидя с ней во второй или третий вечер за стаканчиком виски и наблюдая по телику за тулупами, флипами и прочими лутцами-акселями (шел мировой чемпионат по фигурному катанию, а Тася оказалась его заядлой болельщицей), я выпалил вдруг:

– А погадай мне на картах!

Тася вздрогнула и, забыв о любимом виде спорта, медленно повернулась ко мне, побледневшая так, что мне стало страшно. Я в самом деле испугался, что ей сделалось плохо и вскочил уже, чтобы помочь, но Тася остановила меня взмахом руки и просипела, будто ей не хватало воздуха:

– Я никогда… Слышишь?.. Я никогда не буду тебе гадать.

После этого она вновь развернулась к экрану, и через пару минут снова издавала ликующие, отчаянные, изумленные и прочие, в зависимости от ситуации на льду, звуки. Я же сидел как пришибленный. Я ничего не мог понять. Я чувствовал себя полнейшим идиотом. И было почему-то очень-очень стыдно. Если бы не поздний час и не близкое к нулю знание священного города, я бы, наверное, схватил сумку и помчался на автовокзал, чтобы ехать в аэропорт. Но я влил в себя полстакана вискаря и остался. А утром Тася дала мне карты.

Они были не новые, но очень красивые, словно маленькие картины. Как я узнал позднее, это были современные, конечно же, типографского изготовления недорогие карты, но сделанные «по мотивам» колоды Висконти-Сфорца, так называемых «старомиланских» карт, которые рисовались в средние века вручную и которых на сегодняшний день в музеях мира осталось менее трехсот штук. Карты лежали в малиновом бархатном мешочке, затянутом желтым шнурком, и когда Тася протянула мне этот мешочек, ничего не понял вначале.

– Я дарю их тебе, – сказала она. – Их нужно дарить, так будет правильно.

– Что это? – взялся я за шнурок.

– Постой, – накрыла мою ладонь своей Тася. – Откроешь потом, дома. Пусть они к тебе немного привыкнут.

А потом она и сказала мне, что пока я ничего в Таро не смыслю, мне нужно просто знакомиться с картами: перебирать их, рассматривать. И, как она тогда сказала, «ловить ассоциации», поскольку первое впечатление очень часто и есть самое верное.

– Пока ты не знаешь общепринятых значений, тебе нужно придумать… нет, не придумать, а уловить, почувствовать свои. Эти карты – не мертвые картонки. Они все чувствуют, и они говорят. Нужно только суметь их услышать. В Таро это самое главное. Потом, если захочешь, ты прочтешь и узнаешь каноны. Но интуиция, внутренний голос, чутье должны всегда оставаться на первом месте. Карты – не истина, они лишь проводник между тобой и ею.

– Суметь услышать… – повторил тогда я. И подумал, что это нужно не для одних только карт. Многие неприятности и ссоры, несчастья и беды случаются как раз из-за того, что мы не умеем слушать. Не хотим услышать.

Того, что я услышал пять лет назад от Тамары, я уж точно слышать не хотел. И никакое умение тут бы помочь не могло. Да, это про то, что она меня бросает. Но не только. С этим еще как-то можно смириться, понять, как говорится, простить и все такое. Все мы люди, чувства приходят и уходят, а страдать всю жизнь с нелюбимым, когда сердце занято другим, – это разновидность мазохизма и никому не нужное самопожертвование. Лучше сразу расставить все точки над i, не мучить друг друга и расстаться если не друзьями, то уж не врагами точно. Да, все правильно, все верно, я обеими руками «за». И я бы, наверное, тоже все понял, принял и простил. Но есть на свете такое, чего простить нельзя. По крайней мере я не смог. Томка убила нашего ребенка. Нашу неродившуюся дочь. Теперь, когда мои глаза не зашорены любовью к этой… женщине, я ничуть не поражаюсь, что она это сделала. Но я до сих пор не могу понять, зачем она мне это сказала. Ну, ушла бы к своему Серунчику и ушла (она его так называла, я слышал, Сергу-уунчик, мягко проглатывая «г»). Гелий, прости, бла-бла-бла, я полюбила другого и, бла-бла-бла, жить без него не могу. Отпусти, умоляю, меня, бла-бладину такую! И ведь я отпустил. Не так, правда, как делают это настоящие мужчины в романах. Хотя они там, в романах, настоящие-то, чаще всего убивают изменщицу с ее хахалем, да и смотрят опять стальным взглядом в манящую даль. Я же никого убивать не стал, а совершенно непристойно поистерил, взывая к совести любимой, к ведьтыжеобещалалюбитьвечно и намжебылотакхорошовместе. А уже потом, совсем-совсем потом, после нарезания кругов по городу и ночевки у друга, был пусть и не стальной, а скорее, клюквенно-морсный – такой же красный, мокрый и кислый – взгляд, устремленный не в даль, а в пол, и жалкий лепет о том, что да, я все понимаю, конечно же ты вправе, а я нет, и что, может быть, все-таки… В общем, как бы то ни было, но я же ее отпустил. Да и куда бы я делся! И вот уже после всего этого, уже на следующий даже день, пакуя чемоданы и сумки, которые мною же и полагались быть доставленными к вокзалу (Серунчик жил в другом городе и сокровище свое узрел во время одной из командировок, оценив его по достоинству в двух других)… Черт, у меня до сих пор не поворачивается язык повторить то, что она тогда сказала!.. В общем, собираясь на встречу со своей теперьужеточнонастоящей любовью, Томка как бы между делом призналась:

– Шарик, а у нас бы с тобой была дочка. Но Сережа хочет своего ребенка, и я сделала аборт.

Вещи к такси она таскала сама, матеря меня отборно и красочно. А я тогда впервые послал матом ее. Свою любимую! Я! Который в принципе ненавидел материться. Но тогда это вырвалось у меня легко и естественно, я не сразу и осознал, что именно произнес. И когда понял, мне не было стыдно. Просто есть вещи, которые нельзя говорить по-другому. Не в смысле запрещено, а в смысле невозможно. Те слова, что я тогда выпалил, предназначены для подобных случаев, словно «Горько!» после свадебного тоста. Да и, в принципе, в ту минуту она уже не была мне любимой. Она уже была мне врагом.

Да, я ненавидел их обоих – ту, кто убил мою дочь и того, кто заставил ее это сделать. Но его, наверное, все-таки больше, ведь он еще отнял и мою любовь… Смешно, но сейчас я ему даже благодарен за это. Но только за это. Смерть моего неродившегося ребенка я им не прощу никогда. Пусть кто угодно говорит, что нерождение – это не есть смерть. Сладко бы они об этом вещали, если бы им тоже не дали родиться.

Через два года Серунчик застрелился. Он был военным, так что сделал это из табельного пистолета. Когда я об этом услышал, признаюсь, меня охватило злорадство. И тогда же я подумал, что, возможно, уведя от меня Томку, Сергей сделал доброе дело. Что он меня, может быть, спас от подобного исхода.

Вспомнив эту смерть, я невольно вспомнил и другую. Наверное, все в нашей жизни связано в такой прочный узел, что мы даже не видим его, настолько он плотен. Буквально за день до того, как моя бывшая теща написала мне… Да, она даже после нашего развода с Тамарой еще года три писала мне письма, добрая деревенская женщина. Кстати, Томка была ей не родной, они с мужем, которого я уже не застал, взяли ее из дома малютки. Да и странно было бы, если бы у такой славной матери родилось бы такое вот… В общем, она написала мне, что Сергей застрелился, а за день до этого был день рождения Таси. Я, как обычно, зашел в социальную сеть, открыл Тасину страничку и стал писать ей сообщение. Что-то стандартное, типа «желаю здоровья, счастья…», а еще приписал, чтобы приезжала в гости, благо я теперь человек свободный и она может не бояться, что ее тут встретят ревнивыми взглядами. Что-то еще в том же духе, с потугами на юмор… И тут мой взгляд уловил нечто странное. Точнее, я сразу, как зашел на Тасину страничку, все увидел, но тогда ни мое сознание, ни его «подкорковая» часть на это не среагировали. А теперь я вдруг осознал, что фото плачущей поминальной свечи как-то не вяжется с именинными поздравлениями. Я стал читать запись на «стене» и почувствовал, как холодеет у меня внутри, будто я проглотил ломоть полярной ночи. Тасина дочка писала поздравление маме. Только адресовано оно было на небеса. Оказалось, Тася умерла почти уже год назад. Неожиданно, непредсказуемо, нелепо… Издав стон, я удалил поздравление, которое не успел еще, к счастью, отправить. Впрочем, какое там счастье… Это был шок. И, конечно же, я вспомнил подаренные карты. Тут же мелькнула мысль: потому и подарила, что знала уже, от них же и знала, что они больше будут ей не нужны. Не спорю, это была идиотская мысль. И времени с моей поездки прошло достаточно много, и наверняка у Таси была не единственная колода. И все же, все же, все же…

Вот так, вслед за страшным известием о смерти очень хорошего человека пришла весть о самоубийстве того, кого я ненавидел. Была ли в этом какая-то связь? Теперь-то я почти уверен, что такие знаки случайными не бывают.

А тогда меня вдруг жахнуло мыслью… Мне пришло в голову, что за свою жизнь по-настоящему, безоговорочно, я ненавидел только двух человек: пьяного водителя, убившего моих родителей и Серунчика, забравшего все остальное. И вот теперь они оба мертвы – первого через год сожрал рак, а второй засадил себе в голову пулю. Или куда он ее там засадил… И я подумал: а что если их убила моя ненависть?.. Казалось бы, а как же Томка? Ведь я ее тоже ненавидел. Но, как уже и сказал, наверное, все же не так сильно, как этих. Наверное, какие-то крупицы, песчинки, пылинки былой любви не дали механизму ненависти развить убойную силу. Впрочем, я точно не знаю, жива ли Тамара. До меня долетел как-то слух, что она спилась, чуть ли не бомжует, но больше я о ней ничего не слышал, а специально что-то узнавать даже и не собирался.

Зато я вспомнил кое-что еще. Я ненавидел уродливую общагу, в которой жил около года, учась в универе, и ее вскоре снесли. Я очень не любил свою первую работу, и предприятие сначала обанкротилось, а потом и вовсе прекратило существование. И даже ненавистное дерево, росшее под окнами моей прошлой квартиры, которое заслоняло мне свет, а однажды, в ураган, выбило стекла, – и то спилили. Да, дерево мешало не только мне, общага давно просилась на снос, а предприятия в те годы банкротились пачками. Но тем не менее, но все же!.. Что, если моя нелюбовь, моя ненависть действительно имела разрушительную силу? Тогда будь осторожнее, город Красотинск! Похоже, я маг. Не надо меня злить – уничтожу.

Маг, маг!.. А что говорит о «Маге» Таро? Его карта означает волю, мастерство, способность рисковать, веря в свои силы. Ничего не желать и не делать почти так же ужасно, как желать и творить зло.

Верить в свои силы – вот что действительно важно. Независимо ни от каких карт, всегда и везде.

Что касается моих ассоциаций, они следующие. Изображенный на карте колдующий за длинным столиком, одетый в красное Маг задумчивый, даже грустный. Он немолод, но и вовсе не стар. Если хорошо приглядеться, ему нет и пятидесяти. Тридцать восемь? Почему бы и нет. Почему бы и впрямь нам не быть с ним похожими?