Да что там! Он ведь даже весть о прощении и родстве с самим Отханом Великим принёс! Эта мысль грела душу куда жарче костра. Чувствовать себя не просто Тарханом, а частицей великой истории. Можно будет рассказать, как его исцеляла сама праматерь Алтантуя, конечно, умолчав о позорном падении с загнанной лошади. Не всем же рождены для сечи. Ему куда сподручнее тайны мироздания вызнавать, свитки древние читать. Жаль, старый Велемудр, его наставник, помер. Вот бы он порадовался, узнав, что Скрижали Судеб и впрямь существуют! Вот она, истинная цель! Найти оставшиеся части карты! Домой пока рано. Нужен не просто почёт – нужно, чтобы отец понял: не в мышцах одних сила. Сила слова и знания порой куда острее меча.

Да и братья эти, Микуличи… За несколько дней стали как-то роднее, чем все свояки вместе взятые. Да, подтрунивают, да, зовут «звездочётом», но ведь слушают! Внимательно слушают, когда он говорит о картах. И за умничанье не бьют. А главное – не бросили, когда жарко стало. Спинами своими огромными заслонили.

Костёр давно прогорел, остались лишь тлеющие угли. Мстислав, устроившись поодаль, кажется, спал, укрывшись плащом. Борослав и вовсе богатырски похрапывал. А Тархана всё не отпускало беспокойство. Он сел, обхватив колени руками. Река дышала. От неё тянуло сыростью, тиной и какой-то древней, могучей силой. Эта сила манила, звала, шептала без слов.

Тягучие мысли прервал тихий, едва различимый всплеск у самой воды. Ему тут же вторили беспокойным фырканьем кони, тревожно переступающие с ноги на ногу и прядая ушами.

Тархан вздрогнул, всем телом подавшись к огню. Испуганно вгляделся в сторону реки. Тёмная гладь Властницы казалась недвижной и гладкой, как обсидиан. Страшновато… Но нет, не почудился ему звук. И уж тем более не зря волнуются скакуны – чужого они за версту чуют.

Юноша опасливо покосился на костёр. Сучья почти истлели. Он поспешно подкинул ещё веток. Огонь занялся с новой силой, радостно затрещал, взметнув сноп искр. Поляна осветилась ярче, и Тархан едва не охнул, отшатнувшись.

Он заметил движение на воде. Не рыбу, нет. Что-то иное. Под поверхностью, в мерцающем лунном свете, скользнуло нечто длинное, светлое, похожее на прядь волос…

Тархан замер, боясь дыхнуть.

Из воды, плавно и бесшумно, показалась голова. А затем и плечи. Девушка. Несказанной, неземной красоты. Её длинные, до пояса, волосы цвета мокрого речного песка струились по обнажённым плечам, и в них, словно крохотные звёзды, запутались жемчужины. Кожа её светилась изнутри бледным, перламутровым светом, а глаза… О, таких глаз Тархан не видел никогда. Огромные, зелёные, как самые глубокие омуты, они смотрели на него без страха, с тихим, любопытством.

Сын степей, видевший лишь выжженную солнцем траву да суровые лица воинов, замер, сражённый наповал. Он забыл, как дышать. Перед ним была не просто дева – перед ним была сама река, её душа, её суть. В её взгляде плескались вековая мудрость и девичье лукавство, сила бурного потока и спокойствие тихой заводи.

Она чуть склонила голову набок, и с её волос на воду упала капля, оставив расходящиеся серебряные круги.

Тархан открыл рот, чтобы что-то сказать, но из горла вырвался лишь тихий, сдавленный вздох. Он, потомок ханов, наследник великого рода, сейчас чувствовал себя малым дитём, впервые увидевшим чудо. И это чудо смотрело на него из тёмных вод Властницы, и в его зелёных глазах-омутах он тонул безвозвратно.

Невиданная, немыслимая красавица словно водица тякучая, вышла из воды и встала аккурат под плакучей ивой. Светлые, будто сотканные из лунного света волосы волнами ниспадали на обнажённые плечи и высокую, упругую грудь. Тонкий стан, крутые бёдра, стройные длинные ноги… Нагая, и оттого ещё более прекрасная и беззащитная. О таких девах он читал лишь в редких свитках, урывками, прячась, ведь для народа степи книжная мудрость – баловство пустое.

– Добрый молодец, – прозвенел её голос, нежный и переливчатый, словно журчание ручья. Он вырвал Тархана из оцепенения. – Подойди ко мне, я тебе диво дивное покажу.

– Н-нет, – испуганно мотнул головой Тархан, вжимаясь в землю. Сердце колотилось в груди, как пойманная птица. Как бы ни манила её красота, поддаваться нельзя. Водница это, нечисть речная. Очарует, заманит и в омут утащит.

– Что ты, путник, – тихо хихикнула дева, и смех её прозвучал, как звон серебряных колокольчиков. – Не бойся. Но к огню твоему подойти не могу. Иссушит он меня, влага вся из тела уйдёт, кожа сморщится, и я умру.

Поджилки тряслись, в голове гудело. Красота её была неземной, нечеловеческой, и глаз отвести было невозможно. Вот бы зарисовать, на память сохранить… Сила же водницы велика, тянет к себе, туманит разум.

– Так ты… ты там стой, не подходи, – прокашлявшись, выдавил из себя Тархан. Рука сама потянулась к суме на боку. Выудила кусок гладкой кожи и уголёк.

Дрожащее пламя бросало золотистые отблески на её мраморно-белое лицо, на огромные, светлые, как летнее небо, глаза, обрамлённые густыми ресницами. Пухлые, чуть бледные губы были удивлённо приоткрыты. Тархан, позабыв о страхе, быстрыми, точными штрихами начал наносить её черты на кожу.

Водница изумлённо моргнула, склонив голову набок.

– Что ты творишь, смертный? – в её нежном голосе прозвучало неподдельное любопытство.

– Замри, – пробормотал юноша, не отрывая взгляда от своего творения.

Он дорисовывал тонкие линии, добавлял тени – где-то растирал уголь пальцем, делая переход плавнее, где-то нажимал сильнее, подчёркивая изгиб шеи. Набросок был почти готов, но чего-то не хватало.

– А можешь… выйти из-за ивы? Совсем чуть-чуть? – задумчиво спросил он.

На лице девы сомнение сменилось живым интересом. Она несмело шагнула вперёд, выйдя из тени ветвей в неверный свет костра. Прижала ладони к обнажённой груди, и этот жест был полон такой трогательной стыдливости, что у Тархана перехватило дыхание. Хрупкие плечи, тонкая талия, манящий бархат кожи на бёдрах…

Он на миг забыл о рисунке, и уголёк выскользнул из ослабевших пальцев. Никогда… никогда он не видел подобной красоты. Девки в его кочевье сторонились его, считали скучным книжником.

– Ты… – выдохнул Тархан, задыхаясь от нахлынувших чувств. – Ты самый дивный цветок, что я видел в своей жизни…

Слово ласковое сорвалось с губ само собой, но тут же потонуло в хрусте веток и испуганном взвизге водницы.

МСТИСЛАВ

Мстислав не спал. Он лишь делал вид, прикрыв глаза и мерно посапывая. Не доверял он мальчишке-степняку. Не потому что считал его предателем, нет. Просто слаб тот был и пуглив, как заяц. А в их походе сонливость и страх – худшие спутники.

Он услышал всплеск. Услышал, как встревожились кони. И тут же, приоткрыв один глаз, увидел её. Нечисть. Прекрасная, манящая, но оттого лишь более смертоносная. И увидел, как поплыл этот юный книжник, как уставился на неё, разинув рот. Ждал. Выжидал нужного мгновения, позволяя рыбке подплыть поближе к наживке.

Ай да звездочёт! Усмехнулся Мстислав. И впрямь на него клюнула. Или он на неё?

И мгновение настало. Когда девка вышла на свет, а Тархан, позабыв обо всём, начал шептать ей свои нежности, Мстислав двинулся. Не как человек – как рысь, беззвучно и стремительно. Один прыжок – и он уже за спиной у водницы. Он не стал ломать ей руки, как сделал бы с врагом-воином. Действовал иначе. Мягко, но властно обхватил её поперёк тела, одной рукой зажав ей рот, другой – не давая вырваться.

Водница взвизгнула, но звук получился глухим и коротким. Она обмякла в его руках, холодная и скользкая, как речная рыба.

– Попалась, рыбка, – прорычал он ей на ухо, сноровисто затягивая на её тонких запястьях верёвку, которую всегда держал на поясе.

– Ай да молодец, Тархан! – довольно скалясь, бросил он оцепеневшему юноше, который смотрел на него с ужасом и непониманием. – Этак любой деве голову вскружить можно. Прямо не звездочёт, а бес-чарун.

Тархан отмер, неуверенно шагнув к ним.

– Пусти её! – голос его дрожал. – Она не хотела зла!

– Цыц! – рявкнул Мстислав, не сводя с пленницы своих зелёных, полыхнувших яростью глаз. – Ещё слово, степняк, и будешь с её батюшкой Водничьим на дне раков считать. А ну, пошли к костру, голубки. Потолкуем.

Он грубо развернул водницу и, приставив к её спине охотничий нож, толкнул вперёд. Девка поплелась к костру, то и дело спотыкаясь и бросая на него полные ненависти взгляды. Тархан плёлся следом, бормоча то ли мольбы, то ли проклятия.

Шум разбудил Борослава. Старший брат поднялся на локте, протирая заспанные очи. Увидев сцену – Мстислава с ножом, дрожащую нагую деву и перепуганного Тархана – он вмиг прогнал остатки сна.

– Что здесь за игрища посреди ночи? – пророкотал его голос, подобно движению мельничных жерновов.

– Да вот, – Мстислав хищно усмехнулся, толкая пленницу на колени у самого огня. Языки пламени заплясали на её мокром теле. – Поймал живца. Хотела нашего степного дурня в омут утащить.

ГЛАВА 12

БОРОСЛАВ

Борослав поднялся на ноги во весь свой исполинский рост, нависнув над ними тёмной горой. Он окинул деву тяжёлым, внимательным взглядом. Красива, не поспоришь. Такой красотой только морочить да губить. Но в её огромных, как озёра, глазах плескался не только страх, но и гордое упрямство. Она не плакала и не молила о пощаде, лишь смотрела на своих мучителей исподлобья, как пойманный зверёк.

– В ней нет зла! – выкрикнул Тархан, бросаясь вперёд и заслоняя её собой. – Я видел… чувствовал! Она говорила со мной!

Мстислав презрительно фыркнул, отталкивая юношу в сторону.

– Видел он! Покуда бы ты зенки свои протирал, уже б пузыри по дну пускал. Рассказывай, нечисть, почто к нам пришла? – Он ткнул её носком сапога в бок. – Правду говори, аль язык твой на вожжи пущу.

Девушка вздрогнула, но глаз не опустила.

– Я Волна, – голос её прозвучал тихо, но удивительно чисто, будто звенел ручей. – Дочь Водничьего. Не хотела я вам зла. Лишь любопытно стало. Смертные давно в наши края не захаживали. А этот… – она кивнула на Тархана, – он не такой, как все. Душа у него светлая, чистая.

– А ну как врёшь? – не унимался Мстислав. – Пришла, усыпила сладкими речами, а потом бы и утянула. Одного за другим.

– Он сам заговорил, – упрямо повторила Волна. – И подходить не собирался. Он… рисовал…

Борослав молча слушал их перепалку. Он видел, что брат его распаляется всё больше, а степняк вот-вот в слёзы ударится. Нужно было решать. С одной стороны, Мстислав был прав: доверять речной нечисти – гиблое дело. С другой – юнец заступался за неё так пылко, будто за родную сестру. Да и сама дева не походила на бездушную тварь.

– Довольно, Мстислав, – наконец произнёс Борослав, и его спокойный голос заставил младшего брата умолкнуть. – Отпусти её.

Мстислав недоверчиво уставился на брата.

– Ты в своём уме, Борислав? Она же нас всех…

– Я сказал, отпусти, – повторил старший брат, и в голосе его прорезалась сталь. – Но прежде она даст клятву.

Он подошёл к пленнице и присел перед ней на корточки. Их глаза встретились.

– Ты дашь нам клятву, дева, что не причинишь нам и нашим коням вреда, – его голос был ровным и твёрдым, не терпящим возражений. – Что не станешь строить козни и насылать морок. Поклянёшься, что до той поры, пока мы не покинем владения твоего отца, ты не тронешь нас.

Волна смотрела на него долго, изучающе. В глубине её глаз-омутов что-то мелькнуло – то ли удивление, то ли уважение.

– А если я откажусь? – тихо спросила она.

– Тогда мой брат сделает то, что обещал, – без тени сомнения ответил Борослав.

Мстислав довольно хмыкнул и поиграл в руке ножом. Волна тяжело вздохнула и кивнула.

– Я согласна.

– Клятва должна быть на крови, – отрезал Мстислав. – Чтоб наверняка.

Борослав молча протянул руку. Младший брат, помедлив мгновение, вложил в неё свой нож. Борослав взял тонкую, холодную руку Волны. Её кожа была гладкой, без единой морщинки. Он осторожно провёл остриём по её ладони. Девушка даже не поморщилась, лишь крепче сжала губы. На коже выступила капля крови. Густая, тёмная, почти чёрная.

– Клянись, – приказал Борослав.

Мстислав развязал верёвки на её запястьях. Волна потёрла налившиеся багрянцем следы и, подняв на них свои бездонные глаза, заговорила. Голос её окреп, наполнился силой самой реки.