Воздух был густ и тяжёл, пах горьким дымом кизяка, конским потом, пылью и чем-то ещё, диким и незнакомым, – запахом чужой жизни. Завидев троих верховых, кочевники сбивались в кучки, с нескрываемым любопытством разглядывая братьев – огромных, бородатых, похожих на лесных медведей-шатунов. Все степняки были на одно лицо: круглолицые, смуглые, с узкими, точно щёлочки, глазами и прямыми, как смоль, волосами.

– Славные у тебя соседи, братец, – прошептал Мстислав, склонившись к Борославову уху. – Гостеприимные. Гляди, как смотрят – будто уже прикидывают, с какой стороны нас сподручнее на кол посадить.

– Не зубоскаль, – глухо отозвался Борослав, не сводя тяжёлого взгляда с ханского шатра. – Ты эту кашу заварил, тебе и расхлёбывать.

Тургэн-хан соскочил с коня с ловкостью, что никак не вязалась с его грузной, дородной статью. К нему тут же подбежал мальчишка-служка, низко кланяясь, подхватил скакуна под уздцы и увёл в сторону табуна. Предводитель же широким, царственным жестом указал братьям на свой шатёр, приглашая войти. Однако у самого входа их путь преградили стражи, скрестив древки копий.

– Оружие сложить, – просипел один из них, силясь, чтобы голос его звучал твёрдо и грозно, но выходило не очень. Он кивнул на перевёрнутый медный щит, что сиротливо лежал у входа на утоптанной земле.

– Нет, – коротко и глухо, как удар молота о наковальню, отрезал Борослав. Его широкая ладонь сама легла на рукоять диковинного меча за спиной. В воздухе тут же запахло грозой.

– Не пойдёт, – с ленивой усмешкой протянул Мстислав, небрежно оглаживая рукоять своего заговорённого ножа на поясе. – Без оружия мы что девки красные без порток – неуютно нам и стыдливо.

Вид у братьев был до того грозен, а слова до того дерзки, что стражники невольно попятились, а степняки, что толпились поодаль, испуганно ахнули и зашептались ещё пуще.

Хан, уже ступивший за полог, обернулся. Его глаза-щёлочки сузились до едва заметных нитей, но Мстислав нутром почуял – разглядывают их сейчас пристальнее, чем ястреб мышь в пожухлой траве.

– Вы в мой дом пришли, русичи, – прогудел он с нажимом, и в голосе его зазвенел холодный металл. – С оружием в чужой дом не ходят. Таков наш обычай.

– Без него мы как голые, – повторил Мстислав, чуть склонив голову набок. – А голыми ходить – обычай плохой. Вдруг замёрзнем?

– А вдруг вы убить меня вздумали? – не повёлся на шутку хан, и лицо его окаменело.

Тут вперёд шагнул Борослав. Он был на голову выше хана и вдвое шире в плечах, и тень от него, казалось, могла накрыть всё стойбище.

– Ежели бы хотели, хан, – пророкотал он, и от низкого, спокойного звука его голоса по спине Мстислава пробежали мурашки, – ты бы уже с предками своими беседовал.

Наступила тягучая тишина. Слышно было лишь, как трещит в костре огонь да попискивает где-то в степи суслик. Мстислав мысленно скривился. Ну вот, договорились. Сейчас потечёт кровушка. Но тут лицо степняка медленно расплылось в хитрющей, лисьей улыбке, обнажив крепкие жёлтые зубы.

– Ай, хорошо сказал! – хлопнул он себя по бёдрам. – Вижу, не пустословы. Ладно. Но покуда вы в моём шатре, оружие ваше будет лежать рядом, а не в руках или за спиной. Уговор?

Братья переглянулись. Борослав едва заметно кивнул.

– Уговор, – согласился Мстислав, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает.

В шатре было на удивление прохладно и пахло всё тем же конским потом, но к нему примешивались ароматы выделанной кожи, сушёных степных трав и чего-то пряного, неведомого. Пол устилали толстые войлочные ковры, расшитые яркими узорами. Посредине, на низком столике, их уже ждало угощение. Едва они уселись, скрестив ноги, как из-за полога бесшумно выступили двое новых стражников, сменив тех, что у входа. Эти были и выше, и шире в плечах, а лица их испещряли старые, глубокие шрамы – видать, личная охрана хана.

Угощение было щедрым: целая баранья нога, запечённая на углях до хрусткой корочки, какие-то мелкие птицы, тоже жареные, гора пресных лепёшек и большая деревянная чаша с кумысом – кислым, терпким, бьющим в нос.

Ели молча. Хан не торопил, лишь исподтишка наблюдал за гостями, прихлёбывая из своей чаши. Борослав ел основательно, с чувством, а Мстислав больше поглядывал по сторонам, подмечая каждую мелочь: и богато украшенный сундук в углу, и связку волчьих хвостов у входа, и то, как напряжены стражники за спиной.

– Благодарствуем за сытный обед, хан, – первым нарушил молчание насытившийся Борослав. Он вытер жирные губы и бороду тыльной стороной ладони. – От чистого сердца.

– Сытый гость – отрада для хозяина, – важно кивнул Тургэн-хан. – А теперь поведайте, куда путь держите?

– Решили мы с братом по миру погулять: аглянуть в Черниг-Лес и земли за Лихвом морем, – криво ухмыльнулся Мстислав. – Люд другой поглядеть, себя показать, доблестью помериться.

Хан вновь задумался, и его узкие глаза, казалось, пытались заглянуть братьям прямо в душу.

– А что ищете на самом деле? – вдруг спросил он вкрадчиво, подавшись вперёд. – Не верю я, что два таких воина без цели из дома вышли. Не за славой одной вы идёте.

– Славу и невест, – осторожно повторил Мстислав, чувствуя, как воздух в шатре снова сгущается. Этот лис что-то задумал. – Потому и коней спросили… на них сподручней.

– Кони наши – лучшие в мире, – после долгой паузы проговорил степняк, хитро поглядывая на братьев. – Ветер в гриве, огонь в сердце. Есть у меня для вас три скакуна – птица не догонит. Но отдать их просто так я не могу.

Мстислав мысленно усмехнулся. Вот оно. Началось.

– Мы будем славить твою щедрость во всех землях, хан! – поспешно заверил его Мстислав, изображая на лице неподдельный восторг. – Привезём тебе диковин заморских, мехов соболиных, камней самоцветных… ежели раздобудем.

– Слава – это дым, – отмахнулся хан, но глаза-угольки его хитро сверкнули. – А диковины мне и купцы привозят. Конь для степняка – брат. Отдать коня – что часть души своей отдать. Какую услугу вы окажете мне взамен на двух братьев?

Ну, точно! Хитрющий лис. Он уже всё для себя решил, а теперь лишь цену набивает, торгуется, будто на ярмарке.

– Говори, чего желаешь, – прямо спросил Мстислав, решив не тянуть кота за хвост.

Хан хлопнул в ладоши. Полог шатра откинулся, и вбежал тот самый мальчишка-слуга. Предводитель что-то коротко и гортанно ему бросил, и тот, поклонившись, тут же исчез. Через мгновение полог снова несмело приоткрылся, и в шатёр, опустив голову, вошёл невысокий, щуплый юноша. Тонкий, словно тростинка на ветру, он буквально утопал в просторном шёлковом халате, а в его огромных, как у испуганной лани, тёмных глазах, обрамлённых густыми ресницами, застыл вечный страх.

– Это мой сын, Тархан, – кивнул в его сторону хан, и в его голосе прозвучали нотки плохо скрываемого разочарования. – Возьмёте его с собой. И сделаете из него мужчину. Воина.

Ужас на лице юноши было не описать словами. Он побледнел, губы его задрожали. Несмело подойдя ближе, он низко поклонился гостям, не смея поднять глаз от узорчатого ковра.

– Ему предстоит пройти долгий путь, – продолжал Тургэн-хан, не обращая ни малейшего внимания на дрожащего сына. – Он должен стать воином, а не трусом, каким я вижу его сейчас!

Сколько братья ни пытались отговорить хана, тот был твёрд, как скала.

– Да он же от первого ветра в степи свалится, – пробурчал Мстислав, понимая, что эта обуза им совсем ни к чему.

– Лишний рот, – коротко и веско буркнул Борослав.

Даже сам Тархан тихо пролепетал, опустив голову ещё ниже:

– Отец, я… я лучше буду свитки переписывать. Я не воин, ты же знаешь…

– Молчать! – рявкнул хан так, что юноша вздрогнул всем телом. – По нашим меркам, ему уже семнадцать – давно пора мужем стать, свой род иметь! Здесь ему места нет. А коли сгинет в дальних краях – что ж, такова судьба. По крайней мере, буду знать, что сгинул, пытаясь стать героем, а не прожил жизнь затворником в шатре!

Когда же вдобавок к поклаже в виде хилого сына хан велел привести обещанных жеребцов, Микуличи умолкли. Таких коней они не видели отродясь. Не деревенские клячи-работяги, а настоящие степные владыки – поджарые, жилистые, с тонкими ногами и горящими, как уголья, глазами.

Они нетерпеливо били копытами, раздували ноздри и так и рвались вскачь. В них чувствовалась неземная, первозданная сила. Дети ветра и безграничной воли.

Мстислав глянул на Борослава. В глазах брата, обычно спокойных и суровых, плескался тот же восторг.

Делать нечего. Прорываться с боем из стана – затея глупая. А кони… ох, кони! Они стоили того, чтобы взять с собой в придачу этого мальчишку. В конце концов, невелика беда. Потаскается с ними, окрепнет. А не окрепнет – что ж, как сказал хан, такова судьба.

– Договорились, – вздохнув, произнёс Мстислав. – Берём твоего… воина. И коней.

Хан удовлетворённо кивнул, и в его глазах-щёлочках мелькнуло торжество. Сделка состоялась.

ГЛАВА 5

МСТИСЛАВ

Утро подкралось к степному стану на мягких кошачьих лапах, неслышно и прохладно. Оно принесло с собой запах пыли, горькой полыни и стынущего костра. Сизая предрассветная дымка ещё цеплялась за дальние холмы, но лагерь уже не спал – он походил на растревоженный муравейник, живущий по своим, неведомым законам тишины. Степняки, смуглые и молчаливые, двигались сноровисто и слаженно. Ни крика, ни бранного слова, ни суеты. Лишь глухое позвякивание сбруи, скрип ладно подогнанной кожи да редкое фырканье коней.

Мстислав, прислонившись к опорному столбу гостевого шатра, с ленивым, но цепким любопытством наблюдал за этой стройной суетой. Всё у них было по-умному, споро. Не то что в родных Жмуричах, где любые сборы, будь то в поход аль на ярмарку, непременно сопровождались гвалтом, шутками-прибаутками да спорами до хрипоты.

Борослав стоял рядом, огромный и недвижный, точно изваяние древнего бога, позабытое в степи. Он молча почёсывал густую, как смоль, бороду, и только по тому, как ходили желваки на скулах, Мстислав догадывался: брату это долгое прощание уже поперёк горла. Ещё бы, второй час на ногах, а хан и не думает своего отпрыска провожать.

Наконец тяжёлый полог ханского шатра, расшитый диковинными зверями, откинулся. Первым вышел сам Тургэн-хан – прямой, как натянутая тетива, с лицом, высеченным из камня и выдубленным ветрами. За ним, мелко семеня и понурив голову, выскользнул Тархан. В новом дорожном халате из плотной верблюжьей шерсти и высокой бараньей шапке он казался ещё более щуплым, нелепым и до смешного потерянным.

Весь стан замер. Сотни глаз устремились на вождя и его единственного наследника.

Тургэн-хан остановился в нескольких шагах от сына. На миг его непроницаемое лицо дрогнуло, в глубине тёмных, как степная ночь, глаз мелькнула тень отцовской скорби, но тут же погасла, уступив место привычной властной жёсткости. Он что-то коротко и отрывисто рявкнул на гортанном наречии, и двое воинов тотчас поднесли ему добротный роговой лук и новый колчан, туго набитый стрелами с гранёными костяными наконечниками.

Не говоря ни слова, хан сам вложил оружие в руки сына.

Тархан принял дар, растерянно переступая с ноги на ногу. Его взгляд блуждал по утоптанной земле, будто он искал там ответы, что делать с этим богатством. Повисла тяжёлая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра в траве. Не выдержав, Тургэн-хан шагнул к сыну, сам перекинул ремень колчана через его плечо, а следом опоясал его тонким кожаным ремнём с изогнутым клинком в ножнах, украшенных тусклым чернёным серебром.

– И опозоришься ведь, – беззлобно проворчал себе под нос Мстислав, качая головой. – Уронит ещё, дитятко неразумное.

Борослав наградил его таким тяжёлым взглядом, что слова застряли в горле. Мстислав тут же умолк, изобразив на лице самое невинное и благочестивое из выражений.