Юноша вспыхнул до самых корней тёмных волос, смущённый отцовским прикосновением и всеобщим вниманием. Он хотел что-то сказать, открыл было рот, но лишь судорожно глотнул воздух. Тургэн-хан задержал тяжёлые ладони на его плечах, и Мстиславу показалось, что сейчас-то он и скажет сыну те самые слова, что говорят отцы, провожая кровь свою в дальний и опасный путь. Слова поддержки, напутствия, любви.

Но хан лишь крепче стиснул худые плечи и, не проронив ни звука, отступил. А потом, в том же безмолвии, снял с шеи туго стянутый кожаный мешочек на верёвочке и вложил дар в руку сына. Хан заговорил на своём языке, но явно что-то важное, потому что мальчишка сначала принял мешочек с хмурой задумчивостью, а только Тургэн-хан закончил свою речь, кивнул и вновь поглядел на мешочек, но теперь уже с любопытством и благодарностью.

Тем временем, Тургэн-хан, покопавшись за пазухой широкого халата, выудил пожелтевший, туго скрученный свиток выделанной кожи, перевязанный тонкой, но крепкой золотистой нитью. Рука его, державшая свиток, едва заметно дрогнула.

– Вот, возьми, – проговорил он уже на их общем языке, чтобы слышали и братья, голос его был глух и ровен. – В дороге, может, и пригодится.

Тархан принял свиток с благоговением, прижимая к груди так, словно это было величайшее сокровище мира. Взгляд его, полный робкой надежды, впился в лицо отца.

– Ежели выживешь, – уронил хан, и в голосе его прорезался скрежет металла, – может, в странствиях поможет. А ежели погибнешь… – он сделал паузу, обведя свой стан тяжёлым взглядом. – Всё одно другого наследника у меня нет. Ты – последний из нашего рода! Тебе и хранить!

Отец и сын обменялись долгим взглядом. В глазах хана снова мелькнула тоска, сомнение, а может, и любовь, задавленная бременем власти. Но он тут же отвернулся, будто устыдившись этой минутной слабости, не удостоив сына даже скупым прощальным объятием. Словно не родного наследника провожал, а чужого, навязавшегося в попутчики должника.

Тархан же, позабыв обо всём на свете, с дрожащими от волнения пальцами развязал золотую нить. Развернул свиток. На пожелтевшем куске тонкой кожи с неровными, будто оборванными краями, чёрной тушью был нанесён рисунок. Ужом вилась жирная линия с тонкими усиками-притоками – река-змея. Рядом темнела широкая полоса с мелкими, частыми закорючками, изображавшими лес-щетину. Юноша перевернул свиток. Обратная сторона была испещрена вязью непонятных, извивающихся знаков, похожих не то на буквы, не то на застывших в пляске червей.

Он вскинул голову, и лицо его на миг озарилось такой чистой, восторженной улыбкой, что Мстислав невольно залюбовался. Вот он, мальчишка. Не битый жизнью, не знающий горечи предательств.

– Это же… – выдохнул Тархан, глядя на отца с обожанием и немым вопросом.

Но, встретив холодный, непроницаемый взгляд Тургэн-хана, он тут же осёкся. Улыбка сползла с его губ, как солнце, скрывшееся за тучей. Он виновато опустил голову, бережно свернул свиток и спрятал за пазуху.

– Благодарю, великий хан, – голос его прозвучал глухо и отчуждённо.

На коня своего Тархан забирался до смешного осторожно. Конь, умница и гордец, словно чувствуя неопытность неуверенность, издевательски переступал с ноги на ногу, то отступая на шаг, то дёргая крупом. Юноша несколько раз соскальзывал, нелепо шлёпаясь в пыль под сдержанные смешки своих соплеменников. Он молча отряхивался, нахлобучивал на голову шапку и упрямо повторял попытку, краснея всё гуще.

– Ну и вояка, – вздохнул Мстислав, обращаясь к брату. – Мать честная, с этим мы намучаемся.

Борослав лишь хмыкнул в бороду, но в его тёмных глазах промелькнула тень сочувствия.

Тургэн-хан, казалось, был рад поскорее избавиться от непутёвого отпрыска. Он не удостоил его ни добрым словом, ни благословением. Лишь когда Тархан, красный от натуги и стыда, наконец, вскарабкался в седло, хан величественно вскинул руки, призывая толпу к молчанию.

– Сильных и могущественных врагов вам на пути! – пророкотал он, глядя не на сына, а на братьев. – Победив которых, вы обретёте славу и величие! Вперёд! И да сбудется задуманное!

Он резко отвернулся и, не оглядываясь, широким шагом скрылся в своём шатре, оставив за спиной гомон подбадривающих криков. Тархан в последний раз тоскливо окинул взглядом родной стан, шатёр отца, и, дёрнув поводья, направил скакуна прочь.

Микуличи молча тронулись следом.

БОРОСЛАВ

Ехали молча. Пыльная дорога вилась по бескрайней степи. Позади остался гомонливый лагерь, впереди лежала неизвестность. Борослав не любил неизвестность, но ещё больше не любил сидеть на одном месте. Дорога – это жизнь. Она смывала тоску, лечила старые раны и не давала времени думать о том, что хотелось бы забыть.

Он чувствовал спиной тяжёлый взгляд Мстислава и знал, о чём тот думает. О мальчишке. О том, зачем хан так настойчиво всучил им своего сына, который и в седле-то сидит, как мешок с требухой. Борослав и сам не знал ответа. Но слово было дано. А слово Микуличи держали крепче, чем меч в руке.

Мальчишка ехал поодаль, ссутулившись. Его белый конь, Мел, шёл ровным, спокойным шагом, в отличие от вороного Мрака под Борославом и рыжего Огня под Мстиславом. Эти двое, дети самого ветра, рвались вперёд, и братьям приходилось сдерживать их нетерпеливый пыл.

К исходу второго дня они выехали к широкому полю, посреди которого высился огромный, в три человеческих роста, рослый валун, испещрённый неведомыми письменами. Гладкий, будто отполированный ветрами и веками, он притягивал взгляд.

Борослав равнодушно скользнул по нему взглядом – непонятные закорючки. А вот мальчишка спешился и с нескрываемым любопытством принялся изучать надписи, водя пальцем по древним знакам.

– Ты что, и это разумеешь? – подивился Мстислав, подъезжая ближе.

Тархан испуганно отпрянул от камня, затравленно глядя то на одного брата, то на другого.

– Понимаю, – несмело проговорил он, словно извиняясь за свой ум. – Меня учитель обучал грамоте разных народов.

Микуличи переглянулись. Борослав хмыкнул. Умный, значит. Это хорошо. С дураками в пути одни беды.

– Не трясись ты, – усмехнулся Мстислав, заметив, как напрягся юноша. – Бить не станем. Говори, что там накарябано.

Тархан заметно оживился, глаза его снова заблестели.

– Тут сказано о путях, – он снова провёл пальцем по камню. – Направо пойдёшь – богатство найдёшь. Налево – счастье обретёшь. Назад воротишься – с чем пришёл, с тем и останешься. А вот ежели прямо… – он набрал в грудь воздуха, и голос его дрогнул, – горя черпнёшь, смерть найдёшь, себя потеряешь.

– Экий выбор, – криво усмехнулся Мстислав, глядя направо, где вдали виднелись тёмные крыши высокого града. – Даже и не знаю, что выбрать. Вроде и богатства хочется, и от счастья бы не отказался…

Борослав, не проронив ни слова, молча направил своего вороного коня прямо, мимо камня-ведуна – туда, где над горизонтом уже алела недружелюбная полоса кровавого заката. Туда, где обещали горе и смерть. Он не знал почему, но чувствовал, что дорога к его цели лежит именно там. Через беду, через потерю. Иначе и быть не может.

– Ну вот, всегда так, – разочарованно цыкнул языком Мстислав, но понурил своего рыжего скакуна и припустил за братом. – Эй, старшой! Может, хоть на ночлег встанем? Кони утомились, да и мы не железные.

– Рано ещё, – не оборачиваясь, отрезал Борослав.

Он должен был идти вперёд. Всегда только вперёд.

МСТИСЛАВ

Мстислав догнал брата, поравнялся с ним. Борослав, как всегда, был непроницаем. Его широкая спина и упрямо сведённые лопатки говорили больше всяких слов. Он принял решение. И, как всегда, самое гиблое.

– Ну конечно, – пробурчал Мстислав так, чтобы слышал только его конь. – Зачем нам богатство? Нам и так хорошо. Зачем нам счастье? Мы и без него обойдёмся. А вот горя черпнуть – это всегда пожалуйста! Это по-нашему, по-микуличьи!

Он обернулся. Тархан ехал следом, и на его лице Мстислав увидел нечто странное. Не страх, не отчаяние от выбранного пути. А облегчение. Явное, неприкрытое облегчение. Юноша, до этого сидевший напряжённо, как натянутая тетива, шумно выдохнул и даже как будто расправил плечи.

И тут Мстислава осенило.

Он придержал Огня, пропуская мальчишку вперёд, и пристроился сбоку, внимательно разглядывая его в профиль.

– А скажи-ка мне, Тархан, – начал он вкрадчиво, с самой обезоруживающей улыбкой, на какую был способен. – Ты ведь не просто так с нами увязался?

Тархан вздрогнул и втянул голову в плечи.

– Великий хан приказал…

– Да брось ты про хана, – отмахнулся Мстислав. – Я про тебя спрашиваю. Чего ты так вздохнул, будто гора с плеч свалилась, когда мы прямо поехали? Боишься чего-то? Или кого-то? Может, в том граде, что справа остался, тебя ждут не дождутся?

Лицо юноши стало белее выделанной кожи, на которой был начертан их путь. Он молчал, лишь судорожно сжимал поводья.

– Понимаю-понимаю, молчание – знак согласия, – не унимался Мстислав. – Бежишь ты от чего-то, парень. И отец твой не просто так тебя с нами отправил. С глаз долой – из сердца вон. Верно я смекаю?

Тархан резко дёрнул поводьями, и его Мел шарахнулся в сторону.

– Я… я не понимаю, о чём ты, – пролепетал он, не глядя на Мстислава.

– Да всё ты понимаешь, – хмыкнул Мстислав. – Ладно, не хочешь – не говори. Время придёт, сам всё выложишь. Вот только одно мне любопытно: беда, от которой ты бежишь, она страшнее той, что ждёт нас впереди? Судя по твоему радостному виду – страшнее.

Он усмехнулся своим мыслям. Да, парень определённо был не так-то прост. И чуяло сердце Мстислава, что неприятности, которые он принёс с собой, будут куда серьёзнее, чем просто неумение держаться в седле.

А впереди, в багровых лучах заката, их ждала дорога, обещавшая горе и смерть. Что ж, по крайней мере, скучно не будет.

ГЛАВА 6

МСТИСЛАВ

Дорога, поначалу обычная, вскоре начала меняться. Трава пожухла, поредела, а потом и вовсе уступила место странным, мёртвым проплешинам. Чёрные оспины на теле земли, где почва растрескалась до самого нутра, словно от немыслимого жара, и была густо усыпана серым, как печаль, пеплом. Воздух здесь застыл, стал неподвижен и тяжёл, пахло давней гарью и чем-то неживым.

– Диковинное зрелище, – хмуро заметил Мстислав, спешившись и ковырнув носком сапога чёрную корку. – Будто огненный дождь здесь прошёл.

– Ежели бы молния, – задумчиво отозвался Борослав, не сводя тяжёлого взгляда с мёртвой земли, – то пожар бы на многие вёрсты пошёл, а не такими вот плевками. Словно кто-то огромный ступал, и под его шагами сама земля горела.

Он указал на следы, отпечатавшиеся в золе. Они и впрямь походили на оттиски исполинских, неподкованных копыт.

Оба брата, как по команде, покосились на Тархана. Юноша съёжился в седле, вжал голову в плечи и затравленно озирался по сторонам. Его белый конь Мел нервно переступал с ноги на ногу, отказываясь двигаться дальше. Напряжение витало в воздухе, густое, удушливое. Сама тишина здесь кричала о незримой опасности.

Под копытами коня Мстислава что-то сухо хрустнуло. Он нагнулся, отбросил слой пепла и поднял обломок пожелтевшей бедренной кости.

Человеческой.

Повисла тишина, липкая и страшная.

А потом Тархан, до того молчавший, вдруг тихо всхлипнул.

Взгляды братьев впились в него. Один – тяжёлый и вопрошающий, другой – острый, как наконечник стрелы.

– Поведать нам чего не хочешь, юноша? – негромко, но властно спросил Борослав. Его рука сама легла на рукоять исполинского меча, что висел за спиной.

– А я что? Я ничего… – пролепетал тот, прижимаясь к шее своего белого скакуна, словно ища у него защиты.

– Как что? – вскипел Мстислав, чувствуя, как в нём закипает злость. Он в два шага оказался рядом и схватил поводья коня Тархана. – Земли-то ваши! Мы из-за твоих тайн головы сложить можем! Ну-ка, выкладывай, что за чертовщина тут творится!

Тархану казалось, что зелёные глаза Мстислава сверлят его насквозь, выжигая все его детские страхи и тайны. А рядом молчаливой скалой возвышался Борослав, и его молчание было страшнее любой крикливой угрозы. Он был пойман.