Как только все вокруг немного затихает, я подхватываю детей и бегу к уже открытому окну. Там меня встречают Марк и Чарли. Я поочередно передаю им детей, пока по лицу стекают ручьи пота, а сердце лихорадочно бьется в груди.

Они в безопасности. Они в безопасности. Я не никого не убил.

Огонь уже касается подошвы моих ботинок, но мне нельзя спускаться, пока они хотя бы не достигнут середины. Жар такой сильный, что в висках звенит от давления. Как только Марк достигает середины пути, я выбираюсь из этой печи.

Когда оказываюсь на твердой и, слава богу, холодной земле, срываю маску и пытаюсь отдышаться. Запрокинув голову, встречаю голубое небо, затянутое клубами черного дыма.

Интересно, так ли Марк планировал начать свой медовый месяц? Не думаю. Но, полагаю, сегодня действительно жарко, как на пляже.

Марк отходит от машины реанимации и похлопывает меня по плечу.

– Отличная работа, брат.

Он редко называет меня братом на вызовах, но, видимо, сегодня чувствует, что я нуждаюсь в поддержке.

– Поздравляю с первым брачным утром.

Он усмехается и убегает дальше руководить командой. Я глубоко вздыхаю и направляюсь к реанимации. Заглянув в машину, спрашиваю у врачей:

– Как они?

Старшая девочка подключена к кислороду через маску, а вот младшая – к ИВЛ.

– Отлично, поражение не сильное.

Старшая девочка протягивает ко мне руку. Я снимаю перчатку и беру ее ладонь.

– Спасибо, Супер-Кот. Ты милый, – тихо хрипит она.

Я усмехаюсь. Будь я проклят, если сейчас слово «милый» не кажется мне благословением.

***

Вечером я заглядываю к Гарри. Остается всего час до окончания времени посещений, но это хоть что-то. Я устало прохожу в его палату и бормочу:

– А ты все лежишь. – Плюхнувшись в свое кресло, откидываюсь на спинку и тяжело вздыхаю: – Сегодня был отвратительный день. Утром меня впервые отшила девушка. Потом я чуть не потерял сознание от странного приступа паники, где фигурировала твоя задница, и не превратился в хлеб из тостера. А затем мне нужно было вытащить из полыхающего дома двоих детей. Из хорошего: у меня была лучшая ночь в жизни, и я спас двух девочек, считающих меня Супер-Котом.

Я молчу пару минут, все еще отказываясь шевелиться. У меня болит каждая мышца. А на спине и плече разрастаются огромные гематомы. Мне бы не помешал какой-нибудь тайский массаж или типа того.

– Ты не поверишь, кто был в моей постели, – в конце концов говорю я, распахивая глаза и поворачиваясь к ничего не выражающему лицу Гарри. – И я тебе не скажу, потому что в таком случае она меня кастрирует, скорее всего.

Линия пульса на кардиомониторе немного подскакивает, а потом снова приходит в норму.

– Я знаю, что ты хотел бы знать все подробности… Но, эй, имей совесть – я и так твой единственный источник новостей и сплетен.

Я постукиваю пальцем по бедру, продолжая смотреть на Гарри, словно хочу найти в нем ответы или какой-то безмолвный совет.

– Ладно, смотри… черт, ну или не смотри. Короче, слушай. Я не буду называть тебе имя, но у меня есть для нее прозвище. Сирена. Прикольно, да? Мне тоже нравится. В общем… – Я потираю колючий подбородок, царапающий ладонь. – Я впервые встретил ее в начале февраля, но оказалось, что мы и раньше виделись. Скажу больше – мы виделись всю жизнь. Она пробралась внутрь меня, даже не стараясь, – я хмыкаю. – Говорю же, точно Сирена. Вчера на свадьбе мы… сблизились. Возможно, это были просто перебранки и подколы, но за каждым словом стояло что-то большее, понимаешь?

Я смотрю на него, пока в его кислородной маске образуются капельки конденсата.

– Настолько большее, что, когда мы и вовсе перестали говорить, я все еще чувствовал… ее. Я все еще хотел узнать ее не как Дж… Не как девушку, которую знает весь город. А как свою Сирену. Она другая. Я просто чувствую, что она слишком многогранная и сложная – и это вызывает интерес. Если бы эта девушка была словом в кроссворде, то в нем было бы миллион букв, и я бы часами гадал над ним.

Я опираюсь локтями о колени и, сняв бейсболку, погружаю руку в волосы.

– Если честно, то я понятия не имею, что делать дальше. Оставить ее в покое?

Пожалуйста, пикни хоть раз, если слышишь меня. Сбрось с глаза ресницу, в конце концов. Я хоть желание загадаю.

– Или идти напролом, как и положено нам, пожарным?

Хотя я не уверен, что Джемме нужен спасатель. Кажется, ей вообще никто не нужен.

– Я понял тебя, – выдыхаю я, когда его пульс остается неизменным. – Ты тоже не знаешь.

Мы начинаем, как обычно, разгадывать кроссворд, и от Гарри, как обычно, никакой помощи. Моему мозгу приходится трудиться за двоих. Запах антисептика раздражает дыхательные пути, и я чихаю раз сто, проклиная это заведение.

– «Что ты нервно ищешь, пока держишь это в руках?». Семь букв. О, ну это просто. Телефон. Помнишь, как ты вернулся в часть, решив, что забыл телефон, хотя разговаривал со мной по телефону?

Я усмехаюсь, вспоминая озадаченное выражение лица Гарри, когда он это осознал.

– «Диагноз, который каждый раз дает тебе гугл при любых симптомах?». Три буквы.

Я уже хочу снова начать возмущаться в ответ на глупые вопросы, но меня отвлекает звонок.

– Привет, – отвечаю я, встаю с кресла и решаю пройтись. – Я ожидал твоего звонка намного раньше.

Нил усмехается, и я слышу, как хлопает дверь машины.

– Сегодня у меня адский день. Как и у вас. Этот курорт поднял всех на уши. Слава богу, обошлось без жертв.

Я киваю, хоть он и не видит, и выхожу в коридор, медленно шагая к окну. Солнце опускается за холмы, окрашивая небо в ярко-алый. Дни становятся длиннее, природа начинает потихоньку просыпаться… Может быть, мой лучший друг, возомнивший себя спящей красавицей, тоже, черт возьми, очнется?

– Да, это чудо при таком масштабе.

– Могу ли я поинтересоваться, куда пропали наши с Мией куртки и когда они вернутся? – ворчит он.

– Я привезу их сегодня.

– Тебе лучше бы это сделать. Мия вынесла мне сегодня весь мозг по поводу своей куртки. Она утверждает, что это ее счастливая одежда для осмотра беременных.

Я смеюсь над уровнем драматизма своей сестры.

– Полагаю, сегодня молодые мамы не получили должного внимания от Мии?

– Конечно, получили, это же Мия. Она наверняка поговорила с каждым неродившимся жеребенком и теленком, а затем выслушала все жалобы беременных на их секретном животном языке, который понимает только она.

Да, Мия имеет особую связь с животными с самого рождения. Я помню, как наш кот лег рядом с ней, когда она была совсем малышкой, и не отходил до утра.

Именно поэтому моя сестра, наверное, и стала ветеринаром. Ведь того самого кота она и свела с кошкой миссис Трент. Мия была одержима тем, чтобы принять роды и вырастить «мини-котиков».

– Скажи ей, что куртка обязательно вернется на свое законное место, только не упоминай обо мне. Иначе она устроит мне допрос похуже ФБР.

Нил смеется, а когда его веселье стихает, говорит:

– Стоит ли мне тоже устроить тебе допрос? Учитывая, что я вроде как соучастник, а еще отлично владею дедукцией и знаю, что Джемма исчезла вместе с тобой.

– Сохрани все свои силы для работы. Пока.

Я сбрасываю вызов и возвращаюсь. Чей-то размытый силуэт, проносящийся темной вспышкой около палаты Гарри, привлекает мой взгляд. Пряди черных волос исчезают за углом, и я точно знаю, кому они принадлежат. Потому что этой ночью сжимал их в кулаке, пока целовал пухлые губы.

Я ускоряю шаг. По пути закрываю дверь в палату и двигаюсь следом за покачивающимися бедрами Джеммы. Черные джинсы обтягивают каждый изгиб длинных стройных ног. Мне хочется застонать от того, как это на меня влияет. Ее пятая точка должна быть удостоена какой-нибудь награды.

Моя цель спускается на второй этаж, а затем резко поворачивает. Я следую за ней, но вот только ее и след простыл…

По обе стороны от меня тянутся двери палат. Джемма вошла в одну из них? Что она вообще здесь забыла?

Я жду пару минут, надеясь, что она выйдет, но вдруг слышу… голос. Голос, который снова взывает ко мне. Может, конечно, и не именно ко мне. Но я опять чуть ли не забываю свое имя, когда слышу его.

Эта женщина явно какое-то мифическое существо. Удивительно, как я еще жив после ночи с ней, ведь сирены пожирали моряков… Стоит ли ждать подвоха?

Я иду на звук и останавливаюсь у слегка приоткрытой двери, слушая тихую и нежную песню под аккомпанемент фортепиано. Мелодия течет неспешно и ласково, как русло горной реки, просыпающееся после зимы и встречающее оттепель. Можно закрыть глаза и представить, как ты стоишь на берегу, вдыхаешь еще не до конца прогревшийся свежий воздух и слышишь эхо трели птиц, возвращающихся из теплых стран.

– Милая, если ты решила уложить меня спать этой песней, то ты на верном пути, – доносится слабый голос из палаты.

В ответ раздается мягкий смех. И он так похож на мелодию, которая играла прежде, что у меня перехватывает дыхание. Искренний, тихий, но одновременно с этим заполняющий все пространство своим объемным, красочным звуком.

Джемма. Это ее смех. Я уверен, что ее, даже если ни разу не слышал, как она смеется.

Если голоса Джеммы было недостаточно, чтобы мое сердце снова и снова кувыркалось в груди, словно у меня какая-то болезнь, то смех определенно справился с задачей.

Подобно секретному агенту, я быстро перебегаю к той стороне двери, откуда льется тонкая полоса света. Слегка наклонившись, подглядываю, как какой-то маньяк. Джемма сидит в кресле, на ее коленях лежит небольшой, почти игрушечный синтезатор, клавиши которого она ласково поглаживает. Мой взгляд скользит чуть в сторону – и меня будто обдает огнем.

Я отшатываюсь, пытаясь поверить в увиденное и прийти в себя.

Это мама Джеммы.

Только вот как будто бы другой человек… Это не та мисс Найт, которую я помню. Прошло слишком много времени с того дня, как мы последний раз виделись, но даже старость так не меняет людей. А только… болезнь.

Я решаю, что было бы свинством узнать об этом вот так – подглядывая. Поэтому, стерев с лица шок, тихо стучу по двери.

– Да-да, скоро уже ухожу, не надо напоминать, что мне можно посещать родную мать только в счастливые часы, – ворчит Джемма.

Я приоткрываю дверь как раз в тот момент, когда она поворачивается. Ее челюсть чуть ли не ударяется об пол, а руки замирают над синтезатором.

– Томас! – тихо, но радостно восклицает ее мама.

Я перевожу на нее взгляд и улыбаюсь, стараясь не подавать вида того, насколько меня сбивает с толку отсутствие былых черных густых волос, всегда румяных щек и вечно плещущейся жизненной энергии в ее карих глазах, которые теперь, кажется, стали слишком блеклыми.

Мама Джеммы всегда была женщиной с формами. Не полной, но и не худой. У нее был тот тип фигуры, когда вы понимаете, что каждый изгиб к месту и соответствует открытому, доброму характеру. Сейчас же она выглядит настолько маленькой и худой, что напоминает ребенка лет… двенадцати? Из нее словно высосали всю жизнь и силы, уменьшили в размере. Ее кожа такая тонкая и бледная, что отдает серостью и синевой из-за паутины выступающих вен.

– Мисс Найт, рад вас видеть, – говорю искренне, не имея ни малейшего понятия, что сказать дальше.

Солгать, что она прекрасно выглядит? Даже я не настолько бессовестен.

Сказать: «давно не виделись» – значит быть готовым спросить, как у нее дела. А мне и знать-то страшно. Потому что по ней видно – дела очень плохи.

– Я был у Гарри. Проходил мимо, – продолжаю, чтобы не утонуть в неловком молчании. – Он передает всем привет.

Мама Джеммы улыбается. Бледные губы потрескались, и, кажется, ей требуется нечеловеческое усилие, чтобы выдавить из себя хоть тень этого движения.

– Джемма рассказывала. Я верю, что он справится. Главное – верь в это.

– Верю, – выдыхаю я. Наверное, больше, чем сам Гарри.