– Ну так что? – мой голос кажется чужим. Я прочищаю горло и повторяю: – Ну так что?

Томас откидывается на спинку стула, увеличивая расстояние между нашими носами.

– Ты могла бы подарить им песню.

Вот поэтому мне и нужно было молчать.

Я не дышу пару ударов сердца. А, возможно, и больше. Возможно, не дышу так долго, что скоро Томасу придется делать мне искусственный массаж сердца.

Готова поспорить, он бы справился. Он же пожарный, парамедик и вообще совсем чуть-чуть уступает Супермену.

– Это не похоже на побег. Не говоря уже о том, что я не пою, – в конце концов начинаю дышать и непринужденно взмахиваю рукой.

– Ты была в церковном хоре, – его глаза слегка сужаются. – Хоть в это и с трудом верится. Ну знаешь, вся эта темная аура вокруг тебя, дьявол на плече и все такое.

Теперь моя очередь подозрительно сузить глаза.

– Ты чересчур болтлив, Саммерс. Найди себе другую жертву. Где-то скучает миссис Трент, – я киваю в сторону ее стола.

Он переводит взгляд на миссис Трент – женщину преклонного возраста с трендовым фиолетовым оттенком волос, по мнению всех старушек Флэйминга. Джимм и ее сосед Грег стоят рядом с ней и чуть ли не на «камень, ножницы, бумага» выясняют, кто первым пригласит ее на танец.

– Думаю, ей не приходится скучать с такими ухажерами, – хмыкает Томас и возвращает взгляд ко мне.

Я ничего ему не отвечаю. Слизываю с руки соль и запиваю этот свадебный вечер очередной порцией текилы. Томас делает то же самое, не сводя с меня глаз. Жар ползет по моей шее, когда его язык скользит по руке.

Да черт бы его побрал.

Или меня.

Текила уже ударила мне в голову? Почему вдруг стало жарко? Или все дело в этой дурацкой шляпе, из-под полей которой этот мужчина смотрит на меня глазами, в которых флирт заложен на каком-то генетическом уровне.

Как давно у меня был секс, если мне вдруг стало жарко от Томаса Саммерса? Но он и не лизал раньше свою руку у меня на глазах. Это кардинально меняет дело, не так ли? Или я просто рехнулась.

Томас снова опирается на стол и наклоняется в мою сторону.

– Если ты споешь, то я помогу тебе сбежать. Что-то мне подсказывает, ты не фанатка свадеб.

Я боялась говорить речь, потому что это достаточно интимно Мне пришлось бы быть искренней. Но песня… это куда более сокровенно.

– Пожалуй, я продолжу обдумывать речь.

Томас молчит пару минут, а потом говорит:

– Трусиха.

Я закатываю глаза.

– Неправда.

– Тогда докажи. А то знаешь… – Томас вращает указательным пальцем, как бы обводя амбар. – У нас быстро распространяются слухи. Представь, как люди удивятся, когда узнают, что наша злая по десятибалльной шкале Джемма на самом деле… трусиха. – Он лениво пожимает плечами.

– Ты смешон, – нервно фыркаю я. Он встречает мой убийственный взгляд своей вечной улыбкой. – Дурак.

Он улыбается еще шире. Еще ярче.

Еще чуть-чуть – и я плесну ему в лицо новую стопку текилы, которую сжимаю мертвой хваткой.

– Тебе кто-нибудь говорил, что от постоянных улыбок появляются глубокие мимические морщины?

– У меня есть ожоги, так что с морщинами как-нибудь справлюсь.

Я втягиваю воздух. Томас тоже пострадал при пожаре на ранчо. Не так сильно, как Гарри, но это оставило на нем след – не только душевный, но и физический.

Наш разговор снова сходит на нет, потому что я больше не собираюсь вступать в бессмысленные препирания, окутанные его улыбкой, которая слишком странно действует на мой организм, пропитанный текилой.

– Есть ли у нас гитара?! – встает и выпаливает сумасшедший мужчина, перекрикивая музыку. – У нас есть человек, который хотел бы спеть!

Мое сердце бьется где-то в горле, а возможно, вообще уже выскочило из тела и оказалось на столе. Все гости смотрят на двух людей, пытающихся убить друг друга взглядами. Если бы я могла, то выстрелила бы ему прямо в лоб. Но куча свидетелей все портит.

Кто-то из гостей свистит, привлекая внимание Томаса. Его глаза чуть ли не блестят от азарта, когда он возвращает взгляд ко мне.

– Гляди-ка, гитара нашлась. Судьба, получается.

Конечно же, у нас есть гитара.

В этом городе можно было бы попросить отыскать иголку в стоге сена – и ее бы нашли всеобщими усилиями.

Томас склоняется над столом и шепчет:

– Человек, который избегает трудностей. Четыре буквы. Уверен, ты знаешь ответ.

«Трус».

Только я не такая.

Я выпиваю текилу, запрокинув голову, и с громким стуком ставлю стопку на стол.

Вздернув подбородок, встречаю взгляд Томаса и встаю из-за стола. Я задеваю его плечом, когда иду на центр танцпола.

– Ты не с той решил играть, милый мальчик Флэйминга.

Я стою посреди амбара и мне протягивают гитару. Волнение запускает дрожь по телу. Не обращая внимание на панику внутри, перекидываю ремень через плечо и быстро пробегаю по аккордам, проверяя, настроен ли инструмент.

К сожалению, он идеален.

Я прочищаю горло и нахожу глазами Лили и Марка. Они стоят неподалеку: Лили прислонилась спиной к груди Марка, а его руки лежат на ее животе.

– Лили и Марк… не знаю, как такие совершенно разные люди, как вы, смогли стать такой гармоничной парой, но… – Мой голос слегка дрожит. – Продолжайте быть друг для друга домом, из которого не хочется уходить. Даже если Лили перекрашивает все стены в розовый. Мне кажется, эта песня идеально вам подходит.

Я беру первый аккорд Carry You Home – Alex Warren и закрываю глаза.

Мои пальцы вслепую бегают по гитаре, а грудная клетка тяжело вздымается. Когда я пою, мир будто бы замирает.

Нет разочарований.

Нет проблем.

Нет бесконечных медицинских счетов.

Когда я пою, моя мама здорова. Ведь за закрытыми глазами у меня проносятся воспоминания, как она учила меня играть на рояле в нашей гостиной, залитой утренним солнцем.

Она всегда пела себе под нос, даже когда просто готовила завтрак. У нее был легкий, высокий голос – не сильный, но искренний, и именно он впервые заставил меня почувствовать музыку.

– Главное – не идеальные ноты, милая. Главное – чувствовать, – говорила она и нажимала на клавиши, будто доверяя им что-то тайное.

Мама уже почти год не поет. Иногда, когда я скучаю по ее жизненной энергии особенно сильно, мне кажется, что этот звук до сих пор проигрывается где-то в доме. Застрял между стен, прячется в щелях паркета, звучит в тишине, если прислушаться.

Приятное тепло разливается по венам – и это намного лучше, чем алкоголь, согревающий кровь. Я подавляю рвущуюся улыбку, сохраняя ее внутри себя. Сохраняя ее там, в воспоминаниях, где я счастлива.

Мурашки скользят по всему телу, заставляя меня резко распахнуть глаза. Как и в прошлый раз.

И как и в прошлый раз – на меня смотрит мужчина, обладающий каким-то даром. Дар смотреть внутрь меня, пока песня слетает с моих губ.

Когда я беру последний аккорд и заканчиваю, мы с Томасом делаем синхронный вдох.

Я знаю, что он знает.

Он знает, что я знаю.

И этого «знаю» так много, что мы предпочитаем молчать. И делать вид, что не знаем.

Глава 4
Томас

Я всегда не понимал, почему Леди Баг и Супер-Кот настолько глупы, что не могут узнать друг друга в реальной жизни. Я имею в виду… они же просто надевают маски, прикрывающие глаза. Маринетт вечно кричит о любви к Адриану, но не может узнать его в проклятом костюме кота?

Мы не будем выяснять, откуда я все это знаю.

Сосредоточимся на главном.

А главное заключается в том, что предчувствие не обмануло меня.

Что-то внутри подсказывало, что таинственная незнакомка в лучах синего света тем вечером – совсем не незнакомка. Это чувство было мимолетным. Но где-то на подсознательном уровне я понимал, что встречал ее раньше.

А ведь я даже никогда не был влюблен в Джемму, как Леди Баг в Супер-кота.

Мы просто всю жизнь провели, можно сказать, бок о бок. Ее лицо всегда было в поле моего зрения. Возможно, если бы я не подошел ближе к сцене, или ее голос не пробрал бы меня до костей, незнакомка так и осталась бы незнакомкой. Просто обнаженной поющей девушкой в баре, на которую, например, Нил, Марк и Люк лишь мельком обратили внимание.

Я гонял ее образ в голове несколько недель.

Это то чувство, когда вы лишь на секунду заметили в толпе знакомое лицо, а потом часами думаете, где же встречали его раньше.

И вот однажды, когда Джемма заглянула мне в глаза во время стрижки, а я увидел в зеркале родинку на ее пояснице, что-то в моей голове щелкнуло. Щелкнуло так громко, что я дернулся, а Джемма чуть не зарезала меня бритвой.

Это было похоже на ярко загоревшуюся лампочку, сигнализирующую о верном ответе. На разгаданное слово в кроссворде.

Незнакомка с голосом сирены. Шесть букв.

Джемма. Сирена.

Я вспомнил, что еще ребенком она пела в церковном хоре, а ее мама преподавала музыку у нас в школе. Эти два факта только подтвердили мои подозрения.

Я провел часы, раздумывая и гадая, почему никто – и я действительно имею в виду никто – никогда не слышал, как поет Джемма. И сегодня мне пришлось бросить ей вызов.

Вызов, перед которым, я был уверен, она не отступит.

Потому что скорее ад замерзнет, чем Джемма Найт покажет себя трусихой.

Даже если она ей и является.

Дело в том, что под всеми слоями макияжа, злости и ненависти к миру эта женщина, оказывается, скрывает что-то… нежное? Хрупкое? Настолько разбитое горем, что это даже трудно разглядеть.

Я не знаю, как объяснить, но это видно только тогда, когда она поет.

Мне нужно было еще раз услышать ее голос. Прочувствовать те же эмоции, отдающиеся вибрацией во всем теле, как и в тот вечер.

Мне нужно было убедиться, что, кажется, Джемма Найт не та, за кого себя выдает.

И когда она запела перед половиной нашего города, который в шоке наблюдал за невероятно талантливой певицей, я понял, почему ее с трудом узнал бы хоть кто-то, если бы увидел в том баре.

Потому что никто никогда по-настоящему не смотрел и не слышал Джемму.

– Что, черт побери, ты творишь, Саммерс?!

Я бегу с Джеммой на плече, пока она яростно шипит и извивается. Неужели нельзя хоть на секунду перестать ерзать и вилять своими бедрами перед моим лицом?

– Я сейчас ударю тебя по твоей пятой точке! – пыхтит она и, видимо, думает о том же, что и я.

– Ты пялишься на мою задницу, Джемма Найт?

– А у меня есть выбор, придурок? Мое лицо почти что напротив нее.

Я выношу разъяренную женщину из амбара, где не без моей помощи выключили свет, и все погрузилось во тьму. Как только Джемма закончила петь, а Лили бросилась ее обнимать, я подговорил Нила помочь мне с побегом. Свет погас, а я перекинул Сирену через плечо и умчался.

– И для справки: я не пялюсь. Потому что ничего не видно, – добавляет она с недовольным фырканьем, которое можно даже счесть за разочарование.

Я поворачиваю за угол амбара, ставлю Джемму на ноги и успеваю закрыть ей рот ладонью до того, как она начнет на меня орать.

– Помолчи, – шепчу, приближаясь и соприкасаясь с ней телом. Мы не успели схватить куртки, поэтому нам нужно сохранять тепло. – Я обещал тебе побег.

Ее глаза сначала расширяются, а потом угрожающе сужаются.

Мы поворачиваемся к открытому окну амбара, когда там загорается свет.

Нил хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание.

– Тише-тише, мои любимые жители, ваш великолепный, непревзойденный и просто…

– Человек с эго размером с континент.

Нил закатывает глаза на Мию и продолжает:

– И просто незаменимый шериф снова вас спас. Буквально даровал огонь, как Прометей.

Джемма кусает меня за руку, и я шиплю.

– У тебя поставлены прививки от бешенства?