Она цокает, поправляя волосы.

– Нет.

– Печально.

Я хватаю ее за руку и веду к соседнему, заново отстроенному после пожара, амбару на ранчо, где, как я знаю, должно быть тепло. А еще там точно есть куртки Нила и Мии, которые они носят, когда ухаживают за лошадьми.

– Хватит. Меня. Хватать.

Джемма выдергивает руку и складывает руки на груди.

– Куда мы вообще идем? Почему мы не могли просто тихо выйти, а не устраивать побег в стиле ограбления банка?

Я хмыкаю.

– Получается, я действительно вор. Украл тебя.

– Ну, я не слиток золота и не миллион долларов, так что не стоило.

Джемма останавливается и не двигается с места. Я поворачиваюсь к ней, встречая ее гневно раздувающиеся ноздри. Не думаю, что кто-то еще умеет так сексуально раздувать ноздри, как эта женщина.

Ну вот, мы подошли к слову «сексуально», которое я ни разу не употреблял в отношении Джеммы. Насколько все плохо?

– Куда ты меня ведешь, Саммерс? Если уж ты и украл меня, то будь добр – отведи домой. – Она упрямо вздергивает подбородок. – Хотя нет, знаешь, я дойду сама.

Джемма разворачивается, но я говорю:

– Удачи дойти пешком по холоду.

Она останавливается и разворачивается так резко, что длинные волосы хлещут ее по лицу.

– Если бы не ты, – ее палец утыкается мне в грудь, – у меня была бы куртка. И вообще, мне не холодно. Знаешь, даже жарко.

Я улыбаюсь.

– Рядом со мной всем жарко, Найт.

Она закатывает глаза и одергивает руку. Пару минут мы прожигаем друг друга взглядами. Ее – убийственный. Мой – искренний интерес и веселье.

В конце концов по Джемме пробегает дрожь, и она обходит меня, ворча:

– Пошли уже, у меня замерзли даже ресницы.

– От жары, полагаю, – лениво шагаю за ней, хотя она даже не знает, куда идти.

– Заткнись.

Я обгоняю ее и веду нас в амбар с лошадьми. Тишина вокруг такая густая, словно туман, спустившийся с гор. Ветер свистит, гуляя по просторам ранчо, а остатки февральского снега поблескивают в свете луны. Солнце наконец-то становится весенним. Думаю, скоро зима и вовсе уйдет.

Когда мы заходим внутрь, нас окутывает тепло и мягкий свет, исходящий от нескольких лампочек под потолком. Это почти полумрак, но все равно можно разглядеть стойла, лошадей и пол, усеянный сеном. Тепло ощущается иначе, чем в доме. Оно исходит от тел животных, ламп и толстых слоев соломы.

Лошади фыркают, переминаются с ноги на ногу и перемещаются в стойлах, как только чувствуют присутствие посторонних. Первой нас встречает Жемчужина, она высовывает голову и радостно трется о мою протянутую ладонь прохладным, влажным носом.

– Хочешь погладить ее? – Поворачиваюсь к застывшей на месте Джемме. – Это лошадь Мии. Она очень хорошая девочка. – Я указываю на стойло напротив, откуда выглядывает темно-коричневый конь. – Там Янтарь. Он такой же невозмутимый, как и Марк.

Джемма ничего не отвечает, но проходит дальше, рассматривая стойла. Она останавливается почти в конце амбара и протягивает руку. Я медленно приближаюсь и наблюдаю, как черная лошадь нежно прижимается к ее ладони.

– Это Индиго.

– Мне кажется, я помню ее еще с того времени, как мы были детьми. В детском саду нас водили на ранчо Локвудов знакомиться с животными. – Джемма аккуратно поглаживает волосы цвета серебра вокруг глаз лошади. – Я давно здесь не была. Сколько лет Индиго?

– Думаю, двадцать пять или двадцать шесть. Она уже старушка.

Лошадь фыркает в ответ на мои слова и гордо вытягивает шею.

– Не слушай его, Индиго. Мне тоже двадцать шесть, и мы совсем не старушки. И вообще, девочка, ты очень хорошо сохранилась, – Джемма подмигивает ей, но не улыбается.

Неужели хоть капелька веселья убьет ее?

Я усмехаюсь и взмахиваю рукой:

– Пойдем, найдем нам куртки.

Мы проходим в заднюю часть амбара и берем вещи. Я придерживаю зеленую куртку Мии, чтобы помочь Джемме просунуть руки, но она смотрит на меня, как на идиота, и вздергивает свою темную бровь.

– Мы в каком веке?

– Эм… в двадцать первом? – тупо уточняю я.

Она вздыхает, берет куртку из моих рук и надевает ее сама.

Так вот в чем дело. Ей никто никогда не помогал надеть верхнюю одежду?

Папа придерживал маме пальто столько, сколько я себя помню. Мужчины Флэйминга, может, и не отличаются манерами бизнесменов с Уолл-стрит, но… мы уважаем женщин. По крайней мере, многие из нас. Придурки есть везде. И, видимо, на долю Джеммы выпала большая часть.

Это заставляет меня задуматься…

– Мой брат не помогал тебе одеться? – вдруг спрашиваю я.

И снова эта вздернутая бровь. У нее что-то вроде нервного тика?

– Я бы сказала, что он помогал мне раздеться, но мне не хочется об этом говорить, когда в соседнем амбаре у него свадьба с девушкой, которая вроде как усердно хочет быть моей подругой.

Я поджимаю губы и потираю заросший щетиной подбородок. Вот именно по этой причине мне приходилось искать девушек за пределами города. Потому что во Флэйминге все переплетены крепче, чем в сыре-косичке. Кто-то был чьей-то троюродной сестрой или же являлся дочерью директора школы.

Например, Стелла Маккартни, с которой я по глупости переспал в старшей школе, а потом ее отец мстил мне, оставляя после уроков до конца обучения.

– И все же, мне интересно. Марк может быть грубым, но даже у него есть манеры, – продолжаю я, когда мы выходим из амбара и бредем по ранчо.

Джемма долго молчит, засунув руки в карманы и глядя на свои сапоги со звездами, переливающимися в свете луны.

– У нас были не те отношения. Он не был ко мне груб. Но и вежлив тоже. Мы просто были. Существовали. И пытались почувствовать себя живыми после отношений, которые стали для нас огромным разочарованием. Но я никогда не была влюблена в него, как в мужчину. Так же как и он не испытывал ко мне теплых чувств, как к женщине.

Я киваю, и мы продолжаем идти в тишине.

Возможно, это была самая длинная речь Джеммы за все время, что я с ней знаком. Она всегда была немного замкнутой, но острой на язык. Однако, когда ее бывший исполнил трюк с магическим исчезновением, все стало куда хуже.

Нет, не хуже. Сложнее.

Ей пришлось столкнуться не только с разбитым сердцем, но и со сплетнями, которые разносились по городу быстрее, чем огонь по сухому полю. Многие были безобидны. Но некоторые… могли ранить.

Во Флэйминге, как и в любом городе, живут разные люди. Немногие из них являются полным дерьмом. Почему-то они считают, что раз мужчина сбежал, то проблема в женщине.

– Я забыл. – Моя рука тянется к заднему карману джинс, откуда торчит бутылка. – Я захватил нам то, что поможет согреться.

Джемма потирает переносицу, словно я ее утомляю.

– Ты забыл взять куртки, но захватил текилу? – теперь из нее вырывается едва различимый смешок.

Он такой крошечный и незаметный, словно она тут же его проглотила. Но я услышал. И по какой-то странной причине хочу еще.

– Понятия не имел, какая у тебя куртка. Вдруг я бы украл одежду миссис Линк? Она потом не отделалась бы от меня и моей задницы.

Джемма потирает грудь, словно старается сдержать хохот.

– Давай, Сирена, миллиграмм смеха не превратит тебя в розового единорога.

Она бросает на меня игривый взгляд, который быстро сменяется интересом:

– Сирена?

Мы выходим за пределы ранчо и медленно бредем вдоль дороги, ведущей в город. Высокие деревья перекрывают свет луны, освещающей нам путь ранее, поэтому я включаю фонарик на телефоне.

Нервно поправляя шляпу, я отвечаю:

– Твой голос. Он… прекрасен.

Я не хотел поднимать эту тему. Но прозвище прозвучало не только в моих мыслях, но и вслух. Мы оба понимаем, что я знаю секрет Джеммы, но почему-то она не считаем нужным это обсуждать. Возможно, потому что все это имеет смысл только тогда, когда она поет? Я не знаю. Конечно, мне бы хотелось понять, почему такая закрытая девушка, как Джемма, раздевается до гола и поет перед множеством людей в баре. Однако… вдруг это ей нравится? Кто я такой, чтобы ее судить?

Джемма ничего не отвечает, предпочитая забрать из моих рук бутылку и сделать щедрый глоток текилы.

– Странно, что я не заметила бутылку, когда ты нес меня на плече, как какой-то пещерный человек.

Могу поклясться, что даже в тусклом свете фонарика ее щеки становятся слегка алыми. И не из-за холода.

– О, так тебе это понравилось, Сирена? – Я толкаю ее плечом и забираю бутылку. – И ты только что подтвердила, что все-таки пялилась на мою задницу.

Джемма запрокидывает голову и стонет:

– Боже, ты невыносим. Когда мы уже придем?

Она ускоряет шаг, чтобы обогнать меня. Я медленно плетусь за ней, наслаждаясь видом того, как покачиваются ее бедра.

– Джемма?

Она не отвечает, продолжая упрямо и сердито топать по дороге.

– Сирена?

– Перестань меня так называть, – доносятся ее приглушенные ворчания.

Я делаю глоток текилы и пропеваю глубоким басом:

– Сир-е-е-ена.

Она топает ногой и останавливается.

– Да что?

– Если тебе станет легче, то я тоже только что пялился на твою задницу.

Она разворачивается и смотрит на меня абсолютно незаинтересованным взглядом. Я подмигиваю ей в ответ.

– Просто невероятно. Как столько глупости умещается в одном теле?

Я пропускаю смешок и показательно провожу рукой снизу вверх вдоль туловища, поправляя шляпу.

– Зато в каком теле.

Мы снова идем бок о бок, передавая друг другу текилу. Из другого кармана джинсов я достаю пачку мармеладок, которую украл сегодня с кухни Лили и Марка.

– У тебя что, в штанах что-то вроде мини-бара?

Я бросаю на нее лукавый взгляд и поигрываю бровями. Она встает на носочки и закрывает мне губы ладонью:

– Даже не смей продолжать мысль, которая уже норовит вылететь из твоего рта, Саммерс.

Она отступает, удостоверившись, что я точно промолчу.

– Знаешь, Сирена, я ничего и не собирался говорить. Это все твои грязные мысли. Я прямо отчетливо услышал, как они скандировали: «У него в штанах огромн…».

Она наступает каблуком мне на ногу.

– Иисусе, ты не можешь просто идти молча? Это просто. Смотри. – Джемма взмахивает рукой. – Закрываешь рот, смотришь себе под ноги и просто молчишь! – зло выкрикивает она.

Эхо ее слов разносится по пустынной дороге.

Меня забавляет, как усердно эта женщина сдерживает свое веселье, крепко скрещивая руки и поджимая губы.

– Да уж, сегодня у меня тяжелая публика, – бормочу я, все еще отказываясь молчать.

Джемма делает самый глубокий вдох в истории человечества.

– Давай поиграем? – подталкиваю ее плечом и передаю бутылку.

Она молчит.

– Ну давай же, – снова подталкиваю ее.

Она делает глоток текилы, закусывает ее мармеладом и говорит:

– Давай. Игра называется «молчанка». Кто первый заговорит, тот…

– Тот должен другому поцелуй.

Понятия не имею, как эта безумная мысль пришла мне в голову, а, что еще хуже, – нашла воплощение в словах.

Джемма неискренне смеется и качает головой:

– Ты спятил. Ни за что на свете.

Я ухмыляюсь, но про себя думаю: неужели поцелуй со мной кажется ей настолько отвратительной идеей, что ее аж передергивает?

– Ой, только не говори мне, что ты боишься какого-то маленького пьяного чмока. – Я непринужденно склоняю голову в ее сторону.

– Я не боюсь, – как всегда уверенно вздернув подбородок, отвечает она.

Я хлопаю в ладоши, чуть не роняя телефон:

– Ну тогда решено.

Полагаю, мы начинаем игру, как только эти слова покидают мой рот, потому что Джемма отказывается смотреть в мою сторону и молчит, словно откусила себе язык, чтобы избежать риска проигрыша.