– Ты размышлял когда-нибудь о природе эмоциональных зарядов? С этой точки зрения?

– Возможно, – осторожно ответил он.

– И что думаешь?

– Что это может стать страшной вещью, окажись не в тех руках.

– А сейчас, как думаешь, в тех?

Арсений нахмурился. Быстро посмотрел на Вику, отвёл взгляд. Это слишком напоминало провокационные вопросы отца.

– Вик. А ты не подосланная шпионка, а?

Она не рассмеялась. Перевернула карточку и прочла:

– Что ты умеешь, а стыдно признаться?

– О-ох. Ну я не знаю.

– Не стесняйся. Никто не слышит. Я не буду насмешничать, Арс, обещаю. – Вика отпила кофе, вытерла губы тыльной стороной ладони – прекрасным, презирающим всякий этикет жестом, – с любопытством повторила: – Так что ты умеешь, но стыдно признаться?

– Терпеть, – соскочило с языка.

– Терпеть?..

Монологи отца. Нудные лекции. Долгие реакции. Вечера наедине с матерью. Длительные поездки и одинокие бесконечные ночи. Вещи, которые нужно повторять снова и снова.

– Я не хочу об этом. Давай ты. Твоя очередь.

Вика не стала настаивать. Поставила карточку на ребро, и солнце на миг блеснуло на серебристой виньетке.

– А я умею немного хитрить с техникой. С планшетами, с электронными часами. Убеждать их делать то, что от них обычно не требуется.

– Ты про чипы? Про прослушку?.. Вика! Ты точно не шпион?

– Я не шпион. А вот ты, Арс, – точно сын господина Щумана-старшего, чья подозрительность известна всем политическим кругам. Ну какая прослушка… Я умею делать так, чтобы стандартные звуковые сигналы выстраивались во что-то наподобие музыки, вот и всё. Ба научила.

– Что ж у тебя за бабушка такая? – поражённо и весело спросил он.

– Бабушка как бабушка. Лучшая. – Вика кивнула на карточки: – Она подарила их, чтобы я когда-то передарила своим внукам. Внукам. – Вика дёрнула плечом, оглянулась на двор за окном. Залитый солнцем, с почти облетевшими каштанами и тяжёлыми изумрудными елями, ограждённый высокой стеной, за которой шумело шоссе Империи, он будто застыл вне времени. – Очень сложно представить, что когда-то… Ого, гляди-ка, Арноша.

Арсений выглянул из окна. По дорожке от проходной и правда шагал Арнольд.

– Подкатывает к тебе? – безразлично поинтересовался он, вертя в руках следующую карту.

– С чего ты взял?

– С того, что здесь сложно найти парня, который бы к тебе не подкатывал.

– Что правда, то правда, – согласилась Вика. – И, знаешь, очень удобно, что мы с тобой то и дело мелькаем вместе. Я думаю, из-за этого они скоро перестанут.

Арсений ждал, что она скажет что-то более конкретное, но Вика не стала развивать тему. Вытянула из его пальцев карточку и прочла:

– Что бы ты хотел уметь, но не умеешь?

Прозвенел звонок. Он дёрнулся и разлил кофе. Резко произнёс, соскакивая с подоконника и ища салфетку:

– Терпеть. Пойдём. Не хочу опаздывать. Потом доиграем.

Остерманы

Институт, парк, коридоры, общие знакомые, случайные встречи. К концу осени за глаза их начали звать «Остерманы», и Вика явно злилась, но Арсения это лишь забавляло: он знал, что нет никаких Остерманов, есть Виктория Остер и Арсений Щуман, и как бы ему ни хотелось – это всего лишь картинка. Вика была рядом, и Вика была на безжалостно-выверенном расстоянии. А ему хотелось принадлежности, хотелось быть с кем-то и хотелось просто тепла после долгих тоскливых лет болезни и отчуждения матери. И он чувствовал всё это рядом с Викой. Хотелось ли ему большего? Конечно, да. Но он слишком боялся разрушить то, что получил, и жёстко удерживал себя от любого форсирования событий.

– А ты не соврал насчёт терпения, – сказала Вика однажды, когда они длинными неотапливаемыми переходами шагали в библиотеку.

– Я думал, в этом и суть той игры. Не врать и не пропускать вопросы.

– Очень по-имперски, – согласилась она, беря его под руку и резко меняя тему: – Пойдём вечером в студенческий театр? Сегодня премьера.

– Что показывают? – спросил он, делая вид, что нисколько не удивлён.

– «Полуникому-не-видно», – ответила Вика так же нейтрально, будто приглашал его каждые выходные.

– Интригует.

Арсений хотел наврать отцу, хотел отговориться подготовкой к зачётам или тем, что придётся порыться в библиотеке, поискать судебные прецеденты для курсовой, но сказал прямо, сам удивив себя:

– Иду в театр с девушкой, буду поздно. Маму предупреди, чтобы не волновалась.

Он не слишком помнил, что ответил отец и что показывали на сцене. Места были только в последнем ряду, Вика уверенно направилась к двум свободным возле колонны, и он слегка оробел, смутно припомнив, что значат эти места. Но ничего не случилось, тьма и уединение не помогли, Вика предложила только:

– Слушай. А давай тоже пойдём?

– Куда? – не понял он.

Она не ответила, захваченная спектаклем. Сидела, поглаживая ободранный подлокотник, щурилась, подавшись вперёд. Почему она была с ним?.. А всюду вокруг поблёскивали чужие любопытные взгляды, и с ним здоровались во время антракта, поздравляли с проектом по колониальной политике, хлопали по плечу, вспоминая реформу прозрачности распределения стипендий, которую он предложил студсовету; Арсений слышал, как её обсуждали сидящие впереди старшекурсники.

После спектакля Вика придержала его за локоть, шепнула, незаметно указав подбородком на парня в соседнем ряду:

– Узнал? Председатель Совета обучающихся.

Они были знакомы, но со спины Арсений не узнал.

– Назвал тебя вчера непоколебимым, холодным и справедливым.

– Это когда это?

– Ты в своей лаборатории многое пропускаешь, – усмехнулась Вика. – В том числе весточки от Арнольда.

– То есть? – напрягся Арсений.

– В отличие от тебя, он твёрдо намерен дойти до самых вершин.

– Вик, если ты опять про Совет, то хватит, а? Мне уже отец этим плешь проел.

– Как скажешь, Арс. Как скажешь… Как тебе театр?

– А? – выискивая глазами Арнольда, рассеянно отозвался он. – Я не особо смотрел, честно.

– Не спектакль. Сам театр, – с нажимом повторила Вика.

– А… неплохо.

– Так пойдём?

– Домой?

– Сюда.

– Кажется, я сильно устал и совсем туплю. Мы и так тут, разве нет?

– Хорошо, что тебя профессора сейчас не слышат, – вздохнула Вика. – Ты в деканате на хорошем счету. Я бы даже сказала, с тобой считаются… Правда, с ними ты более сосредоточен. Я предлагаю заниматься в студии. В театральной студии.

– Тебе мало танцев?

Он расстегнул верхнюю пуговицу, ослабил воротник. Хотелось есть и спать. И немного кружило голову то, что Вика рядом, а они – не в аудитории, не в столовой, не в толпе во дворе на большом перерыве, а в сумраке зала полупустого уже театра. Старого, с заношенным занавесом, скрипучими стульями и мерцающими прожекторами, но всё же театра. Была в этом какая-то магия. Совсем как в Вике: ничего необычного, если разложить на части, но если всё вместе… И так же недосягаемо.

– И у тебя же ещё этот «ЭкоЙерлин». И сессия на носу. Какой театр, Вик?

– Сказал человек, который ночевал бы в лаборатории, если бы смог выбить ночной пропуск.

– Кто ж мне его даст. Чудо, что вообще пускают.

– Да, чудо, – задумчиво согласилась Вика, поднимая сиденья кресел и пробираясь к выходу. – Но театр – другое. Это не твоя лаборатория, не мои репетиции. С тобой правда считаются, ты правда на слуху, Арс. Ты амбициозный и честолюбивый, но тебе нужны ещё и другие мышцы, понимаешь? Интонации, внимания, паузы. Ты без этого будешь призраком, у тебя слишком много терпения и эмпатии внутри, ты за ними забываешь себя…

Он вспомнил вечера в танцевальном зале. Вика смеялась, поправляла его, ставила руки, иногда случайно его щеки касались её волосы – на занятия она заплетала косу. Стет, астет, триоль-рекатон, пас-паскаль, гальцер. Каждый раз, замечая, как он наслаждается моментами прикосновений, она говорила:

– Не путай. Это не романтика, это власть тела над хаосом.

Ей нравилось декомпозировать, конкретизировать, систематизировать. Она раскладывала овощи в салатах по цветам, сортировала мусор по фракциям, вела безупречные конспекты, которые разлетались в сессию на весь поток. Она неторопливо и властно приводила в порядок его внутренний хаос, его изломы, сомнения и осколки, отделяя навязанные стремления, чужие напутствия и ожидания от его собственного «хочу». «Могу». «Стану». И не было ничего удивительного, совершенно ничего удивительного в том, что он ответил:

– Интересная мысль. – Попытался представить себя там, на сцене, в полосе света. Не в тени, не в зале, не в тесной лаборатории, а перед публикой. У него пересохло во рту. Это было захватывающе. И тревожно почти до озноба. – Тут бывает какой-то отбор? В труппу? Или как сюда попадают?..

Парк «Виктория»

– Ты правда снова идёшь в театр с Арсением? Надеюсь, он не перепутает тебя с опытом в какой-нибудь своей колбе.

Арнольд произнёс это с усмешкой, позвякивая ложечкой в чашке кофе, – реплика между делом, фраза-заплатка залатать затишье в беседе, – но Арсений едва подавил вспышку злобы. Господин фон Зин. Он отвернулся якобы взять салфетку и закатил глаза. Вернулся к столу с нейтральным выражением на лице. Арнольд всё не унимался:

– Но с колбами, наверно, и проще? По крайней мере, реакции предсказуемы.

За столиком засмеялись.

– Не все, – пожал плечами Арсений. Арнольд дружелюбно улыбнулся и принялся за свой кофе, сваренный на песке. Не ленился ходить в дальний угол кампуса, к преподавательскому корпусу – только там было что-то вроде небольшой кофейни, где можно было купить более-менее приличный кофе, а не бурду из кофейного автомата.

Вика окинула взглядом одного, другого. Протянула лениво:

– Господин фон Зин… Вы говорите иногда так, словно пытаетесь быть за меня в ответе. Это мило. Но я пока и сама справляюсь неплохо.

Арнольд вновь улыбнулся, спокойно и добродушно. Он был дружелюбен со всеми. С Викой – особенно. Опасно добродушен и подозрительно дружелюбен. Кое-кого с его подачи уже отчислили, а одному из преподавателей пришлось покинуть кафедру после небольшого, но тщательно срежессированного скандала.

Тем вечером, отделавшись от Арнольда, они отправились в библиотеку главного корпуса – двухэтажную, с громадными мозаичными панно и массивными столами. В последние месяцы библиотека стала местом учёбы, встреч, долгих разговоров, фильмов в наушниках. Иногда они гадали по книгам, иногда даже проносили кофе в термокружках – Вика никогда не брала одноразовые стаканчики. У них почти не было других мест, кроме института: она не приглашала к себе, он не считал возможным позвать к себе. Кафе, рестораны, парки, за исключением яблочного сада вокруг юридического корпуса, были прерогативой официальных пар – но они не были парой. Оставались подоконники в коридорах, скупо освещённые вечерние аудитории, полуподвальные кабинеты самоподготовки, напоминавшие тюремные камеры отсутствием окон и ослепительно-белым светом. А потом они открыли для себя библиотеку – по неписаному обычаю младшекурсников туда не пускали, но после межфакультетского конкурса эссе Арсения Щумана знали уже достаточно, чтобы пропускать, не задавая вопросов. Как и Вику, ведь она была рядом с ним. Она была с ним, они были вместе, Остерманы – так считал весь институт, на виду которого оба с блеском сдавали коллоквиумы и зачёты, играли проходные роли в нашумевшем «Послесвечении», устанавливали контейнеры для сбора пластика и использованных аккумуляторов и занимались в главной библиотеке.

– В этом и есть секрет, Арс, – сказала Вика, вытаскивая из сумки плотный тяжёлый альбом в бархатном переплёте. – Ты блюдёшь лицо. Делаешь свою светлую сторону идеальной. А под прикрытием этого занимаешься тем, что тебе действительно важно. – Она открыла альбом, и Арсений увидел выкройки, чертежи и рисунки. – Например, этим.