– Разумеется. Вы сейчас в стационар?

– Да, сегодня первый рабочий день, нужно многое успеть.

– Извините, что так срочно вас выдернула…

– Вы поступили совершенно правильно, Юлия Марковна.

Вернувшись в основной корпус, я не сразу поднялась наверх, а с ознакомительной целью прошлась по первому этажу.

В приемный покой вели «распашные» двери со двора, достаточно большого для того, чтобы там могли разъехаться две машины скорой помощи.

Помимо двух смотровых, в приемном покое имелись кабинет травматологии, рентген, гипсовая, а также ургентная операционная. После оказания неотложной помощи и постановки диагноза пациента, в зависимости от сложности случая, отправляли или на отделение, или в Богучаны.

Вход в амбулаторию располагался с торца здания. Вдоль длинного коридора со скамейками тянулись двери в кабинеты. Прием велся в две смены: утреннюю, с 8:00 до 13:00, и вечернюю, с 14:00 до 19:00. Терапевт, хирург и гинеколог принимали каждый день, поэтому в штате их было по двое. Окулист, невропатолог, уролог и отоларинголог – через день. Со следующей недели к работе должен был приступить пульмонолог. Расписание приема висело на доске возле регистратуры.

В боковом крыле располагались операционная, кабинет для забора анализов и автоклав для стерилизации инструментов.

Фактически Таёжинское медучреждение являлось полноценной больницей, только без узкопрофильных отделений и роддома. Изначально основанное как симбиоз амбулатории и стационара, оно приобретало все больший функционал, свидетельством чему служили наличие приемного покоя, карет скорой помощи и операционной.

Разумеется, это появилось не сразу, но тем-то и было ценно. Благодаря стараниям главврача жители поселка могли получать всестороннюю медпомощь, обращаясь в Богучанскую больницу лишь в случаях, когда стационар по тем или иным причинам оказывался бессилен.

Все было устроено максимально удобно и компактно. В кабинетах и коридорах царила стерильная чистота, но фенолом и хлоркой – извечными больничными запахами, вызывающими у пациентов неприятные и тревожные ассоциации, – практически не пахло.

Кабинет невропатолога находился рядом с гинекологическим, и я порадовалась, что и здесь мы с Ниной будем соседками (в те дни, когда наши смены будут совпадать). Убедившись, что мой кабинет готов к приему, я заглянула к Нине, но медсестра сказала, что доктор Гулько в операционной на плановом аборте.

Весь второй этаж стационара занимали палаты: шесть мужских и шесть женских, в каждой по пять коек. Пациенты в среднем проводили здесь неделю, получая назначенное им лечение: уколы, капельницы, физиотерапию, перевязки. Пожалуй, единственным отличием от больницы было отсутствие ежеутренних врачебных обходов. Пациентов при необходимости осматривали узкопрофильные врачи, назначавшие процедуры.

До начала амбулаторного приема я успела проконсультировать на отделении пятерых пациентов с неврологическими патологиями; одному из них, как выяснилось при осмотре, было показано срочное хирургическое вмешательство по поводу воспаления позвоночной грыжи, другому пациенту я кардинально изменила схему лечения. На обед я не пошла, только выпила чашку чая в ординаторской и сразу вернулась к работе.

Когда в начале третьего я спустилась в амбулаторию, у кабинета уже собралась очередь. Таёжинцы ожидали появления нового невропатолога не меньше, чем коллектив стационара. Меня, разумеется, вначале приняли за медсестру. Бабулька в вязаной кофте и очках с толстыми стеклами, сидевшая ближе всех к двери, спросила:

– Доченька, а дохтур-то где?

– Прием сейчас начнется, – ответила я.

Поправив перед зеркалом колпак и вымыв руки, я села за стол и крикнула:

– Заходите!

До этого момента я вела амбулаторный прием только однажды: на четвертом курсе, когда проходила практику. Меня прикрепили к поликлинике в Петроградском районе в качестве помощника невропатолога. Я наблюдала за тем, как он ведет прием, слушала, разбирала бумаги, писала направления, пару раз врач доверил мне провести тест с тромнером^[6]. Через неделю врач заболел. Пока ему искали замену, я вела прием. Внешне оставалась спокойной, но, конечно, очень переживала, боялась допустить ошибку, назначить неправильное лечение. К счастью, был май, пациенты разъехались по дачам, случаи все были несерьезные. Через два дня досрочно вышел из отпуска второй невропатолог, и я снова стала разбирать бумаги и стучать тромнером по коленкам.

Вошла та самая бабушка. Удивленно оглядела кабинет из-под очков и повторила:

– Доченька, так а дохтур-то где?

– Я доктор. Пожалуйста, присаживайтесь.

Пациентка молча развернулась и исчезла за дверью.

Я сделала глубокий вдох и сказала себе, что всё в порядке.

Из коридора доносились приглушенные голоса. Я встала, подошла к двери и прислушалась. Расслышала слово «студентка», распахнула дверь и вышла в коридор.

Разговоры тут же стихли. Пациенты усердно отводили глаза. Боковым зрением я заметила, что женщины, сидящие на соседней скамейке у кабинета гинеколога, смотрят на меня и перешептываются.

– Кто следующий к невропатологу? – ровным голосом спросила я.

Очередь молчала.

– Кто следующий? – повторила я вопрос.

– Ну я следующий! – пробасил здоровяк, одетый в рабочий комбинезон и рубаху с закатанными рукавами, обнажающими мощные бицепсы.

– Проходите.

– Мне доктор нужен.

Это переходило уже все границы, но я соблюдала стоическое спокойствие.

– Я и есть доктор. Зоя Евгеньевна Завьялова. Можете уточнить в регистратуре.

– Да ладно, само пройдет. А если не пройдет, в Богучаны съезжу. Шурин на машине отвезет.

Здоровяк встал и, прихрамывая, направился к выходу.

– Не обижайтесь, но вы такая молоденькая, – извиняющимся тоном проговорила одна женщина. – Предыдущий невропатолог такой солидный был, а у вас и опыта, наверное, нет…

– Опыт есть. Могу показать диплом.

Женщина с сомнением покачала головой, как бы говоря: «Не знаю, что у вас за диплом…».

– Уговаривать никого не буду. Если надумаете, заходите.

Я вернулась за стол и принялась машинально перебирать ручки и карандаши в пластиковом стаканчике, изо всех сил стараясь не расплакаться.

Повторялась та же история, что и на летучке, только уже не с коллегами, а с пациентами. Я услышала, как открывается дверь, и внутренне подобралась, но вошла не пациентка, а Нина.

– Вот ведь сволочи! – с чувством сказала она. – Ну ничего, сейчас я им прочищу мозги.

– Постой, не надо…

Но Нина, не стесняясь в выражениях, уже «прочищала мозги» пациентам. Впрочем, следовало отдать ей должное: выражения были хотя и крепкие, но совершенно уместные.

Когда красноречие Нины иссякло, в коридоре установилась тишина. Я сидела с пунцовыми щеками, колотящимся сердцем и влажными ладонями. Наверняка кто-то из пациентов (а может, сразу несколько) уже были на пути к кабинету главврача с жалобой на произошедшее.

«Какой скандал! Ну зачем Нина это сделала?..»

В дверь нерешительно постучали, и в кабинет, держась за поясницу и болезненно морщась, вошла та женщина, которая сравнила меня с предыдущим невропатологом.

– Можно? – боязливо спросила она.

– Проходите, присаживайтесь.

Женщина села и протянула карточку. Раиса Ильинична Обухова 1934 года рождения, прочла я. Учетчица в заготконторе.

– На что жалуетесь, Раиса Ильинична?

– Да поясницу опять прихватило. Я на ночь мазью растерлась, не помогло. Утром еле-еле с кровати сползла, анальгин выпила, вроде отпустило, но ненадолго. Позвонила в отдел кадров, сказала, что на работу сегодня не приду. Вы мне дадите бюллетень?

– Сначала я должна вас осмотреть. Вам ранее диагностировали поясничную грыжу или спондилез? – спросила я, пролистывая карточку.

– Что-что?

– Рентген вам раньше делали? Да, вижу, вот апрельский снимок. Патологий не выявлено.

– Думаете, я обманываю, чтобы на работу не ходить?

– Нет, я так не думаю. Разденьтесь и прилягте на кушетку.

– Это еще зачем? Доктор Дегтярев не…

– Раиса Ильинична, пожалуйста, разденьтесь и прилягте на кушетку.

Женщина, недовольно ворча, сняла платье и улеглась. Стараясь не обращать внимания на заношенное, не первой свежести белье, я провела осмотр – вначале беглый, затем более тщательный. Поясничная область была относительно спокойной, но, когда я начала пальпировать почки, пациентка дернулась и ойкнула.

– Где больно? – уточнила я. – Здесь? Или вот здесь?

– Везде больно… Ох, хватит!

– Одевайтесь. Температура в последнее время поднималась?

– Откуда же мне знать? Градусника нет, разбился в прошлом месяце, всё руки не дойдут новый купить. А у соседки зимой снега не выпросишь.

– Проблемы с мочеиспусканием есть?

– С чем-с чем?

– Когда по-маленькому ходите в туалет. Боли, жжение?

– Да прихватывает иногда. Но это известное дело, женское. Я внимания не обращаю.

– Анализ мочи давно сдавали?

– Давненько.

Я повторно пролистала карточку, отыскивая бланки из лаборатории.

– Вот тут подклеен анализ годичной давности. Выявлены повышенные лейкоциты и белок. Заболевания почек вам ранее диагностировали?

– А почки при чем? – удивилась Раиса Ильинична.

Я дала ей градусник, проверила температуру, сняла трубку и, сверившись со списком, набрала внутренний номер.

– Армен Оганесович? Говорит доктор Завьялова… Да, она самая. У меня тут пациентка с подозрением на пиелонефрит. Характерные боли, температура 37,5. Анализы не сдавала. Примете? Спасибо. Сейчас направлю.

Я протянула женщине медкарту и сказала, что ей нужно пройти к пятому кабинету.

– Там принимает уролог. У вас подозрение на пиелонефрит.

– На что? – испуганно переспросила Раиса Ильинична.

– Пиелонефрит. Воспалительное заболевание почек.

– Но у меня болит поясница!

– Боль в почках отдает в поясницу. При пальпировании…

– Ничего и не отдает! Слова еще какие-то выдумали: нефрит, парирование… Что мне, в очереди опять сидеть?

– Пройдете без очереди, с острой болью.

Пациентка вышла, не потрудившись закрыть за собой дверь, и во всеуслышание заявила:

– Не знает она ничего, эта новая докторша! Я ей говорю: поясницу ломит, а она меня к урологу отправила.

– Зачем тебе, Рая, уролог? Он ведь, кажись, по мужским… специалист, – ввернула крепкое словцо какая-то женщина.

– Пойду домой, мазью снова натрусь, авось отпустит. Главное, чтоб за прогул не уволили. Попросила бюллетень выдать, да у нее, видать, как у Тоньки-соседки, тоже зимой снега не выпросишь!

Я встала и демонстративно громко захлопнула дверь. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, достала из шкафчика пузырек с валерьянкой, накапала в мензурку, разбавила водой и выпила. Распахнула окно, постояла немного, глядя на улицу и продолжая размеренно дышать.

Часы показывали без четверти три. Прошло всего тридцать минут с того момента, как я вызвала первого пациента. До конца приема оставалось четыре с лишним часа. Необходимо было что-то предпринять. Перспектива быть уволенной в первый рабочий день выглядела настолько реальной и пугающей, что я совершенно растерялась, не понимая, что же мне делать.

Я потерпела фиаско, чему виной была моя самонадеянность. Мою бдительность усыпило то, что коллеги, несмотря на язвительные комментарии в мой адрес, прекрасно понимали: Фаина Кузьминична не поставит на самостоятельный прием недоучку, значит, в моем профессионализме можно не сомневаться. Другое дело – пациенты. Далеко не все из них имели образование выше среднешкольного, многие приехали в леспромхоз из деревень и не понимали разницы между урологом и венерологом, а названия болезней воспринимали как личное оскорбление.