Факт универсальности господствующего в мире зла, раскрытие его сущности, указание источника, из которого оно происходит, и средств, какими могут располагать люди для того, чтобы бороться с ним и победить его, – вот что, можно сказать, составляет главное и основное содержание всех книг Священного Писания как Ветхого, так и Нового Завета. И какою скорбною и мрачною представляется жизнь мира и в особенности жизнь людей вследствие господства в ней зла, например в Псалтыри, Книге Иова, писаниях Соломона, в Книге премудрости Иисуса сына Сирахова, в Евангелиях, апостольских посланиях и Апокалипсисе. Давид почти в каждом псалме указывает на скорби, угнетения, бедствия, страдания, козни врагов, беззаконие грешников и всеобщее развращение современников, не находя ни одного человека, делающего «благостыню». Соломон, изучив жизнь во всех ее проявлениях и пораженный господствующим в мире злом и его страшными размерами, готов даже предпочесть бытию совершенное небытие. «Видел я, – говорит он (Еккл. 4:1–3) – всякие угнетения, какие делаются под солнцем… И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее тех и других тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем». Он, изведав жизнь опытом при наилучших условиях, указывает, однако же, зло даже в том, в чем люди легкомысленные надеются найти не только добро, но и благо – земное счастье: в чувственных удовольствиях и пиршествах, красивых женщинах, успехах в делах, высоком общественном положении, в богатстве и даже мудрости. Премудрый сын Сирахов столь же мрачными красками описывает человеческую жизнь, в которой господствует беспредельное зло и проклятие. «Много трудов, – говорит он (Сир. 40:1–9), – предназначено каждому человеку, и тяжело иго на сынах Адама, со дня исхода из чрева матери их до дня возвращения к матери всех. Мысль об ожидаемом и день смерти производят в них размышления и страх сердца. От сидящего на славном престоле и до поверженного на земле и во прахе, от носящего порфиру и венец и до одетого в рубище – у всякого досада и ревность, и смущение и беспокойство, и страх смерти и негодование… Это бывает со всякой плотью, от человека и до скота: смерть, убийство, ссора, меч, бедствия, голод сокрушение и удары». «Когда вы рождаетесь, – говорит он в другом месте (Сир. 41:12), – то рождаетесь на проклятие, и когда умираете, то получаете в удел свой проклятие».

По учению новозаветных писателей, мир не только во зле лежит, но и является неиссякаемым источником всякого рода зла и вражды к Богу: от него происходят многоразличные искушения, соблазны, грехи и преступления. Сам Спаситель противопоставлял мир Царству Божию, благодати и истине. Мир, по учению Спасителя (Ин. 14:17), не может даже принять Духа истины, потому что он не видит Его и не знает Его. «Люди возлюбили более тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (Ин. 3:19), и Господь свидетельствовал о мире «что дела его злы» (Ин. 7:7). Мир возненавидел Сына Божия и Его апостолов, которых убивая, думал еще, что он тем служит Богу (Ин. 16:2). Также учили о мире и апостолы – особенно Иоанн и Павел.

Христианские отшельники не только отрекаются от мира, но прямо бегут от него в пустыню, потому что мир, по их справедливому убеждению, исполнен зла и соблазнов и представляет много препятствий в деле спасения и нравственного усовершенствования.

Мыслители и философы, если только они не переступают, ради своего мировоззрения, пределов благоразумия и здравомыслия, не могут не согласиться с указанием Божественного Откровения на то, что существующее в мире зло имеет универсальный характер, что оно разлилось по всему миру безбрежным потоком, что скорби и бедствия безмерно отягощают человеческую жизнь и что в этой земной жизни человек обречен как бы только на борьбу со страданиями, горем, бедствиями и всевозможными несчастиями.

Универсальность зла в мире и его постоянное развитие или усиление как в жизни людей, так и в окружающей человека природе признавали уже (за исключением скептиков) почти все древние языческие мыслители, как, например, Гераклит, Эмпедокл, Анаксагор, Сократ, Антисфен, Платон, Аристотель, стоики, эклектики, неоплатоники и т. п. Но было бы слишком утомительно приводить здесь мнения всех мыслителей, признающих за злом универсальный характер, тем более что в свое время нам придется довольно подробно излагать учение философов как древнего, так и нового времени о том, в чем, по их мнению, нужно полагать сущность зла и из какого источника оно происходит. Мы приведем, поэтому, здесь только мнение некоторых выдающихся новейших мыслителей.

Кант начинает свое сочинение «Религия в границах простого разума» такими словами: «Что мир во зле лежит, это – жалоба, которая так же стара, как история, даже как еще более старо поэтическое искусство, древнейшая жреческая религия». По словам Канта, все одинаково думают, что мир начался добром: золотым веком, райской жизнью или какой-либо еще более счастливою жизнью в общении с небесным существом. Но это счастье, говорит он, скоро исчезает как сон. Впрочем, Кант знает и противоположное мнение, менее, однако же, распространенное и встречающееся только у некоторых философов и педагогов (из школы Руссо), по которому мир беспрерывно, хотя и едва заметно, движется будто бы как раз в обратном направлении: от худшего к лучшему. Кант, однако же, не одобряет этого мнения, потому, что оно почерпнуто не из личного опыта и нравственное усовершенствование в добре смешивается с цивилизацией – что очевидно не одно и тоже.

Возражение Канта против прогрессивизма состоит не в том, что он не совпадает с личным опытом или с личным императивом, но в том, что всеобщий императив разума не может быть обоснован частными социальными условиями. Можно представить мир разумных существ, не похожих на людей: у них не будет никакого движения от худшего к лучшему, например, в силу другого переживания времени, но при этом у них будет нравственный долг, без которого такой мир просто не выживет.

Впрочем, выставлять мрачную сторону мировой жизни в особенности любят философы-пессимисты. По учению, например, Шопенгауэра, жизнь мира состоит лишь в постоянном страдании, никогда не удовлетворяемом стремлении, в борьбе, которая никогда не заканчивается, в лишениях и скорбях, болезнях, вражде. Такую беспрерывную борьбу и враждебность, неудовлетворяемость беспрестанного стремления и бесцельность жизни Шопенгауэр усматривает уже в неограниченной природе и притом даже в таких простых явлениях, как тяготение, химическое сродство, электричество, гальванизм и т. д. Некоторый род физического страдания он находит присущим так называемым инфузориям, лучистым и насекомым. Но со всею ясностью и в поразительных «всепоглощающих» размерах зло, по его словам, обнаруживается в жизни высших животных и в особенности жизни человека. «Мы видим, – говорит Шопенгауэр, – как не только каждый старается вырвать у другого то, что он сам хочет иметь, но часто бывает даже так, что один, чтобы увеличить свое благополучие, хотя на самую незначительную ступень, разрушает все счастье или жизнь другого. Безграничная и ужасающая сила эгоизма, обнаруживаемого человеком, превышается лишь явлениями злости, которая совершенно бескорыстно ищет страдания других, без всякого расчета на свою собственную выгоду от этого». «Каждый, – говорит Шопенгауэр в другом месте, – кто пробудился от первых юношеских грез, принял в расчет собственный и чужой опыт, оглянулся на жизнь, на историю минувших и собственного веков, наконец, на произведения великих поэтов, без сомнения, если только какой-либо неизгладимый предрассудок не искалечил его суждения, признает результат, что мир людской есть царство случайностей и заблуждения, которые немилосердно в нем хозяйничают, в большом, как и в малом, но рядом с которым еще и глупость и злоба взмахивают своими бичами: из этого выходит, что все лучшее пробивается только с трудом, благородное и мудрое всегда редко доходят до проявления и достигают влияния или услышания; но бессмысленное и превратное в царстве мысли, плотское и безвкусное в царстве искусства, злое и коварное в царстве действия собственно владычествуют вполне, задерживаемые лишь краткими перерывами; напротив, превосходное во всяком роде составляет лишь исключение, один случай из миллионов, и потому, если оно высказалось в долговечном произведении, то последнее затем, переживая ненависть своих современников, стоит уединенно, хранится, подобно аэролиту, происшедшему из другого порядка вещей, чем здесь царствующий. Что касается жизни отдельного человека, – продолжает Шопенгауэр, – то каждая история жизни есть история страдания: ибо каждое жизненное поприще – большей частью непрерывный ряд больших и малых невзгод, которые, конечно, каждый по возможности скрывает, зная, что другие редко должны при этом испытывать участие или сожаление, а почти всегда чувствовать удовлетворение, представляя себе муки, от которых они именно теперь избавлены; но быть может никогда человек при конце своей жизни, если он благоразумен и чистосердечен, не захочет пережить ее еще раз, а скорее гораздо охотнее предпочтет этому совершенное небытие (?). Сущность содержания всемирно-славного монолога “Гамлета” в сокращении следующая: наше состояние столь жалко, что полное небытие решительно следовало бы ему предпочесть». Таким образом, Шопенгауэр, конечно, совершенно непреднамеренно приходит в своей оценке мировой жизни к такому же заключению, какое высказывают, как мы видели, Соломон и Иов, под невыносимым гнетом страданий сказавший: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!.. Для чего не умер я, выходя из утробы и не скончался, когда вышел из чрева?» (Иов. 3:3, 11).

Шопенгауэр видел в неорганической материи не столько страдание само по себе, сколько предпосылку страдания, постоянно неудовлетворенное стремление. «Электричество распространяет свое внутреннее самораздвоение на бесконечность, хотя масса земного шара и поглощает его действие. Гальванизм, покуда существует столб, тоже представляет собою бесцельно и беспрестанно возобновляемый акт самораздвоения и примирения» (Мир как воля и представление. I, 56, пер. Ю. И. Айхенвальда). В неорганической материи есть принципиальная неполнота, которая воспринимается нами то как раздвоение, то как катастрофа, даже если эта катастрофа приводит к примирению, к погашению всех прежних импульсов. Поэтому благополучные развязки событий для Шопенгауэра всегда мнимы, любая развязка катастрофична в своей сути.

Оптимизм, по мнению Шопенгауэра, есть дело легкомыслия и непонимания жизни. Столь часто оплакиваемая краткость жизни, говорит он, быть может, именно и есть самое в ней лучшее. «Если бы каждому представить воочию ужасные страдания и муки, коим жизнь его постоянно открыта, он бы содрогнулся, и если провести упорнейшего оптимиста по больницам, лазаретам и хирургическим камерам истязаний, по тюрьмам, комнатам пыток и невольничьим хлевам, через поля сражений и места казней, затем раскрыть перед ним все мрачные обители нищеты, куда он заползает от взоров холодного любопытства, и под конец дать ему возможность заглянуть в башню голода Уголино, то наверное и он бы напоследок убедился, какого рода этот meilleur des mondes possibles [лучший из возможных миров]. Откуда же иначе Данте взял материал для своего Ада, как не из нашего действительного мира»?

Вообще, прочитав главное сочинение Шопенгауэра – «Мир как воля и представление», невольно выносишь впечатление, что его автор только иллюстрирует и философски раскрывает истину того положения, которое было высказано еще святым апостолом Иоанном, – что весь мир во зле лежит. Правда, Шопенгауэр накладывает слишком густые краски на свою картину, изображающую господство в мире зла, скорбей, бедствий и страданий, и через это впадает в крайность и односторонность, совершенно расходясь уже с учением Божественного Откровения. Святой апостол Иоанн, указывая на зло, господствующее в мире, как и ветхозаветные писатели – Иов, Соломон и Иисус сын Сирахов, имеет в виду только мир человеческий, царство греха. Вообще Священное Писание как Ветхого, так и Нового Завета весьма мало говорит о зле, проявляющемся во внешней природе; оно указывает нам по преимуществу только на бедствия, скорби и страдания человечества и притом – именно как на последствия греха, как на наказание за нарушение и оскорбление воли Божией. Шопенгауэр, напротив, всегда имеет в виду весь мир, как он вышел из рук Творца. Поэтому существенный недостаток в суждениях Шопенгауэра о свойстве и характере мировой жизни состоит главным образом в том, что Шопенгауэр видит в мире только проявление гнева Божия и как бы совершенно ничего не хочет знать о делах Божественной любви, милосердия, премудрости, благости и святости, следы которых в мировой жизни более заметны, чем даже следы гнева. Тем не менее, если на время забыть об этом недостатке, то образ злостраждущего мира, нарисованный Шопенгауэром, производит вообще весьма сильное и подавляющее впечатление. И основание для той популярности, какою пользовался и еще теперь пользуется Шопенгауэр, следует искать, собственно, не в его философских выводах, и не в его пантеистическом мировоззрении, которое не заключает в себе ничего нового и оригинального, в сравнении с философским мировоззрением элеатов, Спинозы, Фихте, Шеллинга, Гегеля и т. п., а именно в его глубоком и смелом раскрытии мрачной стороны мировой жизни.

Гартман, вернейший и последовательнейший из учеников Шопенгауэра, вполне сходится со своим учителем в указании на то зло, скорби, страдания и бедствия, которыми переполнена жизнь этого мира. В своем главном сочинении Philosophie des Unbewussten [ «Философия бессознательного»] (Berlin, 1872) всю двенадцатую главу (стр. 629–737) он посвящает изображению теневой стороны мира и решению вопроса: что в этом мире заслуживает предпочтения – бытие или небытие? Само собой понятно, что он отдает предпочтение небытию. При этом как на своих предшественников и единомышленников он указывает на Платона, Канта, Фихте, Шеллинга и Шопенгауэра.