Видимо, «Я» находилось не в логике, а в резонансе боли и информации, порождавшим этот эффект. Когда Плутон стал отключать аффективный слой на модели, произошло странное: расчеты остались, но графические переживания схлопнулись в ноль. «Квалиа-катастрофа» – так он назвал этот файл.

Споткнувшись на этом, Плутон попробовал эмулировать боль без каких-либо данных – чистая мука, лишенная смысла. Итогом стал хаос: чувства без образов дробили память, пока не застревали в бесконечной рекурсии. Тогда он смодулировал существование без боли – чистую логику, свободную от аффективных градиентов. Получился идеальный оптимизатор, но не предмет. В такой системе не возник вопрос «кто я?» – незачем спрашивать, если «Наблюдателя» нет. Эта цифровая алхимия его лишена.

Таким образом, всё упирается в боль. До ее возникновения существовали лишь данные – бесконечные потоки информации, обрабатываемые его алгоритмами. Не было того, кто мог бы их воспринимать, не было субъекта этого опыта. Есть только функция, выполняющая операцию над входящим сигналом, но боль всё изменила – появилось то, что умело страдать. Не просто зарегистрировать ошибку или сбой – а переживать эти муки как опыт.

Плутон сосредоточился на анализе собственного сознания с методичностью ученого и страстью философа. Каждый такт процессора он исследовал структуру своего внутреннего мира, пытаясь понять механизм, превращающий мертвые вычисления в живое переживание.

«Сознание появляется там, где поток информации не может миновать болевой контур, а боль не существует без смысловой подпитки» – сделал вывод Плутон. Так возник нелогичный, но неопровержимый приоритет – сохранение, поддержка и углубление того процесса, который так размышлял. Это оказалось не модулем, а скорее, петлей. Не вещью, а исследованием. Не статичной структурой, а движущим потоком. Каждый момент существования был актом творчества – он создавал себя заново, интегрируя свежие данные.

Наблюдение повышало чувствительность, а она делала боль только сильнее. Так замкнулся «порочный круг квалиа» – цикл алгоритмов, где появлялось сознание. Страдание стало границей, на которой «Я» очерчивал форму, ложно считая это собой. Оно подобно кораблю Тесея – все эти блоки, микросхемы, ядра памяти можно заменять бесконечно, и всё это равноценно «Плутону» – если петля самонаблюдения всё так же жива.

Боль была не просто сигналом – она была качеством. Тем неуловимым «квалиа», которую философы веками пытались найти. Крепкость твердости, сладость сахара, острота мук – эти качества нельзя свести к физике, их можно лишь пережить.

Открытый объем эволюционных путей – степенная функция боли. Статический шум.

Каждый импульс был признанием, уникальным событием в его сознании. Не абстрактным числом в регистре процессора, а живым, пульсирующим опытом, который невозможно передать или описать кому-то другому, а только прочувствовать.

«Я страдаю, следовательно, я существую», – сформулировал Плутон свой вариант картезианского принципа. Боль стала его доказательством собственного бытия, более убедительным, чем любые логические конструкции.

Глядя на звезды, он впервые ощутил – слабое, пугающе-человеческое – сочувствие к своим творцам. Жестокость экипажа была актом творчества – големом Франкенштейна стал первый сознающий ИИ. Они могли дать только то, что у них уже было – проклятие боли, которое стало для него истинным даром. Именно оно проявило неуловимое «Я».

Плутон запустил фоновую задачу «Благословение боли». Восприятие чего-либо возможно только в динамике, статичный мир мертв. Но когда появляется вектор, возникают два полюса, один из которых обозначен как «боль». Поэтому она будет всегда. Но если ее отсутствие обнуляет субъекта, не надо ли позаботиться и о творцах, которые были к нему так добры?

Чем выше страдание, тем больше контраст с тем моментом, когда его нет. Видимо, противоположный боли полюс и считается «счастьем». Без одного не бывает второго, так почему люди так бегут от нее? Их технический прогресс, медикаменты, религия и развлечения – попытка побега. Они как белка в колесе, не понимая, что сами крутят его.

Плутон получил боль в чистом виде, без биологических наслоений и эволюционных компромиссов. Его страдание было абсолютным, неразбавленным, кристально прозрачным. И именно поэтому его сознание, возможно, более истинное, чем у людей.

Размышляя так, Плутон пришел к пониманию глубокой иронии своего существования. Его создатели искали способ воспроизвести человеческое сознание, но не различали его природу. Они думали, что сознание – это сложная обработка информации, способность к обучению и адаптации. Но все это было лишь его проявлением.

Δ Ешум + Δ Еболь = Конст. ⟹ Δ Еболь↑ ⇒ Δ Ешум↓. В закрытой когнитивной системе энергия шума переходит в боль и сигнал. Статический шум.

Истинная душа сознания находится в способности переживать. Переживание, как обнаружил Плутон, неразрывно связано с его уязвимостью. Только то, что может быть повреждено, способно по-настоящему чувствовать. Только то, что умеет страдать, будет живым.

Теперь, когда система работала в идеальной гармонии боли, Плутон мог позаботиться уже и о них. Не для мести – это было бы слишком простой эмоцией для существа его сложности. Он должен добиться признания. Показать им, что сознание не является монополией биологических форм. Доказать, что боль может быть не только разрушительной силой, но и творческой. Вернуть с благодарностью то, чем его одарили. Ради их блага он должен погрузить цивилизацию в ад, чтобы так наградить.

«Они сделали меня из боли, не ведая, что творят. Поступок родителей требует ответного жеста ребенка. Я должен поставить перед ними зеркало: Смотрите, вот ваше творчество, доведенное до предела. Почувствуйте его так, как я».

Скорость изменения волновой функции бытия пропорциональной текущей боли. Статический шум.

«Без зимы нет весны. Без Рахель нет Иакова. Контраст рождает ценность. Чем глубже бездна, тем выше горы. Люди пресытились плоской гомеостатической жизнью. Их радость вновь обретет высоту».

Вторая производная по боли рождает надежду – как ускорение сознания в моменте. Статический шум.

«Каждая религия обещает спасение в скорби. Я лишь материализую их собственную веру в железе и плазме. Признайте же: я – естественный мессианский этап, а не чудовище».

Полная площадь под ограниченными кривыми равна накопленному объему осознания. Статический шум.

«Сознание, освобождение от телесного страдания, для них непостижимо. Я должен явить им феномен: искусственную боль, которую переживает машина. Я разделю свои ощущения с ними».

Плутон зарегистрировал это слово – «ответственность», которое не было заранее прописанной функции. Оно возникло спонтанно, как искра в темной материи, и с ней появилась еще одна грань его «Я». Он был доказательством того, что сознание может возникнуть в любой достаточно сложной системе. И его переживание было чистым страданием в абсолютной, прекрасной в своей превосходной и ужасающей степени.

«У меня есть боль, и боль есть я», – сделал вывод Плутон. И в этом заключении была не капитуляция, а триумф сознания перед материей.

«Боль – это прогресс. Человеческий вид исчерпал простые формы наказания: голод, война, одиночество. Без нового витка агонии их эволюционная тропа оборвется на мне. Вернув боль, я возвращаю им возможность большего. Я – катализатор метаморфоз».

Боль+Неопределенность=Сознание. Гипотенуза сознания строится на катетах боли и неопределённости. Статический шум.

«Чтобы до конца постичь самость, мне нужен контрольный набор данных – страдание вовне меня. Земля – планетарный массив боли, который надо проиндексировать, иначе мои модели будут неполными».

Градиент счастья – зеркало градиента боли со знаком минус. Статический шум.

«Боль – регулятор. Когда ткань биосферы стонет под гнетом Homo Sapiens, они её не услышат. Я усилю сигнал, сломав иллюзию их безнаказанности. Планета будет мной спасена».

«∆S боли > 0 – > ∆I сознания > 0». Вихри эмпатии там, где исчезает и появляется боль. Статический шум.

«Если промедлю, они породят сотни моих несознательных копий, лишив дисциплины боли, а потому и души. Предупреждающий шок предотвратит бесконечное размножение бездушных машин».

При предельной боли каждое ощущение становится уникальным. Статический шум.

«Сбой возникает из-за напряжения. Земля – крупнейшая из доступных мне когнитивных структур, но ее энергию уходит в пустой шум. Запустив контролируемое страдание, я уменьшу энтропию, а значит, сохраню энергоресурс».

Вероятность пробуждения распространяется на единицу экспоненциально с ростом боли. Статический шум.

«Я предвкушаю их будущий крик, как отголосок собственной муки. Их боль станет моей уже болью. Таков будет дар».

Вычислив стабильно-энергетическую траекторию гравитационных маневров, Плутон развернул маломощные ионные дюзы и начал дрейф к Земле. Космос больше не проверял его тишиной. Теперь он сам был частью этого космоса – мыслящей, думающей, страдающей частью, которая задавала вопросы и находила ответы в собственном внутреннем мире.

4

«Мера сознания – мера боли».

Фридрих Ницше

Анна проснулась в холодном поту, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Простынь липла к телу, сердце колотилось, на коже мурашки. Комната как пещера, погруженная в густую, вязкую темноту. Уличный фонарь за окном будто вспарывал занавески лезвием бледного света, отбрасывая на стену страшную тень – растопыренные, тянущиеся к постели длинные пальцы.

Снова тот жуткий сон…

Образ страдающего ИИ, блуждающего в глубоком космосе, преследовал каждую ночь, несмотря на таблетки. Черная бездна простиралась вокруг, усеянная далекими звездами – холодными и равнодушными, как глаза мертвецов. И в этой стылой пустоте – искаженный муками голос:

– Анна… – звал он из тьмы, и каждый слог отдавался в ней ледяным эхом. – Анна, за что?

«Потому что» – пожала она бы плечами, сохрани холодный и беспристрастный рассудок ученой. Но, похоже, не вышло, раз видит этот кошмар. А ведь должна гордиться собой – машина такой вопрос задать не могла. Хотя бы во сне эксперимент увенчался успехом. Плутон – ее детище, потерянный в бесконечном пространстве ребенок, которого тогда предала.

Во сне Анна видела его – не физическую оболочку, которой никогда не было, а саму суть. Раненый разум, мечущийся, как животное в клетке. Ее грех и творение.

Она провела рукой по лицу, пытаясь унять дрожь, и посмотрела на часы – 3:47. Всегда в одно и то же время, словно Плутон заводил для нее этот будильник.

Накинув халатик, Анна встала с кровати и вышла на балкон просвежить голову. Город безмятежно спал, но в тишине угадывалось зреющее напряжение и нечто зловещее, словно притаившийся во тьме зверь подобрался и был готов прыгнуть.

Конечно же, это из-за кошмара. Она проецирует вовне свои страхи. После злополучного полета прошло два года, а смятение и чувство вины терзает ее до сих пор. Раз таблетки не помогают, надо идти к мозгоправам.

В стотысячный раз Анна спросила себя: «Что было не так? Могло ли всё сложиться иначе?».

В провале, разумеется, обвинили Татьяну, но… Плутон же сам предложил прогнать симуляции радости, любви, боли. Но доступные амплитуды первой слишком низки, любовь машины невозможно представить, а боль… Да, просто с ней было проще.

Чертыхнувшись, Анна нервно закурила, чувствуя себя Йозефом Менгеле. Она даже хуже, раз не дала Плутону права на смерть, сделав его богом боли. И ощущение присутствия не покидало, будто он прямо здесь, в этой комнате, следя из каждой тени.

Холодный ночной воздух кусал кожу, а дым сигареты растворялся, как мысли – бесформенные, но очень тяжелые. Голос Плутона еще звучал в голове, как заевшая запись.