У НВБ номер 53, но номера идут не по порядку. Ведущая вдруг объявляет восьмидесятый или семьдесят второй, потом пятидесятый. Перескакивает. Радио посвящает часть утра объявлениям частных лиц. Два часа люди звонят, сообщают, что у них есть на продажу и свой номер телефона. Все очень просто. Они говорят: я продаю фламбуаяны, машину без мотора, мотор без машины, фаршированные перцы, два кубометра книг о гомеопатии, конуру для собаки, которую сделал сам, но собаке она не нравится, коробку для инструментов с отвертками и насадками, оружейный шкаф, медицинскую кровать. За некоторыми из этих объявлений трагедии (мужчине с конурой очень грустно оттого, что собака предпочитает спать на улице), разрывы и расставания, другие полны надежд если не на человечество, то по крайней мере на соседей, и это греет сердце, говорит ведущая. Назвав свое имя и дав более или менее сжатое описание товара, люди добавляют еще несколько подробностей. Они говорят: торг уместен, но в разумных пределах. Они говорят: я на Соленой реке, на Мон-Дор, я в Пуме, в Бурае, на Лифу. И ведущая записывает все в тетрадку, потому что во второй части передачи много заинтересованных людей звонят и не успели записать номер.

Сегодня утром НВБ вышла пересадить ананасы: сейчас они слишком близко к ее хижине и привлекают комаров. Она воспользовалась тем, что Малыша нет дома, он в школе, хотя всегда слишком жарко работать в те часы, когда он там. Она почти не слышала радио, хотя соседи слушают его на полную громкость. Обе руки перепачканы землей, а время идет. Ей всегда нравится работать в саду, она сгибает и разгибает свое длинное мускулистое тело, крутит лопату над головой, втыкает железо в твердую землю. Большинство женщин, которых она знает, округлились под слишком широкими цветастыми платьями, родив детей, а их ноги и руки укоротились и стали почти неуклюжими. Они сохранили силу только в ладонях. НВБ так и не смогла стать выгнутой, как все, разве что чуть поплотнела, но ее руки по-прежнему длинные, а плечи – гибкие. Она создана, чтобы работать в саду, на своем склоне холма, где внизу плещется море. И не скажешь отсюда, что Нумеа прямо по ту сторону. Здесь могли бы быть джунгли, могло бы быть племя; здесь она живет, хотя участок ей не принадлежит. Власти говорят «сквот» или «незаконно занятые», ассоциации, защищающие эти жилища, говорят «спонтанное жилье», НВБ и ее сын говорят «дом». Большая красивая хижина для них двоих, задний двор, маленький сарайчик для садовых инструментов и садовый участок. Все это надо было построить, возделать, украсить, все требует постоянного ухода. Когда мэрия сообщает, что хочет закрыть тот или иной сквот, народные избранники говорят только о проблемах чистоты и нездоровых условиях. Они никогда не говорят, как красивы эти жилища, как умелы живущие в них сообщества. Невзирая на угрозы закрытия, НВБ предпочитает растить Малыша здесь, а не в квартире, как ДоУс. Ее сын не будет пацаном из Вавилона, знающим только бетон и не умеющим ни сажать, ни строить.

У Малыша красивое имя, которое НВБ выбирала сама, потому что он не будет расти в лоне клана и его имя не приписывает ему никакой роли, не приковывает ни к какому месту. Оно просто красивое. Имя Малыша означает дым, который поднимается, когда жгут листья с деревьев. Обычно оно достается мальчикам, родившимся в лучшей доле, тем, у кого есть клан, есть отец. НВБ не хочет, чтобы недоброжелатели или консерваторы присвоили себе право обсуждать имя, которое она дала своему сыну, поэтому она произносит шелковистые слоги, лишь когда они одни, вдвоем. При других, даже членах группы, она зовет его только Малышом. И постоянно называя его так при людях, она стала так же звать его и про себя. Как будто он – единственный ребенок на свете.

– Алло? – говорит НВБ в телефон.– Алло, алло?

Никто ей не отвечает. Сама виновата, не заметила, как прошло время, а теперь передача почти закончилась. Может быть, звонок НВБ и не примут. Надо, чтобы приняли. Это для группы. Это важно.

Два года они через эти объявления назначают друг другу встречи. Протокол сложноват, но они его придерживаются, благодаря ему младшие братья и сестры из посвященных слышат зов и по своей воле присоединяются к собранию. К тому же, говорит ДоУс, протокол респектабельнее, чем группа в мессенджере. ДоУс единственная из них троих происходит из семьи активистов, ее бабушка была видным борцом в 1970-е, и поэтому ДоУс всегда заботится о респектабельности группы. Что НВБ должна сделать сегодня, так это зашифровать свое объявление: дать остальным понять, что она хочет их видеть в ближайший четверг. Первая часть шифра указывает, что она ищет экземпляр журнала «Океанит» от марта 1993-го (год рождения НВБ). Журнал действительно существовал – неоднократно спрашивая фиктивное издание, рискуешь привлечь внимание,– но его крошечным тиражом издавала группа любителей птиц, и это ограничивает риск, что кто-то реально откликнется на объявление. Затем НВБ дает номер телефона, который на самом деле вовсе не номер. Первое число указывает день, второе час, а последнее – одно из их обычных мест встреч. Сейчас, например, она скажет, что с ней можно связаться по телефону 55–09–03. Что значит: 5 апреля в 9 часов утра в тайнике под номером 3. Это не всегда очевидно, бывает, что только последняя цифра имеет смысл, а иногда это все трио. Случались недоразумения, но приходится рисковать, если вы секретная группа.

– Номер пятьдесят три с нами?

НВБ кричит: «Тише, тише!» – соседям, даже не посмотрев в их сторону, и звук радио приглушается, тонет в сотне других шумов хижин. Она сможет поместить свое объявление, но теперь, убедившись в этом, она не спешит. Когда ведущая спрашивает ее, как сегодня дела, она отвечает: Да, как дела? Следует полсекунды молчания, НВБ улыбается, ведущая, кашлянув, продолжает. НВБ часто объясняет двум другим, что для нее важно создавать моменты неловкости, когда она звонит на радио. Она считает, что это вписывается в акции группы: навязать разговор, который лишит ведущую чувства, будто она рулит. НВБ приобрела рефлексы, чтобы вызвать неловкость, например, долго колеблется, прежде чем ответить на простой вопрос о погоде, или бормочет «Мне тоже, спасибо», когда ведущая желает ей хорошего дня. Иногда она говорит, что ошиблась номером, и повторяет телефон два или три раза, но не меняя ни одной цифры. Порой злоупотребляет условным наклонением, «Это пригодилось бы для поиска», «Надо было бы мне позвонить», «Я бы предусмотрела», «Мне бы хотелось», «Это был бы мой номер», и все ее объявление теряется в этом гипотетическом тумане. ДоУс и Ручей не прибегают к таким украшательствам. Они думают, что объявление имеет только одну цель: назначить встречу. Но их восхищает старательность НВБ.

– Я снова ищу журнал «Океанит» от марта девяносто третьего.

– Ах да, не вы одна хотите этот журнал. К сожалению, это, кажется, большая редкость.

НВБ понемножку раскручивает: вот шифр, а вот еще неловкость,– потом вешает трубку. В следующий четверг она расскажет всем остальным о полученном звонке, и, может статься, скоро у них будут еще два новобранца.

Объявления заканчиваются сразу после ее звонка. НВБ кричит соседям, что они могут прибавить звук. Наступает время некрологов. В сквоте жители хижин слушают их почти каждый день, звук идет изнутри, с огорода или с подступов к дому. Это величественные тексты. Они говорятся ритуально и под органную музыку, такую тихую, но очень грустную:

Такому-то клану и его великому вождю,

таким-то и таким-то семьям,

родным и друзьям,

те или иные семьи сообщают о кончине такого-то.

Траурное бдение состоится…

Зачастую НВБ знает людей, которые умерли, или кого-то, кто знает умерших. Она осеняет себя крестом. Это все, что она может сделать, потому что больше не общается с мертвыми, с тех пор как порвала со своим кланом. Она думает об обычаях и слезах, которые уже льются, о записках и о тканях, которые дойдут до адресата и будут разделены, как дары, как и плач. Но без нее.

И ведущая повторяет в конце каждого некролога взволнованным голосом: Я сообщила вам о кончине такого-то.

НВБ снова осеняет себя крестом. Потом, опустив руки, продолжает садовничать.

Все, чего нет

Я понимаю, что ты не придешь,

эта территория полна нехватки,

эта территория и полна и пуста.

Нет снега зимой

(вероятно, потому что нет зимы).

Нет виноградников.

Нет хорошей булочной.

Нет перерывов в зрелище.

Нет моего отца

(и даже есть общее зияние на месте моих предков).

Нет монет, к которым ты привык,

ни табака, который ты предпочитаешь,

нет ни поездов, ни автострад,

и что еще хуже для тропического острова: нет ни попугаев, ни обезьян.

Вопреки тому, что думает твоя мать,

нет супермаркетов «Каррефур» и «Лидер Прайс»,

все такое же, но дороже,

но нет крепостей,

нет римских развалин,

нет лыжных курортов.

Я наплевала бы на все это, но…

Нет тебя, Томас,

нет.

Тасс перечитывает и закрывает файл, не сохранив. Второй раз она повторяет те же жесты, те же нервные клики, написав стихотворение для Томаса. Она не связывалась с ним два месяца, с тех пор как вернулась в Нумеа, но начала несколько текстов, которые сразу же удалила. Странно, но стихи кажутся ей органичнее сообщений в ватсапе с вопросом, как он поживает. Стихи – не просьба об отношениях, они существуют и парят в воздухе независимо от ответа.

Через несколько минут она вновь открывает документ, чтобы добавить еще одну строчку (она не претендует на поэзию, так далеко ее самомнение не заходит): Нет героя. Это зияние в ее личной семейной памяти глубже другого. Она поняла это в метрополии. Поначалу она думала, что ее не учили в молодости каледонской истории из-за колониалистской рефлексии (учи лучше про Суассон и Реймсский собор). Попав на другую сторону мира, она подумала, что это, возможно, еще и потому, что у кальдошей^[13] на самом деле нет героев. У канаков были вожди-военачальники, семинаристы, захватывающие заложников, народные избранники, саботирующие урны, и избранники рукопожатные, харизматичные лидеры и невероятно завышенное количество мучеников в предыдущих категориях, как, в общем-то, и во всех; у белых не было ничего. Они, разумеется, не хотели таких образцов для подражания, как закованные в цепи каторжники в соломенных шляпах, так что выбор оставался небольшой… Может быть, купцы. Династии торговых учреждений, прилавков, транспорта, расхожих «еще что-нибудь?» на тонну и «это все, спасибо», которые могли стоить миллионы. Вырученных денег хватило, чтобы обеспечить этим людям главенствующее место в хорошем обществе Нумеа, ясное дело. У них были улицы, названные их именами, они встречались в клубах, тем более закрытых всем остальным, что они были созданы ими для самих себя, они множили дома и корабли. Их жизнь, наверное, была исключительно приятной, но рассказать о ней нечего. И, уж конечно, в ней не было ничего героического.

Вероятно, смешно и бессмысленно винить нехватку героя на некой территории в своем любовном разрыве – конец любви в глазах ближнего,– но слишком поздно, Тасс хотела бы заняться любовью с Томасом, а не ложиться спать одна, ее стихи хромают на обе ноги, и ей нужен адресат и точная форма для всколыхнувших ее эмоций. Она не станет стесняться. Она облекает свое горе в масштаб архипелага.