– Долго я копил силы! И теперь я готов покинуть этот мир, чтобы отправиться в другой, высший!

Волк заскулил и задрожал.

– Я завершил свой путь на этой Земле, – продолжал человек. – Но то знание, которое я накопил за долгие века, не должно пропасть!

Незнакомец достал из мешка большую книгу и маленькую шкатулку. И открыл он книгу и пробормотал что-то из нее. А потом откусил себе мизинец, и положил в шкатулку, и убрал шкатулку с книгой обратно в сумку, и повесил ее волку на шею.

– Ты будешь хранить это до тех пор, пока не появится тот, кто сможет этим воспользоваться. Ибо, воспользовавшись этим, станет сильнее всех! Прощай же, зверь!

Человек поднял руки, оторвался от земли и полетел к звезде.

Глава вторая
Ужасное происшествие на картофельном поле

Купола в России кроют чистым золотом…

Владимир Высоцкий

1

Петька Углов собрался ночью на рыбалку.

Еще с вечера он прикормил карасей отрубями и надеялся на хороший клев.

Петька вытащил из-за печки четверть самогона, налил стакан мутной жижи, выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, надел сапоги, взял удочку, ведро, банку с опарышами и пошел к двери.

Но у двери остановился и вернулся – налить еще.

Он положил на пол удочку, поставил ведро, кинул в него банку с опарышами, вытащил из-за печки четверть, налил стакан, выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, поднял с пола удочку, подцепил ведро и пошел к двери.

В ведре гремела банка.

Взявшись за ручку, Петька замер, а потом повернулся на каблуках и пошел обратно.

Поставил ведро под стол, прислонил удочку к стенке, достал из-за печки четверть, налил, выпил, понюхал огурец, убрал бутылку на место, взял удочку и пошел к двери.

Но рядом с дверью понял, что в руке чего-то не хватает.

Не хватало ведра.

Петька в третий раз пошел обратно.

Поставил удочку, нагнулся, выдвинул из-под стола ведро на видное место, достал четверть, налил стакан, выпил, взял ведро и закинул на плечо удочку.

Крючок отцепился от удилища и зацепился за телогрейку на стуле.

Петька пошел к двери, но что-то удерживало его и не давало идти на рыбалку.

Углов напряг спину и, упираясь посильнее пятками в пол, все-таки пошел вперед, потому что не привык, когда ему не дают сделать того, что он задумал.

Он вольная птица, сам себе голова, кормится со своего огорода – и нечего его задерживать!

Что-то за спиной не выдержало его напора и потащилось за ним.

Идти было нелегко.

– Отъебись, говно! – сказал Петька невидимой силе.

Это не помогло.

Петька напрягся и рванулся со всей силы.

Леска лопнула, и Петька полетел в дверь.

Его сначала стукнуло лбом, а потом ведром.

Ведро смялось, стало немного угловатым.

Петька нахмурился, потер лоб.

Он оглянулся на удочку и увидел свободно болтающуюся леску без крючка.

Без крючка на рыбалку не ходят.

Петька вернулся к столу, вытащил четверть, налил и выпил.

И полез на печку, где у него хранились рыболовные крючки.

Он без труда нашел нужный, спрыгнул вниз и попал обеими ногами в ведро, сплющив банку с опарышами, потерял равновесие и завалился на удочку, сбив со стола бутылку.

Бутылку Петька спас, поймав ее вверх горлышком, лежа на спине.

А удочка сломалась напополам.

Не вынимая ноги из ведра, он допил бутылку и отключился.

Через день Петька рассказывал, что нечистая сила забралась к нему в дом и там устроила бардак, а его, Петьку, не пускала на рыбалку, крепко схватив волосатыми лапами за удочку. Но он развернулся и дал ей в пятак. А после этого началась у них битва, и нечистая сила сломала удочку, оборвала крючок и всунула его ногами в ведро.

Деревенские смекнули, что это Дегенгарды продолжают безобразить в деревне после смерти.

2

Через день Петька пошел на пруд, прикормить рыбу.

На берегу лежал дед Семен. Кто-то заботливо подложил ему под голову полено.

Абатуров служил церковным старостой в деревенской церкви, которую сам же и построил, когда вернулся с войны. А с недавних пор отвечал за все, тем более что старенький священник игумен Виссарион на днях скоропостижно отдал Богу душу.

От деда разило сивухой. Углов подумал, какие отзывчивые люди живут в их деревне, в городе хрен бы кто пьяному подложил под голову полено. Он вспомнил, как много лет назад поехал в Москву посмотреть Олимпиаду–80…

В поезде Петька познакомился со студенткой Таней. Она ему очень понравилась. Петька наврал, что он прыгун с шестом и едет участвовать в Олимпиаде.

– А где ваш шест? – спросила Таня.

– Эх, Таня, – Петька наморщился, – шест я покажу тебе в Москве. Он такой длинный, что в поезд его не затянешь.

В вагоне-ресторане Петька перепил и раздухарился. Он схватил стул и, пользуясь им как шестом, стал перепрыгивать через столы, попадая ботинками по головам мужчин и коленкам женщин. Перебил порядочно посуды и хотел выбросить в окошко одного москвича в очках, который сделал ему замечание. В конце концов Углова сняли с поезда в Рязани и посадили на пятнадцать суток. К тому времени, когда Петька откинулся, Олимпиада и деньги кончились. В Москву было ехать незачем и не на что. Пока он сидел, умер Высоцкий. А Петька Углов не смог в трудный час подставить ему плечо.

Со временем у него сложился складный рассказ о тех событиях, и Петька делился им с теми, кого уважал:

– Прослышал я от моего кореша армейского, который в Москве живет, что тяжелый выдался восьмидесятый год у Владимира Семеновича. Со всех сторон, рассказывал Высоцкий моему другу, обложили меня, короче, темные силы. Не дают мне, гады, нормально жить и работать, сочинять песни для всей страны и радовать население новыми ролями в кино. Давят меня, как будто прессом, не пускают за границу к жене. Сажают меня менты, почитай, каждую неделю, чтобы я подорвал окончательно в ЛТП здоровье. Будто я не Высоцкий, а обычный ханыга! А как же не выпить, когда меня в кино не снимают? Шукшин Вася хотел кино снять «Кто же убил Есенина?» – как сионисты повесили русского поэта. Меня позвал на главную роль – друга Есенина, чекиста. Так сионисты разнюхали про творческие планы, и Шукшина тоже угондошили несчастным случаем. И нет теперь, стало быть, ни кино, ни друга моего разлюбезного – Василия Макаровича! Сказал это Высоцкий, и слеза его прошибла. И ко мне, говорит, подбирается теперь всякая нечисть! Жить мне осталось считаные дни, ежли не найду я поддержки в народе!.. А кореш мой Высоцкому и говорит: погоди, Семеныч, рано тебя еще хоронить. Песни твои нужны и кинороли, чтобы людям русским глаза открывать! А есть у меня в деревне Красный Бубен лучший друг, Петька Углов, служили с ним вместе, ели кашу из одного котелка. Охраняли границы нашей Родины, чтобы ни одна гадина не пролезла к нам через колючку! Я, говорит, за Петьку ручаюсь головой и уверен в его твердой руке и верном глазе. Стреляет он с обоих рук вслепую, бегает быстрее твоей собаки, а уж при самообороне вырвет кому хошь ноги и вместо рук вставит их обратно кверх ногами. Мы его в столицу вызовем и дадим задание – лично отвечать перед народом и партией за народного певца и днем и ночью, быть, значит, рядом, как Саньчапанса! И он тебе какую хочешь народную поддержку окажет и отмудохает – на кого только покажешь! Работай после этого, дорогой наш товарищ Высоцкий, сочиняй побольше песен, пой их где пожелаешь и снимайся в каких душе угодно кинофильмах. Тылы и фланги у тебя, стало быть, будут не знамо как надежно прикрыты. Только свистнешь – а Петька уже кому надо нос сворачивает. Работай, Володя, одним паразитом меньше… Высоцкий, как это услышал, повеселел. Вот спасибо, говорит, теперь я спокоен и напишу сейчас новую песню про то, бляха, какие замечательные люди у нас по деревням. И написал такую песню:

В деревне Красный Бубен
Работал Петька Углов
Пришел он, буги-вуги,
На танцы без штанов…

Шуточная такая песня, но по-доброму, не как про это самое – выпили, короче, жиды всю воду, и пошло-поехало… Прознали кому надо, что еду я оказывать поддержку Высоцкому, и подослали в поезд москвича одного очкастого, спровоцировать меня на злостное хулиганство, чтобы я ему навешал от души звездюлин. Ну я-то не дурак, башка варит, ждал по дороге засаду и терплю до последнего. Говорит мне очкастый: фули ты, деревня, стаканы со столов скидываешь?.. А я и не его стаканы вовсе скидываю. Просто стаканы женщины одной, с которой познакомился. Стаканы, не имеющие к нему никакого отношения. Но молчу, скриплю зубами. Говорю ему культурно: не твои стаканы, не лезь… Руки положил одну на другую, как в школе, и сижу, смотрю в окошко на лампочки. Опять он мне: фули ты, деревня, материшься на весь вагон-ресторан?.. А где, я его спрашиваю, русскому человеку еще поматериться?.. И отодвинул его легонько в сторону, чтоб он мне вид из окна на Россию не закрывал своей гнусной мордой. А этот студент хватает меня за шиворот, плюет мне на шею и кричит: я не позволю! Я не позволю!.. Тут я не выдержал. Нервы натянуты до предела, сорвался я. Это ж надо – Петру Углову за шиворот плевать! Взял я этого провокатора, вытащил за ноги в тамбур и хотел с поезда спустить под откос, да не успел. Налетели из засады, повалили меня на зассанный пол, мордой по ступенькам повозили, и все. Так я и не доехал до Владимира Семеновича, и он умер, не дождавшись поддержки от народа…

3

Петька поправил полено под головой деда Семена. Уже темнело. Он высыпал отруби в пруд на свое любимое место возле коряги и пошел домой – выпить самогона и посмотреть по телевизору кино.

Шел по дороге и курил.

Зазвенел велосипедный звонок. Углов обернулся. Сзади крутил педали Колчан.

– Привет, Петька, – поздоровался он. – А где Чапаев? – Это была его постоянная шутка.

– В пруду теперь живет, – ответил Петька. – Теперь он человек-анхимия, морской дьявол. Я его прикармливать ходил отрубями.

– Клюет? – Колчанов поравнялся с Петькой, слез с седла и пошел рядом. Вытащил из кармана папиросу.

– А ты откуда, на ночь глядя?

– Да вот, еду… – Он помолчал. – Надо картошки накопать… Дай спички.

– Пососи у птички. – Петька протянул коробок.

Вышли к полю.

Андрей Яковлевич огляделся.

– Подержи лисапед, я быстро…

Колчанов вытащил из сумки саперную лопатку, поплевал на руки и копнул.

Откуда ни возьмись налетел ветер. Закаркали вороны. Пахнуло какой-то дрянью.

– Чего это? – Андрей Яковлевич придержал кепку, которую чуть не сорвало с головы.

Ему показалось, что у чучела сверкнули глаза-пуговицы, а нарисованный рот ухмыльнулся.

Петьке тоже стало не по себе, но привычка шутить победила.

– Японский цунами. – Он нажал на велосипедный звонок.

Колчанов вздрогнул.

– Не лезет, сука! – Он потянул за ботву. – Земля, что ли, ссохлась?

– Старый ты стал… Пора тебе на погост в мавзолей…

– Я еще всех вас переживу и на ваших похоронах набухаюсь! – Колчанов дернул.

Порыв ветра. Чучело взмахнуло рукавами. Стая ворон поднялась в небо и закрыла полную луну.

Колчанов перекрестился. Он допускал, что Бог, в принципе, есть и может помочь в затруднительном положении.

У Петьки изо рта ветром вырвало окурок.

– Что за херня, Петька? – Колчанов посмотрел в небо. – Как будто война началась.

– Современная война такая, что кнопку нажал – и копец… Хорош кота тянуть: выкапывай – и пошли… Я еще по телевизору хочу кино посмотреть про фашистов… – Он вытащил сигарету, чиркнул спичкой, но опять налетел ветер. – Черт!

– К ночи не поминай, накличешь. – Колчанов огляделся, ему опять почудилось, что чучело усмехается нарисованным ртом. – Ладно. – Он схватился за куст и, дернув что есть мочи, вырвал его.

Картошка, висевшая на ботве, была гигантского размера, каждая величиной с небольшой арбуз.