– Ни хера себе! – хохотнул Колчанов. – Вот так бульба! – Он стряхнул ее о землю и руками полез в лунку посмотреть, не осталось ли там еще.

Вдруг лицо Колчанова вытянулось, а брови поползли вверх.

– Петька, – выдавил он сипло, – меня что-то схватило и вниз тянет! Помоги!

Его дернуло, он напрягся, сопротивляясь неведомой силе.

Петька растерялся. Он держал велосипед и почему-то боялся его отпустить.

– Петька! Помоги, Петька-а-а! – Колчанов опять дернулся и ушел в землю по плечи. – По-мо-ги-те! У-би-ва-ют!

Углов словно прирос к велосипеду. Голова Колчанова отогнулась назад, как у человека, которого засасывает в болото и он из последних сил старается оставить нос и рот на поверхности. Колчанов растопырил ноги, чтобы зацепиться ими, но ноги продолжали скользить к лунке.

– Ой! Бляха-муха! Руки отпусти, сука! Сука-бл… – Крик оборвался на полуслове. Голова Колчанова ушла в землю. На поверхности остались только рваные офицерские брюки да голенища яловых сапог – наследство погибшего сына. Еще рывок – и на поверхности только подошвы. Еще рывок – и земля с краев посыпалась в лунку…

Вдалеке над лесом заухал филин.

Петька вздрогнул. Будто он проснулся среди ночи в глубоком похмелье. Мотнул головой, стряхивая оцепенение. А может, и не было ничего? Может, показалось? Он же современный человек и в курсе – такого в жизни не бывает. Такими историями пугают друг друга дети перед сном. Такой страшилкой хорошо припугнуть бабу-дуру, потому что, как показывает практика, они с перепугу лучше пялятся.

Петьке изо всех сил хотелось так думать, чтобы не свихнуться. Но откуда тогда у него руль? Откуда сумка на кустах? Откуда саперная лопатка валяется?

Углова затрясло, зубы застучали. Велосипед упал на землю.

– Бзынь-нь-нь! – звякнул звонок.

– Ух-ху-ху! – снова заухал филин.

Петька поднял к темному небу белое лицо. Зловещая луна смотрела на него. Петька заорал бессмысленным звуком и кинулся прочь. Он налетел на чучело и сшиб его. На голове Углова осталась дырявая шляпа пугала. Он бежал и бежал, не разбирая дороги, хрипя, как лошадь. Ему казалось, что за ним катятся гигантские картофелины, а ботва тянется, чтобы схватить за ноги и утянуть вслед за Колчаном под землю.

Не помня как, Петька влетел в дом, задвинул засов, накинул крючок и подпер дверь поленом. Кинулся к печке, вытащил четверть и прямо из горлышка выхлестал грамм триста-четыреста. Начал успокаиваться. Поставил бутылку на стол, сел напротив и смотрел на нее не отрываясь. Потом налил стакан, выпил, поставил и уставился теперь на стакан. Вздохнул. Почесал лоб, снял с головы дырявую шляпу, осмотрел. Откуда она? Положил шляпу на стол и долго на нее смотрел. Налил еще, выпил и швырнул стакан об печку. Стакан разлетелся. Несколько осколков отлетело Петьке на грудь. Он стряхнул стекло, допил остатки самогона из бутылки, послал ее следом за стаканом, застонал и уронил голову на стол.

Глава третья
Старые знакомые возвращаются из ада

1

Дед Семен проснулся от холода. Открыл глаза, увидел кровавый лунный диск. Сел, боль пронзила затылок.

– Штопаный носок! – Абатуров поднял полешко. Клок волос остался на нем, прилипнув к смоле. – Я бы тому чудозвону, – сказал дед вслух, – который мне это полено подложил, вставил бы его в сральник! – Он швырнул деревяшку в кусты.

С трудом поднялся. Кости ломило.

Подошел к берегу, нагнулся, плеснул в лицо воды. По воде пошли круги, и деду показалось, что между его вибрирующим отражением и вибрирующим отражением луны втиснулась еще какая-то вибрирующая рожа. Дед охнул и обернулся. Но ничего такого не заметил.

– Руки-ноги не ходють и глаза не видють!

2

Тьма…

Он взял у тьмы все, что было ему нужно.

Он чувствовал голод.

Это мешало.

Но было приятно.

Еще что-то.

Он перебирал ощущения: «Голод… Страх… Запах… Сила… Радость… Боль… Гнев… Вожделение… Страдание… Ревность… Зависть… Холод… Тепло… Усталость… Время… Время приходит… Пора… Дурман… Хорошо!.. Ноги!.. Хорошо!.. Ноги стоят!.. Хорошо!.. Я… Я… Я думаю… Мозг в голове… Уши, я слышу… Нос, я чувствую запахи… Глаза, чтобы различать красоту и уродство!.. Глаза!»

Он открыл глаза и сказал:

– Рот. Он говорит, что у меня есть сердце, есть почки, есть печень, есть легкие, есть туловище, есть руки, ноги. И служит для приема пищи, она нужна, чтобы утолить голод. – Он слушал свой голос, и голос ему нравился. Он огляделся.

Голый на холодной земле посреди поля. Ночь. Звезды. Полная луна.

Он сделал шаг. Еще шаг. Еще. Пошел. Из куста выскочил заяц. Он прыгнул, схватил зайца, разорвал и вонзил зубы в теплую плоть. Кровь текла по подбородку. Он смеялся. Он съел зайца целиком, вместе со шкурой и костями. Стер с подбородка кровь и направился к замку.

Он уже почти добрался, когда завыла сирена и загремел голос:

– Ахтунг! Ахтунг!..

3

Дед Семен шел и думал, что жизнь, которая оказалась такой короткой и нелегкой, подходила к концу, он устал, а помирать все-таки не хотелось.

Родился дед Семен здесь же, подрос, начал работать в колхозе, потом война, вернулся с нее и думал, что вот теперь-то начнется жизнь. А она так и не началась. До пенсии дотянул, а жизни не почувствовал. Ну женился после войны на Нюрке. Нормальная, в общем, баба, не хуже других. Только родить не смогла. А так все как у людей. И обижаться вроде бы не на что. Однако почему-то было обидно, что жизнь прошла как-то зря. Когда-то собирался пойти в уголовный розыск, но Нюрка не пустила. Жаль, что не смог тогда проявить характер. Если бы устроился, жизнь была бы куда как интереснее. Погони, перестрелки, операции, слежка и все такое. Вот это настоящая была бы жизнь! И если бы его даже убили на задании, он бы и умер как герой, с сознанием, что геройская жизнь прожита не зря и заканчивается очень даже заслуженно. Возможно, после его такой смерти деревню Красный Бубен переименовали бы даже в Абатурово.

Только на войне он чувствовал, что такое настоящая жизнь. Каждое мгновение там имело смысл и могло стать последним.

Однажды с ним произошла странная история. Наши только что заняли город Фрайберг. И вот он с друзьями, Мишкой Стропалевым и Андрюхой Жадовым, шел по отбитому у фашистов городу, прихлебывая из фляги спирт. Всю войну они прошагали бок о бок, спасали друг друга от смерти, делились последним…

Долго гуляли, пока не вышли к старинному замку.

– Ничего фашисты жили! – присвистнул Жадов.

– Вернемся, Андрюха, – Мишка похлопал товарища по плечу, – каждому по дворцу построим! Заживем, как фашисты!

– А я высоко жить не привык, – сказал Семен. – У меня от высоты голова кружится. Я на чертовом колесе катался и блеванул оттуда.

– Ну и прекрасно, – сказал Мишка. – Снизу, например, фашист идет, а ты на него сверху блюешь.

– Или ссышь, – добавил Жадов.

Друзья расхохотались своим мечтам.

Решили посмотреть замок внутри, чтобы узнать, как устраивать дворцы на родине. Прошли в ворота и оказались во внутреннем дворе с колодцем. Пить поостереглись – мало ли какой туда дряни напускали фашисты, чтобы отравить освободителей.

Обошли двор кругом и остановились у железной двери с ручкой-кольцом. Кольцо торчало из бронзовой головы носорога. На рог наколота рейхсмарка.

– Как это понимать? – Жадов снял очки и протер носовым платком.

– Вход за деньги?

– Мы их фашистские деньги отменили. – Семен снял марку с рога, порвал на кусочки и подкинул в воздух.

Андрей подергал кольцо.

– Заперто!

– Поправимо! – Мишка снял с плеча ППШ. – Отойдите.

Жадов и Абатуров отошли и закурили американские «Каракум» с верблюдом на пачке.

– Тра-та-та! – застрочил автомат.

Но универсальная отмычка военного времени на этот раз не сработала. Железная дверь выстояла.

– Ничего! – сказал Стропалев, отстегивая гранату.

Жадов и Абатуров присели за колодцем.

Через секунду к ним присоединился Стропалев.

Грохнуло, на голову Стропалеву упало ведро с колодца. Мишка стал похож на тевтонского рыцаря.

– У-у! – загудел он в ведре.

Семен треснул по ведру.

– Ты чего?! – Мишка снял ведро. – Оглохнуть можно!

Дверь валялась на земле.

Внутри было темно. Стропалев включил трофейный фонарик. На стенах висели рыцарские гербы и портрет какого-то немца в рогатой каске.

– Что за рожа? – Жадов приподнял очки. – Вроде не Гитлер.

– Может, Геббельс, – сказал Стропалев. – Или Моцарт.

– Моцарт не фашист.

– Один хер.

– Тут слова в углу. – Жадов стал читать по складам: – Теофраст Кохаузен… Вот такие и отравили Моцарта!

Семену почудилось, будто немец на портрете нахмурился.

– Ты ничего не заметил? – Он подтолкнул Мишку.

– Что? – Мишка потянулся к автомату.

– Да так. – Семен заглянул за портрет. – Я слышал, у портретов делают дырки в глазах и оттуда подсматривают…

Дырок в портрете не обнаружили.

Мишка докурил и окурком пририсовал портрету немецкие усы с кончиками, загнутыми кверху, плюнул на бычок и прилепил его немцу ко рту:

– Покури, фриц.

Семену снова показалось, что портрет живой и недовольный. Но он списал это на счет тусклого освещения и необычной обстановки. Однако незаметно от товарищей перекрестился.

Пошли дальше. На стенах висели и другие красноносые немцы в париках и бледные немки с завивкой. Но солдаты перестали обращать на них внимание. Они же не знали никого из тех, кто был изображен на полотнах, а потому им было неинтересно на них смотреть. Подумаешь – немцы.

Наконец попали в огромный зал с высоченными потолками. В зале царил хаос: перевернутые кресла, дубовый стол завален посудой – помятыми металлическими кубками и тарелками, битыми фарфоровыми вазами, гнутыми подсвечниками, вилками с отломанными и перекрученными зубьями и прочим хламом. На столе лежала большущая люстра. Видимо, в разгар пиршества она грохнулась с потолка на стол и покалечила посуду. Большая серебряная ваза для фруктов валялась на полу.

– Немцы погуляли. – Жадов взял мятый кубок. – Люстру кокнули.

– Это от бомбы, – сказал Семен.

Стропалев посмотрел наверх:

– Может, и от бомбы. А может, какой-нибудь фриц назюзюкался, подпрыгнул со стола, раскачался и навернулся.

Друзья расхохотались. Их голоса диким эхом отозвались под потолком, вибрируя и искажаясь. Оттуда вылетела целая стая летучих мышей. Солдаты вскинули автоматы и полоснули очередями по летающей мерзости. Грохот поднялся такой, что у нормального человека сразу бы лопнули все перепонки.

– Гады какие! – крикнул Жадов.

– Не хуже фашистов! – добавил Семен.

– Кончай стрелять! – Мишка опустил автомат и покрутил в ухе пальцем.

Семен прекратил стрельбу. А Жадов, увлекшись, расстрелял посуду. Простреленный кувшин слетел со стола, покатился к шкафу с резными ножками и пнул его. Со шкафа свалилась толстая книга. Андрюха присел, взял книгу, сдул с нее пыль.

– Старинная. – Он поднял очки. – Знаки на обложке кобылистические…

– Как у кобыл, что ли? – спросил Семен.

– Это знаки колдунов, – пояснил Жадов. – Закорючки такие, навроде фашистских. – Он открыл книгу. – Ого! Как будто ручкой написано… Бурыми чернилами.

– А что написано-то? – Стропалев заглянул ему через плечо.

– Буквы вроде немецкие, а слова – непонятно чьи. – Жадов прочитал: – Хамдэр мых марзак дыхн цадеф юфр-бэн.

В тот же миг стены замка задрожали, зашатались и с потолка на солдат посыпались мелкие камушки. Летучие мыши заметались под потолком. Друзья решили, что началась бомбежка. Они кинулись назад, но прямо перед ними потолок в коридоре рухнул. Проход завалило. И тут же бомбардировка закончилась.

– Что делать будем? – спросил Стропалев.

– Поищем другой выход, – сказал Жадов.

– Через окна не вылезти. – Семен посмотрел наверх.