Друзья обошли зал, и у противоположной стены обнаружили дверь. За дверью – коридор. Пошли вперед.

Вдруг Жадов, который шел первым, резко остановился.

– Странно, – сказал он, показывая фонариком на стену. – Точно такой портрет, как там.

На стене висел портрет того же немца, только с настоящими усами с кончиками, загнутыми кверху, и с сигарой во рту.

– Мишка, как ты угадал ему усы-то с папиросой добавить?! – воскликнул Абатуров.

– Меня мать, – ответил Мишка, – в изостудию отдала из-за талантов. – Он вытащил изо рта сигарету и подрисовал немцу круглые очки.

Коридор привел друзей в зал.

– Чего? – вырвалось у Стропалева.

Жадов присвистнул.

А Семен не знал, что сказать, ему стало страшно.

В этом зале все было точно такое, как и в предыдущем. Точно такая люстра лежала на точно таком столе. Рядом на полу валялась точно такая же ваза для фруктов. В углу стоял точно такой же шкаф.

– А вон и кувшин, который я прострелил! – Жадов поднял кувшин с дырками от пуль. – А вон и книга! Это мы, получается, дали кругаля.

– Как это мы? – Стропалев почесал затылок.

– Пошли снова, – сказал Семен. – Надо выбираться отсюда, скоро стемнеет.

Они вошли в дверь и пошли по темному коридору.

– Черт! – сказал Жадов. И остановился.

На него налетел Стропалев, а на того Абатуров.

– Чего встал?! – крикнул Стропалев.

– Очки уронил!

– Поднимай и пошли! – крикнул Семен.

– Я их не вижу! – Андрей опустился на коленки и стал шарить. – Есть! – Он поднял очки, надел и застыл. – Гляди-ка, братцы!

На стене висел портрет знакомого немца с поднятыми вверх усами, с сигарой и в круглых очках.

– Говно какое-то! – сказал Стропалев.

Семен, который стоял позади всех, перекрестился и сплюнул через плечо.

– Что-то тут не то, – сказал Андрей. – Ну а если мы ему хер на лбу нарисуем?

Стропалев вынул изо рта окурок, но хер на лбу рисовать не стал, а нарисовал торчащие изо рта зубы.

– Зря ты, Миш, зубы, – поежился Абатуров. – Уж лучше хер.

– А чего?

– А ничего.

– Пошли. – Жадов двинулся вперед.

И опять Семену показалось, что портрет поморщился.

Коридор вывел в зал, похожий как две капли на предыдущий. Бойцы молча прошли через него.

– Если бы вас не было со мной, – сказал Жадов, – я подумал бы, что сплю или свихнулся.

Стропалев хмыкнул.

– Лучше бы мы сюда не заходили. – Семен перекрестился. – Может, вернемся в первый зал, рванем гранату, где завал, и все?

– Граната такой завал не возьмет. – Жадов встал и показал на стену.

На стене висел портрет немца. Ко всему, что уже было, добавились торчащие изо рта клыки.

– А-а-а! – Стропалев перехватил автомат и выпустил по портрету очередь.

Из продырявленного наискосок портрета хлынули струйки багровой крови.

Друзья бросились бежать. Первым бежал Семен. За ним – Мишка. Последним, придерживая очки, Андрей.

Вдруг Семен застыл как вкопанный. Мишка и Андрюха остановились у него за спиной.

Они опять стояли на пороге точно такого же зала, только… Люстра висела под потолком и освещала пространство сотнями свечей. Посуда – целая и невредимая. В тарелках – куски сочного мяса с ломтиками румяного картофеля, зеленью, кружка́ми помидоров и огурцов. Громадная ваза ломилась от фруктов, на ее позолоченных блюдах, насаженных на серебряный стержень, лежали грозди зеленого и черного винограда, бархатные персики и глянцевые мандарины выглядывали из-под длинных бананов и шершавых ананасов с зелеными хвостиками-хохолками. Еще там были, кажется, сливы, груши, яблоки и какие-то фрукты, названия которых солдаты не знали. Три поросенка с морковками во рту блестели румяными боками, осетр в длинной тарелке разваливался на аппетитные ломтики. И много-много бутылок с вином, запечатанных сургучом.

За столом, в кресле с подлокотниками, сидел немец с портрета. Его лицо ежесекундно будто изменялось, оставаясь вроде бы неподвижным. Немец поднялся, кивнул и сказал на чистом русском языке:

– Здравствуйте, товарищи освободители! Как удачно, что вы оказались в нужное время в нужном месте. Я тут, признаться, скучаю один. И как раз думал: как было бы славно разделить скромную трапезу с мужественными воинами, восточными славянами. Я не раз гостил в вашей прекрасной стране и имею очень высокое мнение о вашем великом народе. Народе-труженике, народе-художнике, народе – освободителе угнетенных. Я сам бывал угнетен западноевропейскими поработителями и скрывался от них в России. Там, в суровой заснеженной стране, я понял, что такое свобода, и оценил по достоинству благородство и гостеприимство русских! Прошу же, товарищи бойцы, разделить со мной ужин!

Друзья переглянулись. Все это было как-то уж слишком. Замок этот, портрет какой-то – то у него усы отрастают, то очки. А теперь еще этот немец живой… только без зубов… И говорит по-русски. Может, он шпион из абвера? Или, может, он генерал Власов, волчина?

– Чем докажешь, что еда не отравлена? – Стропалев сглотнул слюну. – А то знаем вас, фашистов!

– Я не фашист, – незнакомец развел руками, – и никогда фашистом не был. Масоном меня еще можно назвать с некоторой натяжкой. Но фашистом – извините. Сами вы фашист, – добавил он несколько даже обиженным тоном.

– Что ты сказал?! – Мишка перехватил автомат. – Это я-то фашист?! Да я из тебя сейчас котлету по-киевски сделаю! Ты знаешь, что такое котлета по-киевски?!

– Да, – ответил немец, – прекрасно знаю. Свернутое в трубочку мясо курицы со сливочным маслом внутри. Правильно?

– Правильно. – Мишка опустил автомат. – Еще раз меня фашистом назовешь – получишь пулю в живот!

– Больше не назову. – Немец приложил ладонь в черной перчатке к груди. – Теперь я понимаю, что, на ваш взгляд, немцу называться фашистом естественно, а русскому – противоестественно. – Он на мгновение задумался. – Тогда я буду называть вас противофашистами.

– Давай ешь – на что я тебе укажу.

Мишка подошел к столу и стал тыкать пальцами в блюда, а немец их пробовал. Когда он почти все перепробовал и с ним ничего не случилось, бойцы сели за стол, положив автоматы на колени.

– Из-за вашей проверки я так объелся, – немец похлопал себя по животу, – что теперь смогу отведать только малюсенький кусочек пудинга. – Он приподнял крышку с блюда и положил в тарелку немного. – По моим наблюдениям, русские люди недоверчивы к иностранцам. Это, мне кажется, вызвано неблагородным поведением иностранцев в России.

– Это точно! – Мишка наложил себе рыбы. – Ведут себя как свиньи!

– Кто к нам с мечом придет, – добавил Семен, как Александр Невский, – тот от меча и упадет!

– Хм… – Немец отправил в рот ложечку пудинга. – А кто с ложкой придет?..

– Хоть с ложкой, хоть с вилкой! – сказал Семен.

– Но мы не познакомились… Давайте наполним наши бокалы. Вы какое вино предпочитаете?

– Мы предпочитаем вино – водку, – ответил за всех Мишка.

– Какую водку? – спросил немец.

– Сорок градусов!

Немец взял темную бутылку и налил всем.

Миша понюхал.

– Пахнет водкой… А ну-ка, немец, махни!

– С удовольствием! – Он пригубил. – Меня зовут Себастьян Кохаузен.

– Э-э, Себастьян, так у нас не принято. До дна!

– Ну, до дна так до дна. – Он допил и поставил бокал на стол.

Солдаты немного обождали и тоже выпили.

– За победу над фашистами!

– Михаил…

– Андрей…

– Семен…

Водка разошлась по телу приятной теплой волной.

– Повторим. – Мишка двинул бокал.

Кохаузен налил.

– Ты случайно не генерал Власов? – поинтересовался Семен.

Кохаузен улыбнулся:

– Да какой из меня генерал Власов? Вы, товарищи противофашисты, наверное, подумали, что раз я живу во дворце, – он обвел вокруг рукой, – если уж я не фашист, то непременно немецкий барон-кровопийца. А это совсем и не так. На самом деле, я старый сотрудник Коминтерна, соратник Владимира Ульянова! – Он сделал паузу, оценивая произведенное впечатление. – Я, между прочим, вместе с Лениным ехал в Россию в пломбированном вагоне помогать делать революцию!

– Пиздишь! – выдохнул Стропалев.

– С Лениным его запломбировали! Вот гусь! – добавил Семен.

– Пломбируев!

Немец не обиделся.

– Ну что ж, вполне понятно ваше недоверие, – сказал он. – Сложно поверить, что на войне в каком-то замке сидит какой-то, как вы выражаетесь, пломбируев гусь и уверяет, что он соратник Ленина. И все же это так. Если вы, товарищи противофашисты, не возражаете, я расскажу вам, как это было.

– Ну, попробуй. – Мишка отломил от поросенка ногу и впился зубами в румяную хрустящую кожицу.

Себастьян Кохаузен открыл коробку с сигарами.

– Разрешите вам предложить?

Солдаты угостились.

– Итак, я начинаю… Мой папа был преуспевающий фабрикант. Мама – баронесса. Но и мама, и папа мне не нравились. Я долго не мог понять почему, пока в шестнадцать лет не прочитал труды Маркса и Энгельса. И тогда я все понял. Мои родители были мне чужды, потому что являлись типичными представителями класса эксплуататоров. И все же это были мои родные мама и папа. Я ужасно мучился, не зная, как мне поступить… Противоречия разрешились после знакомства с Владимиром Ульяновым. Мы познакомились в пивной «У Шульмана», куда я частенько захаживал залить свое горе двумя-тремя кружечками пива.

– Чего это Ленин в пивной делал, а? – спросил Семен.

– Читал газету и пил кофе.

– Ладно.

– Много раз я замечал этого человека с большим лбом и пронзительными умными глазами. Мне ужасно хотелось с ним познакомиться, но не было повода. Мы, немцы, более скованны, чем русские, и не можем знакомиться просто так. Частенько Ленин приходил в пивную с шахматной доской и играл с хозяином заведения на сардельки. И вот однажды, когда Шульман приболел, Владимир Ильич, оглядев заведение, пригласил меня совершенно запросто сыграть с ним партию. Для русских, как вы знаете, обратиться к незнакомцу не составляет никакого труда. Так мы познакомились, и уже скоро мне казалось, что я знал этого человека всю жизнь. Мы подружились. Позже Ульянов объяснил мне мою проблему с родителями. Он объяснил, что я родился среди буржуазии, а воспитывался среди интеллигентов. Интеллигенты – это говно, а буржуазия – вчерашний день, который скоро похоронят пролетарии всех стран. Когда я это узнал, мне стало легко и свободно.

– Может, ты и врешь, – сказал Семен, – но слова эти чисто ленинские. Никто, кроме Ленина, не мог сказать так хорошо! Выпьем за Ленина! Он вечно живой!

– Именно – вечно живой! – воскликнул Кохаузен. – Вы очень хорошо заметили это!

– Хрен ли ты говоришь «заметили»?! У нас все это знают!