Удивительная тишина в салоне передалась двигателю, точно и он почувствовал нависшую угрозу. Работал ровно, чтобы никто не обратил на него внимания, не заметил, не вспомнил. Четыре пассажира на заднем сиденье точно разъединились. И, несмотря на тесноту, каждый оказался наедине со своими мыслями в своём безумном страхе в робкой трепетной надежде. Выражения лиц застыли в недоумённом ожидании. И только бегающие запертые в глазницах зрачки выдавали одинаково скачущие путаные мысли, сумятицу в головах. Полные беспомощного страха взгляды пассажиров периодически замирали, останавливаясь то на аккуратном коротко стриженом затылке Кормилина, то на каменном лице Васильева, который сидел вполоборота, держа перед собой пистолет с глушителем. Дмитрий поглядывал на едущую сзади машину, переводил взгляд на пассажиров по очереди – с одного на другого. Он не думал о том, что случится, жил настоящим. За бледной маской надёжно скрывались звериная настороженность и боязнь. Он чувствовал, что панический страх, сковавший людей, повисшая в салоне напряжённость могут привести к неожиданным поступкам, слышал о таком в центре подготовки сотрудников. Пытаясь разрядить обстановку, включил магнитолу – тихо зазвучала музыка. Криво улыбнулся, точно лицу мешала маска, сообщил:

– Ничего не бойтесь! Кажется, эти слова расколдовали только Михаила Сергеевича. Его ладони, лежащие на коленях, начали дрожать, и он зажал их между ног, вибрация передалась локтям и предплечьям. Он кивнул несколько раз, с трудом разжимая рот, заикаясь, подтвердил:

– Я… я знаю, у… меня зять этим занимается, дочка говорила – у него пистолет есть. Я… я всё понимаю… Роман резко обернулся к нему. Испуганное бледное лицо пошло красными пятнами, страх обратился в ненависть, глаза сверкнули, прервал лепет:

– Так это ты, сволочь, всё устроил? Деньги забрали… что ещё вам нужно? Тимин испуганно вжал голову, стали дрожать плечи:

– Что ты, что ты, сынок! Я этих никого не знаю! Первый раз вижу! Ольга Ивановна тоже обернулась к супругу, посмотрела на него с испугом и удивлением, точно он уже перекинулся на сторону врага, вошёл с ним в сговор. Стала неловко креститься, смежив локти – мешала теснота. Заметив её испуганный взгляд, Тимин попытался улыбнуться, исказившая лицо улыбка была жалкой и болезненной. Глаза лихорадочно блестели.

Машина свернула направо, спустилась вниз с обочины по накатанной дороге и, проехав сотню метров вглубь леса, остановилась на поляне. Васильев и Кормилин вышли из машины, угрожая оружием с двух сторон, жестами показали выйти остальным.

Открылась только левая дверь. Супруги Тимины вышли с ощущением собственной ничтожности, надеясь, что их здесь бросят, грабители уедут с похищенными деньгами. Надежда вылезла за ними и огляделась вокруг. Увидела рядом березку, и что-то в ней показалось знакомым, в трепетном дрожании листочков почувствовала волнение собственного тела. Точно дерево старалось разделить беспокойство, утешить вкрадчивым шелестом. Девушка благодарно улыбнулась, обернулась назад, призывая взглядом мужа выйти.

Роман оставался сидеть, плотно зажавшись в угол. Ему казалось, что если очень сильно притереться, то могут не заметить или просто забыть, решат, что он не опасен, ничего никому не расскажет, пробудет здесь сколько угодно, дождётся, когда все уйдут… Васильев потянул за ручку, но Роман резко вскинулся и успел нажать стопор, дверь заблокировалась. Из груди непроизвольно вырвался истеричный крик:

– Нет!! – он сдвинулся на середину сиденья, скрючился, чтобы стать незаметным, опустил лицо в колени, накрыл голову руками, закрыл глаза. Так он мог почувствовать, что остался один. А вдруг его и не было здесь вовсе, может, он там, в Сибири подростком на охоте с отцом среди густых таёжных сосен, укрытых белыми шапками снега. А серые волки шныряют между стволов, пытаясь подобраться ближе, но запах ружейного масла и человеческих тел пугает, защищая лошадь, запряжённую в сани. Патронов много, и кошмар можно переждать, только не падать духом, быть твёрдым и смелым, не подвести отца. И когда всё закончится, он откроет глаза…

Васильев зашёл с другой стороны и толкнул Тиминых в спины, отводя от машины. Он не знал, что с ними делать, но раз передали пистолет и открыли счёт – надо действовать по интуиции. Он медлил, поглядывая на Кормилина, чтобы показать ему своё умение и характер, способность быть полезным… Кормилин наклонился в открытую заднюю дверь салона, рявкнул:

– Тебе что, особое приглашение? Изнутри раздался истерический приглушённый вопль Романа:

– Я не выйду, делайте со мной что хотите! Не выйду! Нет… В груди Кормилина рвануло, вскипела ненависть к давнему преследовавшему его молдавскому волонтёру, представил его лицо. Направил дуло в салон и несколько раз нажал на курок, точно вкручивая пули в тело врага. Увидел, как парень в салоне откинулся на спину, а затем стал подпрыгивать каждый раз, как тело получало порцию свинца. Лицо Сергея осветила злорадная ухмылка – ему нравилось обездвиживать людей, чтобы они умолкали.

Выстрелы звучали глухо, точно треснули на деревьях несколько веток. Тимин обернулся на шум и ужаснулся – за что? За что парня убили? С горьким укором подумал, что это наказание, просто надо слушаться грабителей, они торопятся скрыться, нервничают. Вскрикнула только Надежда, она стояла у молоденькой берёзки и видела всё. Её ноги стали ватными, окружающее поплыло перед глазами, она уцепилась руками за тонкий ствол дерева, и тот согнулся под человеческой тяжестью, стал клониться, осторожно опуская на землю безвольное молодое женское тело.

По коже Васильева пробежали мурашки возбуждения, звуки выстрелов зарядили мышцы, он почувствовал – это приказ к началу сражения со своим прошлым, вот что его заводит. Внутри закипела ненависть, он хотел мстить своему начальству, всей продажной милиции, убогой кинувшей его на произвол стране. Пусть видят, на что он способен, пусть мучаются от бессилия найти его. Он со злостью толкнул Тиминых в спины, истерично заорал:

– На колени, гады! – не чувствуя в них людей, а только материал, фактуру для своей мести. Супружеская пара молча, послушно опустилась, оба неистово молились, осеняя себя святым знамением, женщина что-то бормотала. Михаила Сергеевича охватило смятение. Да что же это, война, что ли, за что стреляют? – думал он. – Кому же я здесь враг? Предал кого-то или убил? Всю жизнь работал как лошадь, ну пил, да, пил, но нельзя же за это? Все пьют… Отца на фронте убили… он Родину спасал, а меня-то за что? Не может же просто так человек убить другого, которого не знает и никогда не слышал о нём, с которым ни разу не заговорил, может, и не взглянул вовсе на него. С чего ж такая лютая беспричинная ненависть, неуёмная слепая злоба? И от этих случившихся мыслей затеплилась в душе отчаянная смутная надежда – попугать решили просто, поиздеваться над стариками немощными, потешить себя. Парня – за непослушание, а их так… поглумятся и бросят. Он покосился на жену, чтобы поделиться догадкой, хитро моргнуть ей глазами, но та продолжала неистово молиться. Стремился поймать её взгляд, обращенный внутрь. И даже обиделся, что не смотрит она на мужа, Богом ей данного, и не знает, о чём он догадался. Как же можно убить человека, к которому и вражды-то нет? Ольга Ивановна продолжала креститься, бить поклоны, скороговоркой едва слышно читала молитву, и он прислушался:

– …Когда в теле моем прекратятся все ощущения, оцепенеют жилы и окаменеют мышцы мои: Господи, помилуй меня. Когда до слуха моего не будут уже доходить людские речи и звуки земные: Господи, помилуй меня. Когда душа предстанет лицу твоему, Боже, в ожидании твоего назначения: Господи, помилуй меня… И от произносимых женою слов лицо Тимина внезапно посветлело, точно в лабиринте незнакомых выражений таилась скрываемая надежда на спасение. Он пытался лучше расслышать слова молитвы, и это, казалось, ему удалось, отрывисто стал повторять за женой:

– Когда стану внимать… вечную участь… Господи, помилуй меня… превратиться в горсть праха… Господи, помилуй меня… – но путался, не успевал, пропускал слова, устал напрягаться и начал обречённым шёпотом твердить от себя: – Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи… – смотрел вдаль и крестился, но лихорадка в теле не унималась, взгляд выхватывал дрожащие деревья, кустарники, зелёную листву и синее прозрачное небо. По щекам текли запоздалые искрение слёзы разочарования – не знал он молитв и где-то внутри себя маленькой глубинной жгущей звёздочкой чувствовал, что без них чуда не случится. И от этой беспомощности всё его грузное тело одолевала нервная трясучка, так что стучали зубы, и он в отчаянии умолял вдаль, туда, где всё расплывалось, и видеть он не мог: – Господи, Господи, Господи… – ощущал мучительно жаркий бесконечный стыд, сжимающий горло, перекрывающий дыхание, заставляющий нетерпимо тяжко страдать…

Твёрдым шагом сзади подошёл Кормилин, он уже не помнил убитого парня – его крик оставался в прошлом. Война так война – не он её начал! Сергей гнал время вперёд, и каждый погибший на его пути приближал светлое будущее, надо было только расчистить дорогу. Он встал рядом с Дмитрием, прицелится из пистолета в центр головы мужчины. Внезапно Тимин повернул голову и посмотрел на него полными панического ужаса сверкающими глазами, прохрипел:

– Я знаю, я тебя узнал… ты Демон! – задышал громко и прерывисто, точно ему сдавили горло. Лицо стало пунцовым, щёки задрожали. Он услышал клацанье собственных зубов, точно стучали колеса несущегося поезда… далёкого поезда…

– Ты угадал! – усмехнулся Кормилин и нажал на курок…

Ольга Ивановна продолжала бить поклоны и не слышала звук выстрела, только в очередной раз, подняв голову от земли, увидела, что муж лежит, вытянув вперёд руки, загорелые сухие пальцы судорожно скребли молодую траву. Она замерла, узреть самого любимого и близкого человека таким беспомощным и жалким ей ещё не доводилось. Как это возможно, Мишенька? В недоумении автоматически продолжала осенять себя крестным знамением, взгляд был прикован к мужу.

Васильев прислонил глушитель к затылку женщины, отвернулся, прикрывая лицо левой ладонью. Он видел такое в кино – чтобы защититься от брызг крови, нажал на курок. Голова Тиминой дёрнулась и вместе с корпусом упала вперёд, подставленная в застывшем святом знамении рука упёрлась локтем в землю, завалила тело на бок. Мгновенная боль в затылке женщины прошла, обратилась в растекающееся тепло. Открытые глаза Ольги Ивановны продолжали с недоумением смотреть на суженого – привычно ласкали жалеющим обеспокоенным взглядом. Зрачки её глаз стали мутными, пульсирующая жизнь в теле затихала, вытесняясь смертельным холодом.

Васильев посмотрел на левую руку, увидел, что брызг нет, усмехнулся, выругался вслух:

– Дебилы! – теперь он точно знал, как это происходит по-настоящему, смачно сплюнул, презирая всех нерадивых тупых киношников. Кормилин, увидев действия Васильева, тоже усмехнулся, пошёл к шоссе, где стояла жёлтая машина. Обернулся – на глаза попалась осевшая у берёзки Надежда, махнул в её сторону пистолетом, крикнул:

– Эй, Димон, зачисти до конца! Пора сматываться! Бывший милиционер ухмыльнулся, точно продолжая принятую дуэль, непринуждённо спросил:

– Хочешь, чтобы было два-два? Шутка осталась без ответа, Кормилин скривил лицо, взгляд стал жёстким. Невозмутимо с напускной бравадой сообщил:

– Я женщин и детей не убиваю. Васильев осклабившись, направился к Решетовой. Приставил к её голове пистолет. Подумал, что никогда баб не любил, они всегда над ним издевались или пытались заработать. Даже вокзальным проституткам он не платил, затаскивая их ночью к себе в опорный пункт. Неподвижность девушки ввела его в заблуждение – быть может, она умерла? Дмитрий наклонился и заглянул ей в лицо, но та неожиданно очнулась, приоткрыла глаза. Ей показалось, что кто-то хочет помочь – дотронулся до её волос, Надежда улыбнулась. Васильев выпрямился и нажал на курок, раздался тихий выстрел. Девушка, медленно поворачиваясь, сползла вниз, опустилась на землю. Берёзка освободилась, с шелестом подняла вверх молоденькую зелёную крону.

Внезапно подувший лёгкий ветерок поиграл листочками деревца, а потом опустился к земле, коснулся прядей распущенных светлых волос, призывая их к баловству, но те уже намокли, еле шевелились, прилипли к голове Надежды. Кровь залила её лицо, капала на руку, стекала в кулачок. Она судорожно подтянула сжатую ладошку ко рту, бессильно опуская тяжелеющие веки, зашептала через уходящее сознание. Васильев в упор смотрел на умирающую, услышав шепот, наклонился, чтобы разобрать, грубо переспросил:

– Ты чего бормочешь? Губы девушки едва шевелились:

– Не послушали бабушку…