Открылась дверь кухни, и появилась мать Надежды. Старушка с опаской оглянулась на неё и быстро свалила карты в кучу, начала собирать их в колоду, качала головой:

– Эх, счастливые вы ребятки! Сколько вас хорошего ожидат! Но дом не продавайте мой, живите в нём… добро наживайти… Мать Надежды услышала пожелание, раздражённо перебила:

– Да что ж ты заладила про свой дом? Смотри вон, какой он старый, скоро сгниёт. Ты, мама, – всё напутала! У тебя в прошлом какой валет первым выпал? Пиковый! Значит, гадание в шутку обратилось… Помнишь, как ты мне по молодости гадала, и где же мой муж – объелся груш? Даже под венцом не была! – с укором покачала головой: – Говорят, дети расплачиваются за грехи родителей… Старуха недовольно поморщилась, голосок нервно задрожал:

– Каки таки хрехи, дочешка, жили после войны впрохолодь, как мохли выживали… и не путай меня, ты на кухню ходила, я тебе ховорю трефовый! Всё будет, шо я сказала! Не мешай деткам, – она обиженно поджала губы, недовольно засопела сморщенным носиком, продолжила собирать карты. – Ну, всё закончили, пора и спать, а я вот помолюсь за хадание – нечисто это дело!

Мать Надежды махнула рукой и пошла в спальню, обернулась к дочери:

– Надя, ты со мной ляжешь, а Роме мы на раскладушке постелем. Надежда повернулась к Роману, порхнула бровями, капризно пошевелила острым носиком, сделала недовольное лицо. Роман в ответ пожал плечами, развёл руки в стороны, увидев, что мать зашла в комнату, притянул девушку к себе, ласково зашептал:

– Надежда, ты моя надежда… – поцеловал в щёку, улыбнулся. Она почувствовала, как слова пыхнули в душу, сердечко забилось, погладила приятеля по лицу – ощутила ладошкой жёсткую щетину. По телу к животу устремились мурашки. Оба нехотя пошли за матерью в спальню, закрыли за собой дверь.

Бабушка завернула колоду в старый ситцевый платочек, подошла к шкафу, убрала карты в сундучок. Взяла свою табуретку и снова поставила к иконе, кряхтя, встала на неё, сняла с образа платок и зажгла лампадку. Опустилась, задвинула табурет под стол. Вернулась к иконе, со щемящей жалостью посмотрела на неё, в затянутых морщинами глазах блеснули слёзы отчаяния. С горечью подумала – неужто сбудется всё, как карта легла? Не должен Господь допустить такой беды. Она встала на колени, наклонилась и не удержала в себе – точно два ручейка прорвались из-под век, потекли на пол старческие жиденькие слёзы. Стала, всхлипывая, исступлённо молиться, бить поклоны, шептать:

– Исповедаю тебе Хосподу Боху моему и Творцу во Святой Троице Единому, славивому и поклоняемому Отцу и Сыну, и Святому Духу, вся моя хрехи…

2. Николай Гордеев

Через короткий коридор хорошо проглядывалось кухонное окно квартиры, в которое настырно билась ночная пурга. Снег ударялся в стекло и веером разлетался в стороны, растворяясь во мгле. Это мельтешение отражалось в печальных карих глазах молодого крепкого мужчины. Сорокалетний капитан милиции Николай Гордеев понуро стоял в форме посреди большой освещённой прихожей. Деревенское лицо с носом картошкой было печальным, из-под козырька фуражки на глаза нелепо свисал и загибался вверх короткий чуб. На левой стороне груди старенького милицейского кителя светилась серебряная медаль «За отвагу», а на правой – Орден Мужества. Офицер стоял, смущенно перекладывая толстую кожаную папку из одной подмышки в другую, переминался, не зная, что ему делать, одолеваемый щемящей тоской и стыдом. Никогда не испытывал он ничего подобного, хотя в разных ситуациях успел побывать за время службы. И оттого ещё сильнее его коробило нынешнее положение. Как он, старый опер, изловивший немало бандитов, разговоривший не одного убийцу, сумел вляпаться по самые уши. Что на него нашло и как теперь выкручиваться, он не знал. Гордеев достал из кармана пачку папирос, глянул на упаковку, затем по сторонам, разочарованно вздохнул и сунул её обратно – курить бросал. Специально не носил с собой спички или зажигалку, только друзей угощал. Мог бы просто сейчас уйти. Сделал шаг к двери, взялся за ручку, но тотчас бросил, словно обжёгся. Трусом он никогда не был. А скрыться, не простившись и не сказав, казалось ему сейчас наивысшей подлостью. Периодически накатывала злость так, что хотелось врезать кулаком в стену, пробить насквозь, а лучше в самого себя по рёбрам. Напрягался, до хруста сжимал кулак свободной руки, а затем с огорчением расслаблял, обмякая телом. Он отошёл от двери и поглядел в темноту гостиной за штору. Там была тишина. Снова посмотрел вокруг, точно ища поддержки. На вешалке висела подаренная молодой жене сумочка, рядом спускался газовый шарфик, на полу стояли меховые женские сапожки с опушкой. Как так получилось? Он сунул руку под рубашку, достал иконку на шнурке – давнишний подарок бабушки. В Бога не верил, но в этот момент мог обратиться за советом даже к нему. Строгий лик казался неприступным. Молитв Гордеев не знал и попросить правильно не умел. Стало стыдно, и он убрал образок обратно под рубашку. Рядом стоял пуфик, и Николай присел на него в ожидании, положил папку на колени, прикрыл фуражкой с головы. Хмуро свёл мохнатые брови, горько вздохнул, покачал головой. Закинул ногу на ногу. В растерянности повёл носком ботинка из стороны в сторону…

Неожиданно за шторами в гостиной вспыхнул свет. Николай вскочил, надел на голову фуражку, прижал папку под мышкой, вытянулся по струнке.

Из полумрака комнаты в полупрозрачном халате выплыла толстая маленькая женщина лет сорока пяти, с мелкими свинячьими глазками, крохотным ртом и округлым двойным подбородком, окаймленным по бокам властными брылями. В коротких крашеных волосах торчали трубочки бигудей. Она улыбалась, сморщив губки и сладко зевала, потягиваясь. Увидела Николая, хотела обнять, протянула пухлые ладони, но что-то насторожило в его виде. Женщина замерла и строго свела тонкие брови к переносице, опустила руки. Молча, внимательно посмотрела на мужа с удивлением и непониманием.

Николай не выдержал взгляда, потупил взор, в волнении начал дёргать бегунок металлической молнии папки. Наконец, собравшись с силами, глянул в лицо женщине. Даже служебный опыт не придал уверенности, в горле пересохло, и голос предательски захрустел:

– Значит… – судорожно сглотнул он, – ухожу… я, Эра Никаноровна, – снова в нерешительности отвёл взгляд в сторону.

– Как уходишь? Ещё шести нет! А чо свою старую форму напялил? Чо, совещание? А на улицу-то глядел? Жуть! – она покачала головой. – Полный гардероб костюмов, а он вырядился! Давно бы сказал мне, форму новую получил. Дублёнку надень, не забудь, в шкафу висит… Последняя фраза жены придала Николаю силы, он снова посмотрел на неё:

– Так здесь… это, того, всё ваше, Эра Никаноровна, не моё. На лице женщины непонимание сменилось негодованием. Гордеев снова опустил взгляд, косясь исподлобья. Переложил папку под другую мышку. Женщина подошла ближе:

– И чо, что не твоё? Так куда ты? Гордеев заговорил, глядя в сторону:

– Куда-нибудь… пойду уж. Я уже всё… собрался. Эра Никаноровна начала раздражаться, губы искривились и напряглись, повысила тон:

– Николай, куда? Ты можешь мне ответить нормально? Что ты намерен вообще? Гордеев снова поднял взгляд на жену:

– Не знаю, Эра Никаноровна, уйду, не могу так больше, не жизнь это вовсе, мучение одно. Чувствую себя как отставной козы барабанщик! – снова отвёл взгляд. Круглое лицо женщины начало краснеть:

– Какой барабанщик? Ты что? Как же это не жизнь, – выпученные маленькие глазки отразили настороженное удивление, – со мной не жизнь? Мучение? Ты же сам женился, никто за уши не тянул! О семье своей вспомнил? По детям скучаешь? Так иди навести их, я же не препятствую. Николай кивнул, соглашаясь:

– Сам, да… сам женился, конечно, но не могу я так больше, Эра Никаноровна! Не могу, вот ей-богу, – его точно прорвало, речь зазвучала обиженно, – кто же знал, что так получится? Друзей у меня по службе не стало! Была уйма, пиво ходили пить вместе, летом на природу, шашлыки под водочку, в гости приглашали. А теперь только за спиной все ехидничают, посмеиваются. Начальство лебезит, премии выписывают мне одному, награды дают, ордена! У всех усиление, сотрудники работают без выходных, а меня домой гонят к жене-прокурору! Женщина шумно с облегчением вздохнула:

– Ах… так тебя жена-прокурор не устраивает? Так ничего же не изменилось! Когда женился на мне, устраивала? Когда на свадьбе танцевал, с главой города обнимался, устраивала? Когда тебя из тюрьмы вытаскивала, устраивала? – женщина распалялась не на шутку, мясистое круглое лицо пошло красными пятнами, брыли задёргались: – Отставной козы барабанщик! Парился бы сейчас на нарах! Стоит здесь… при па-ра-де, грудь вы-пятил! За что это тебе Орден Мужества дали? Что за подвиг ты совершил, на мне женился? Она протянула руку и рванула с его правой стороны груди орден, бросила на пол, с левой стороны сорвала медаль, осталась висеть одинокая колодка. С ненавистью захрипела:

– А медаль «За отвагу»? Какую твою отвагу? Их только за участие в боевых действиях дают или ранения! Сволочь, это ты за мои ранения получил! Ты меня, гад, ранил прямо в сердце! А мужества в тебе никогда не было, и нет! Деревня! Посмотри на себя, чучело! Отставной козы барабанщик! Николай молчал, опустив голову, согласно кивал. Женщина бросила награды на пол, стала топтать ногами, бигуди на голове мелко тряслись:

– Вот, вот! – замахнулась, чтобы ударить Николая, но увидев его обречённую молчаливую покорность, остановила руку на полпути, опустила: – Ах, вот ты чего хочешь! Голову понурил, киваешь, чтобы я тебя по морде съездила? Нее… я бить тебя не буду! Ты сам себя будешь бить! Так будешь бить, что не только ты, все услышат твои крики. Будешь пощады просить, ужом на сковородке крутиться. Запомнишь на всю свою никчемную жизнь! Отставной козы барабанщик, в тюрьме сгною!..

Николай видел, как жена продолжала давить награды, взмолился:

– Эра Никаноровна, может, не надо? Это всё-таки заслуги.

Если хотите, заберите, верните в кадры.

– Какие кадры? Гнать ваши кадры пора давно, раз таких, как ты, держат! И зачем я дело прекратила, тебя из тюрьмы вытащила?

Николай поднял голову, расправил плечи:

– Так я же невиновен был, Эра Никаноровна. Наркотики эти не мои были. Вы же знаете – я не употребляю! РУОП мне подбросил.

Женщина неожиданно резко успокоилась, ехидно улыбнулась маленьким ртом, слегка вытянула пухлые губки цветочком, начала расплетать бигуди на голове, складывать их в карман халата:

– Ха! Подбросили! В следующий раз я скажу им в рот тебе запихать, чтобы ни один адвокат не отмазал! Подбросили…

Николай остолбенел – в голове мелькнула ужасающая догадка, в недоумении уставился на свою супругу:

– Так что же это получается, я не случайно в КПЗ попал?

Эра Никаноровна, с улыбкой пластично покачивая крупными бёдрами, прошла мимо него и открыла щеколду, распахнула входную дверь:

– Вот то и получается! Думать надо, кого обижаешь! Даю тебе семьдесят два часа на возвращение. Не придёшь – пожалеешь!

Не могу же я на службе сказать, что от меня муж сбежал? Да от меня ни один преступник скрыться не мог, а муж утёк! Это как, по-твоему, характеризует заместителя прокурора города? Ну, да ладно. Иди! Не вернёшься – посажу! За что угодно. Или старое дело возобновлю по вновь открывшимся обстоятельствам… ключи! – она протянула руку.

Николай посмотрел на её пухлую ладонь, стал рыться в карманах, с тревогой оглядываясь на жену и по сторонам. Увидел ключи, лежащие на полочке, рядом с зажигалкой, облегчённо вздохнул, указывая пальцем:

– Вот, я уже положил, – схватил зажигалку и вышел из квартиры, остановился на лестничной площадке в задумчивости.

Обернулся, и в тот же момент дверь громко захлопнулась – жена ждала до последнего.

Николай вышел на улицу.