Была середина дня, и необычная суета, начавшаяся день назад, не утихала. Одни граждане торопливо заходили внутрь здания, другие выходили. Сотрудники милиции периодически волокли в отдел мужчин и парней непрезентабельного вида: пьяных, в наколках, в потрёпанной грязной одежде. Те не сопротивлялись, только недовольно бубнили ругательства, опасливо оглядывались на сопровождающих – не слышат ли?

Молодой деревенский оперативник в сером костюме и оранжевой рубашке с чёрным галстуком вёл за предплечье пожилого мужчину. Тот возмущался:

– Ну чо, чо ты меня всё тянешь? Я с утра уже отмечался у своего участкового! Жить свободно не дают! Демократия наступила называется, никакой свободы!

Молодой постовой в форме старшего сержанта легко толкал в спину пожилого мужчину, годившегося ему в отцы, незлобиво приговаривал:

– Давай, дядя Егор, не куражься, выясним, где вчера был, и отпустим! Мужчина оглядывался назад:

– Вы-ясня-ют здесь, выясняют, да я тебе и так скажу…

– Дядя Егор, так не положено, надо на протокол! Мужчина показушно отмахнулся рукой, стал огрызаться:

– Протокол, протокол, забыл, как десять лет назад я тебе леща давал, когда ты у меня удочки упёр из сарая? А? Тогда не говорил пра-пра-такол…

Пожилой капитан вёл в отдел парня в наколках. За ними хромала девушка в цветастом кафтане, ругала участкового:

– Семён Арсентич, вы бы лучше ему работу нашли, чем таскать в ментовку! Уже два месяца как освободился. Кто детей кормить-то будет? Я вчера ногу поранила, еле иду. А его – ну куда сейчас? Куда ведёте, дядя Семён? Капитан недовольно отнекивался:

– Шла бы ты, Настюха, к детишкам. Сейчас выясним, где твой вчера был…

– Да где ж он мог быть – на диване валялся цельный день! Я же прошу вас, дядь Семён, устройте на работу…

На крыльце появился старший лейтенант лет пятидесяти с седыми усами. На рукаве красная повязка с надписью «Дежурный». Достал из кармана папиросы, закурил, стал смотреть по сторонам. Подошла маленькая толстая бабка в кофточке с рюшами, подпоясанной широкой юбке и платке, обратилась к нему:

– Володька, Федька мой у тебя? Дежурный вынул папиросу изо рта, кивнул:

– У меня.

– Так чего ж ты его держишь? Не знаешь, где его дом?

– Знаю, баба Мань.

– Так чего стоишь-то, веди, я его заберу.

– Не положено!

– Что не положено?

– Не положено отпущать. Он вчера дебош в магазине устроил? Грабёж совершил.

– Да какой же это грабёж? Ритка-ветрогонка ему водку не дала, вот он и завёлся. Она, стерва, решила мне отомстить, что я уток её с огорода прогнала. Ну, он и взял сам, а как же моего отца Пал Митрича-то помянуть. Сороковой день был! Дежурный покачал головой:

– Ну вот, видишь, она заявление написала…

– Да я её, сучку ряженую, сейчас за волосы притащу, чтоб забрала свою бумаженцию.

– Тогда она и на тебя напишет!

– А ну пущай напишет, попробует! – женщина нервно развернулась, пошла, размахивая руками точно крыльями, продолжая ругаться: – Ну, погоди ж ты у меня, псина сутулая…

В кабинете начальника уголовного розыска в рубашке с расстегнутым верхом и большими тёмными кругами подмышками, с приспущенным галстуком, выпятив круглый живот, за столом устало сидел старший оперуполномоченный по особо важным делам майор милиции Степан Ильич Разгуляев сорока лет. Лицо красное с узкими татарскими глазами, усы – стрелочками, на лбу испарина. Его пиджак висел на спинке стула. Пепельница на столе была наполнена начатыми и затушенными папиросами. Двух затяжек «Беломорканала» Степану вполне хватало, чтобы успокоить нервы, к никотину привыкать он не хотел.

Уже вторые сутки не спавши, вместе с Николаем Гордеевым он опрашивал местное население. Доказательной базы не было, поскольку прошедший дождь размыл все следы. Изъятый с места происшествия обычный кухонный нож уже залапали все кому не лень – от выехавшего на убийство сержанта до полковника, начальника отдела милиции. Кому могла помешать старая бабка, жившая на краю деревни? Быть может, что-то знала или случайно увидела? Тогда для чего живот вспарывать и в рот морковку пихать? Может, секта в деревне существует, но местные оперативники клялись, что этого быть не может – если только ссора или месть! На столе перед Разгуляевым лежали липовые фотографии с изображением следов обуви на земле, которые он всегда возил с собой. Тут же плёнки с отпечатками пальцев Николая Гордеева, откатали, как только узнали, что рукоятка ножа к дактилоскопии не пригодна. Сам вещдок с окровавленным лезвием лежал тут же, как положено в полиэтиленовом пакете. В сторонке были сложены принадлежности для дактилоскопии: чернильная губка, бланки и прозрачные пластиковые прямоугольники для фиксации следов.

Разгуляев в очередной раз устало посмотрел на Гордеева. Тот с грозным напускным видом топорщил густые чапаевские усы, широко расставив ноги, стоял у стола. Держал внаклонку за шею хилого конопатого парня в спортивных штанах и майке, руки по локоть в наколках. Приближая его рыжее лицо к столешнице, ругал:

– Ну, отставной козы барабанщик, смотри, твои же отпечатки, твои, – делал энергичное рубящее движение свободной рукой по воздуху, – только не ври, подлец, не вводи во грех! Парень жалобно стонал:

– Не убивал я, начальник… не убивал… вор я… Гордеев отпустил шею парня, крепко схватил его руку, повернул ладонью вверх, другой рукой взял со стола использованную плёнку. Грубо с силой сжал пальцы парня. Тот сморщился от боли, стал извиваться. Гордеев поднёс к его пальцу плёнку со своим отпечатком, стал убеждать:

– Ты же сиженный, процедуры все знаешь! Вот, смотри отпечатки! Видишь – совпадают! Вот он основной завиток, и у тебя тоже по центру, а потом дуга и петля! Смотри же! Ты чего, слепой? Ну… твои же, и на ноже – твои! Парень извивался, крутил головой стенал, чуть не плача:

– Не убивал я, начальник, вот ей-богу… Поднялся Разгуляев, глянув на обувь задержанного, выбрал на столе подходящую фотографию отпечатка следа на земле, наклонился к парню, показывая. Захрипел, убеждая:

– Ну, ерша тебе в глотку, точно твои следы! Твой размер! Подними ногу! Ты вчера на колхозном поле был, бабку зарезал от головы до самого низу, за что? А морковку, зачем ей в рот засунул? Парень поднял одну ногу, стоял на второй, шатался:

– Какую морковку? Ей-богу, начальник, нож не мой, следы не мои, Богом клянусь, никого не резал! Я вчера целый день у Катьки-самогонщицы на хате промаялся с животом. От параши отойти не мог. Вот, падлой буду, не мой это нож! Гордеев крепко схватил парня за плечо, встряхнул:

– Ну, если не ты, кто? Отставной козы барабанщик! Ты же за ножевое сидел по малолетке? Значит, дело тебе привычное! Суд нас поддержит! Последний шанс тебе – иди, тряси своих братков в кутузке, иначе снова на зону поедешь! Вот даю тебе слово. Можешь по-тихому мне шепнуть – никому не скажу! Разгуляев одобрительно тронул спину Гордеева, затем подошёл к двери и открыл:

– Сержант, этого обратно в обезьянник, пусть подумает! Давай следующего! Служивый увёл парня. Разгуляев с Гордеевым устало присели на стол, пытались отдышаться, готовясь к новому представлению. Степан взял из пачки очередную папиросу, закурил, сделал две затяжки и затушил в пепельнице, ещё больше сузил глаза, покачал головой:

– Вот зараза – клёв хороший, да улов негожий. Сколько уже народу перелопатили за двое суток? Думаю, это не он. У нашей рыбы другой закуток! Гордеев расстегнул ворот рубахи, глядя на дымок от папиросы, сглотнул слюну, кивнул:

– Не он, это точно, но пусть вынюхивает, отставной козы барабанщик, нам помогает! Разгуляев неожиданно спросил:

– Интересно, у местных есть агентура на коридоре? Не спрашивал?

– Спрашивал, есть. Сейчас подтянут. Если что, в камеру своего из Питера вызовем. И кому эта бабка в поле понадобилась, ума не приложу.

Дверь кабинета снова открылась, и сержант втолкнул парня лет восемнадцати:

– Принимайте товар. Пытался утекать, хорошо дежурный на крыльцо покурить вышел! Разгуляев поднялся, кивнул сержанту подошёл к юноше. Дверь закрылась.

– Ты что же, такой шустрый значит, сбежать хотел? Назад только раки ходят! Ну-ка покажи руки? Сейчас твои отпечатки эксперт посмотрит. Специально по твою душу приехал из Питера. Парень протянул ладони, побледнел, в глазах мелькнул смертельный испуг. Гордеев сделал серьёзное лицо, насупил брови, с важным видом вразвалочку подошёл к задержанному. Взял его ладони, начал разглядывать пальцы, улыбнулся Разгуляеву:

– Ну, вот так и есть, отставной козы барабанщик, его отпечатки. Парень окаменел, руки задрожали. Разгуляев обрадовался:

– Ну, наконец-то попался! – подошёл ближе, заглянул парню в лицо, – приплыл? И рыба виляет хвостом, когда её за жабры берут. Не зря хотел убежать! Парня начала трясти лихоманка… Николай показал пальцы парня Разгуляеву:

– Во, смотри, по центру завиток, а сбоку петля и дуга. Разгуляев согласно кивнул:

– Точно, его отпечатки, – пошёл к столу взял полиэтиленовый пакет с ножом, потряс, – твой нож? Признавайся! Парень мельком посмотрел на пакет, глаза его расширились, в них появились слёзы:

– Мой, – начал всхлипывать. Разгуляев мельком переглянулся с Гордеевым, удивлённо порхнул бровями, отечески обнял парня, успокаивая:

– Ну ладно, ладно. Что сделано, то сделано. Уже не исправишь. Теперь только снисхождение поможет! Давай, давай пройдём за стол. Николай показушно закатил глаза, вздохнул, скрытно подмигнул Степану, устало плюхнулся на стул, стал искать глазами папиросы, чтобы закурить. Разгуляев посадил парня за стол. Показал на оттиски пальцев, убеждая:

– Вот видишь, сколько отпечатков твоих наснимали. Эх ты! Ну ладно, запишем как чистосердечное признание. Может, ты и не хотел таких последствий, так уж получилось. Не плачь, рыбка – будем крючок из жабр вынимать. Господи, до чего вы молодые глупые! Только от соски, а всё туда же! Парень смотрел на отпечатки, кивал, соглашаясь:

– Ну да, я не хотел, так получилось.

– А нож где взял?

– Дома на кухне.

– У матери значит. А что у потерпевшей забрал?

– Да ничего особенного, кошелёчек да перстенёк, – он снял с мизинца маленький перстень и положил на стол. Разгуляев стал рассматривать перстень, появились сомнения:

– Какой-то он крошечный совсем, как же ты его снял?

– Послюнил… Степан вытаращил глаза, переглянулся с Николаем, снова спросил:

– Послюнил? А кошелёк где?

– Дома в столе, – парень начал плакать, – там денег чуть-чуть оказалось, я всё отдам и деньги с получки верну. У меня на следующей неделе зарплата. Гордеев разминал в руках беломорину, прислушивался. Разгуляев усмехнулся:

– Смешной ты, однако, как же ты ей отдашь? Просил осётр дождя, на поле лёжа!

– Я знаю парадную, где она живёт. Оперативники снова недоумённо переглянулись. Степан наклонился и заглянул парню в глаза:

– Уже не живёт, ты же её убил! Парень вскинулся, улыбнулся сквозь слёзы:

– Что вы! Я не убивал, только ножом пригрозил – она и не сопротивлялась вовсе. Чего её убивать-то? Разгуляев обернулся к Гордееву, вздохнул:

– Николай Фёдорович, дай парню листок, пусть пишет чистосердечное признание, так будет понятней. Гордеев разочарованно вздохнул, смял папиросу в кулаке, привстав, бросил её в пепельницу на столе. Положил перед задержанным бумагу, дал ручку. Тот начал писать. Разгуляев вернулся на место начальника, поднял трубку прямого телефона, спросил в динамик:

– Дежурный, посмотри-ка по журналу регистраций, у тебя грабёж был на днях под ножом, перстенёк и кошелёк похищены, – обернулся к парню: – Напомни, когда это было? Тот оторвался от писанины:

– Позавчера, – и снова наклонился над листом. Разгуляев повторил в трубку: