Куда сильнее на тот момент меня беспокоит другое: в девятнадцать лет Амори должен поступить на второй курс коммерческой школы. Но учеба его абсолютно не интересует. Он прогуливает занятия, тусуется с приятелями, дурного влияния которых я страшусь, и курит травку. Мы без конца спорим, наши отношения ухудшаются, подходящие слова для нормального общения подобрать все труднее. Я говорю об этом с Гийомом. В старшем сыне я склонна видеть второго главу семьи. Он более доступен, чем его отец, и время от времени помогает мне принять решение. Гийом беседует с младшим братом наедине, пытаясь как-то помочь, но безрезультатно. Шарль-Анри и я не знаем, какому святому молиться. Мы обращаемся к профессионалам, но реальной помощи от них не получаем. Гислен, крестная Амори, хочет что-то сделать и выдает готовое решение своего наставника: нужно изолировать Амори от его окружения и отправить в Лондон. Здравый смысл побуждает нас ухватиться за эту идею: OISE организует языковые туры и имеет отличную репутацию. Кстати, Тилли уже зарегистрировал нашего мальчика! Почему я тогда не взяла дело в свои руки, хотя отлично знаю OISE? Офисы этой языковой школы есть в Бордо, а дети моих друзей уже побывали благодаря ей в обучающих турах по Европе. Но сейчас все улажено еще до того, как я узнаю о такой возможности. Амори оказывается в Оксфорде, и мы отправляем Тилли деньги для него.

Таким образом, этот человек получает власть над нашим ребенком и начинает курировать его повседневную жизнь до мелочей. Постепенно ему удается установить с сыном доверительные отношения. Амори наконец-то нашел собеседника, который говорит на его языке… Настоящего друга…

Итак, Амори остается в семье и берется за учебу. Погружение полное. Вот только когда я спрашиваю телефон и адрес сына, мне отказывают. На вопрос почему мне с апломбом большого начальника заявляют, что по соображениям безопасности и ради блага Амори ему лучше оставаться в изоляции. Мне не сообщают подробностей, но ссылаются на некую смутную опасность, нависшую над нами. Все звучит настолько убедительно, что я в конце концов верю. Затем, когда я остаюсь одна, логика и разум возвращаются ко мне вместе с множеством вопросов: если нам угрожают, почему ничего не делается для нашей защиты? Когда на гражданина нападают, он может обратиться в полицию, к адвокату… Здесь же ничего подобного не происходит. Каждый раз, когда я поднимаю эту тему, у Шарля-Анри находится только одно слово: секретность. Дело слишком запутанное, слишком серьезное, чтобы мы могли говорить о нем вот так небрежно и второпях. Мы еще не знаем, кто в этом замешан. Было бы рискованно прибегать к классическому арсеналу, о котором я говорю. Гислен настаивает: разве я не вижу, что в течение последних двух лет случается одно событие за другим и все они приносят нам тот или иной ущерб? Тилли подробно рассказал ей об этом. Для Тьерри поведение Амори – прекрасная иллюстрация того, что нас ждет: если бы его не отправили в Великобританию, рано или поздно за него бы взялись и споили бы, или еще что-то вроде того. Благодаря ему операция, направленная против Амори и, соответственно, против семьи, сорвана. Но мы должны оставаться начеку. Какая мать не увидит в поставщиках травки и других веществ врага для своих детей? Я должна поостеречься – это следует из семейных разговоров.

Затем, когда я остаюсь одна, логика и разум возвращаются ко мне вместе с множеством вопросов: если нам угрожают, почему ничего не делается для нашей защиты? Когда на гражданина нападают, он может обратиться в полицию, к адвокату… Здесь же ничего подобного не происходит.

Внешне все выглядит нормально: мы та же благополучная семья, Шарль-Анри продолжает много работать, я и дальше веду свою деятельность. Но на самом деле все не так, как раньше.

Муж, судя по всему, способен жить как ни в чем не бывало, несмотря на угрозу. Я же боюсь за близких, подозреваю, что за мной следят, предпочитаю никуда лишний раз не выходить. Когда мне звонят подруги, стараюсь побыстрее завершить разговор. Потом рассуждаю сама с собой и переживаю. Дочь остается дома, и я не хочу, чтобы она страдала из-за происходящего. Она учится в школе, где я по-прежнему числюсь председателем родительского комитета. Однажды мне предлагают занять место президента общества «Бордо приветствует». Я уже почти даю свое согласие, как вдруг мне звонит Тьерри Тилли. Он убеждает, что сейчас вокруг нашей семьи сложилась слишком небезопасная ситуация, чтобы мне становиться публичной персоной. Поэтому, посоветовавшись с Шарлем-Анри, я отклоняю предложение. У меня складывается впечатление, что каждый раз, как я ускользаю от нависшей угрозы, она тут же надвигается вновь. Поэтому, к изумлению подруг, я отказываюсь от поста президента. Вот так складывалась моя жизнь в тот год – со взлетами и падениями, о которых я никому не рассказывала.

Однако сильнее, чем угроза, на которую мне все время указывают, тревожит мысль о том, что мой муж, его мать, сестра и Филипп вместе с Тилли вынашивают какие-то планы. Причем я чувствую, как меня от всего отстранили, и вижу только результаты их деятельности. Ни одно решение не согласовывается со мной, включая вопросы нашей безопасности, защиты детей и имущества. Мы с Шарлем-Анри почти не обсуждаем серьезных тем. Меня ставят перед фактом, и я вынуждена соглашаться. Не сомневаюсь, что все это исходит от Тилли, но никогда его не вижу и не слышу. Отсутствуя, он угнетает меня, и я опасаюсь его гораздо больше, чем если бы постоянно находилась рядом с ним. Впрочем, на каждой из наших трех встреч передо мной представал другой человек. Так что у меня не было четкого представления о нем. Очевидным было одно: он мне не нравится.

Меня охватывает опустошенность, грусть, непреодолимое чувство беспомощности. Прежде я поговорила бы об этом с Мари-Элен или сестрой. Доверила бы им свои заботы, мы бы все обсудили, они бы меня поддержали. Но я замыкаюсь в себе, все время отменяю наши обеды по четвергам, все меньше вижусь с подругами. При встрече они замечают перемены в моем поведении, но не просят объяснить, что происходит. Возможно, они думают, что у меня сложности в отношениях, о которых я не хочу распространяться…

Почему я не обращаюсь за помощью? Почему молчу?.. Из-за мужа? Я полностью ему доверяю. Если в рассуждениях Шарля-Анри есть хотя бы толика истины, я никогда не прощу себе, что предала его. Все в нем – его профессионализм, нравственная чистота, честность по отношению ко мне – по-прежнему говорит в его пользу. Как я могла не быть с ним заодно? На мой взгляд, Гислен циклотимик^[15], и ей нужно всем управлять; Филипп не любит конфликтов – он легко позволяет матери и сестре доминировать над собой. Но я на сто процентов уверена в Шарле-Анри! Он любит мать и сестру, но знает их слабости и особенно их авторитарность. Напрасно я пытаюсь рассмотреть проблему со всех сторон – мне не удается быть непредвзятой из-за глубокой привязанности к мужу и детям. Я даже принимаю эти странные и необъяснимые с моей точки зрения отношения, сложившиеся между ним и Тилли. Похоже, Шарлю-Анри посчастливилось найти задушевного друга – то, чего ему так не хватало в жизни. Как я могу лишить его этого?

Если бы я знала, что происходит в кабинете Шарля-Анри, то, возможно, избрала бы иную линию поведения. С этого года с личного счета мужа регулярно идут срочные отчисления для Тилли, причем назначения платежей обескураживают: «реорганизация бизнеса», «создание компании по утилизации медицинских отходов», «помощь детям». Что касается сумм, то они варьируются от двух до десяти тысяч евро, иногда больше. По первому зову Тилли Шарль-Анри кидается проводить эти операции: он покидает кабинет, хотя в приемной полно народа, и через весь Бордо мчится в банк, который никак не реагирует на радикальное изменение в поведении своего клиента… Все это совершается без моего ведома.

По первому зову Тилли Шарль-Анри кидается проводить эти операции: он покидает кабинет, хотя в приемной полно народа, и через весь Бордо мчится в банк, который никак не реагирует на радикальное изменение в поведении своего клиента… Все это совершается без моего ведома.

Летом 2001 года мы едем в Мартель. Гислен пребывает в ужасном стрессе. Думаю, причиной тому послужила подготовка к свадьбе ее дочери Гийеметты, запланированной на сентябрь. А затем я случайно узнаю, что в июне Дама Сухарь уволила фактически весь персонал. Ее можно понять. В июле проходит «Музыка в Гиени» – этот фестиваль будет последним. Все идет из рук вон плохо. Гислен вступает в перепалку с дирижером оркестра, которого считает бездарностью. Несчастный отец одного из гостей, страдающий Альцгеймером, позволяет себе расслабиться во время ужина на свежем воздухе, и Гислен устраивает скандал, утверждая, что кто-то пытается сорвать мероприятие. Затем какой-то стажер сообщает о непристойном поступке… Царит всеобщая подозрительность. У моей золовки развивается паранойя, но братья делают вид, что здесь не о чем беспокоиться, а мать оправдывает ее поведение тем, что «она много страдала». Поэтому я, знавшая в жизни только счастье, и это правда, должна быть с ней терпимой и доброй. Короче говоря, мы все слышим, но не слушаем. Тем не менее слова Гислен постепенно проникают в нас. Промывание мозгов идет полным ходом.

Во время фестиваля общая атмосфера разительно отличается от той, что царила в предыдущие годы. Помимо разногласий между музыкантами и Гислен в самом Мартеле дела идут наперекосяк. Моя сестра и ее муж, мои кузены Бертран и Анна, все постоянные гости мероприятия неприятно удивлены приемом бабушки – теперь она почти не общается с ними или разговаривает резким сварливым тоном.

– Что происходит с твоей свекровью? – спрашивает Бертран, с которым бабушка всегда была мила и приветлива.

– Понятия не имею, но хотела бы узнать! – отвечаю я, раздосадованная витающей в воздухе напряженностью и опечаленная тем, что с моими близкими так плохо обращаются.

Франсуаза утешает меня. Она объясняет происходящее тем, что пожилая дама расстроена предстоящим замужеством внучки. Бабушка всегда воспринимала заботы Гислен как свои собственные. Она видит, что дочь борется с проблемами, в которых плохо разбирается, – такое не может не беспокоить. Даже у Шарля-Анри случается жестокая и чреватая последствиями размолвка с моим свояком Жаном-Мишелем. Всем, что касается организации фестиваля, дистанционно управляет Тилли. Мои кузены, сестра и ее муж уезжают довольно быстро, испытывая чувство неловкости. Я же, узнав об инциденте, спрашиваю Шарля-Анри о причинах его поведения. Он сообщает, что Тьерри просил его действовать таким образом, «чтобы расставить всех по местам». Некоторые здесь нежелательны по причинам, которые он пока не может раскрыть. Моя сестра и ее муж фигурируют в этом списке.

– Франсуаза и ее муж? Самые близкие мне люди? – я проявляю нечто большее, чем скепсис. – В чем их можно упрекнуть?

– Мы знаем далеко не все, – возражает Шарль-Анри.

– Тогда объясни мне.

Но он уходит от ответа:

– Не хочу тебя тревожить. Впрочем, я и сам не полностью в курсе дела.

Пытаясь скрыть раздражение, вызванное этими загадками, я спокойным тоном замечаю:

– До сих пор у нас не было секретов друг от друга. Мне кажется, я достаточно взрослая, чтобы узнавать плохие новости. С тех пор как ты познакомился с Тилли, я вижу, что ты что-то скрываешь от меня.

– Я тебе потом все объясню. Обещаю, – заканчивает разговор Шарль-Анри. – Все уладится.

Он явно говорит это искренне. Большего мне и не надо. Тем не менее мое беспокойство не проходит.