От меня даже няньки сбегали, в то время когда вокруг нее хлопотали десятки самых лучших.

За роль ее кормилицы боролись, ведь царевна Лебедь напрочь отказалась кормить Василису грудью – мол, испортит фигуру.

Мне же доставалось козье молоко с деревянной ложки. Ни одна кормилица в здравом уме не хотела подходить ко мне, боясь получить укус змеиными зубами от вечно оборачивающегося в чешую младенца.

Так и росли, а когда стали постарше, тут и сам отец смекнул, что мы слишком разные, чтобы нас одинаково воспитывать.

Хотя поначалу Гвидон пытался: выписывал мне и Василисе лучших учителей, но только она сбегала с уроков, предпочитая грамоте примерку украшений с дорогими каменьями. А я все глубже погрязала в свитках.

Учителей слушала, иногда поправляла, потом начинала спорить.

Помню, как едва не подралась с заморским звездочетом. Тот без тени сомнений уверял меня, что земля плоская, лежит на трех черепахах, и вообще солнце скоро налетит на земную твердь.

У меня же волосы на голове шипели и едва в обморок не падали от такой чудовищной жути.

Я топала ногами, говорила, что Земля круглая и крутится вокруг Солнца. Откуда это взяла – сама не знаю, но у меня буквально нутро переворачивалось, когда мне пытались доказать обратное. Тем более с каждым годом их аргументы становились все лучше.

– Ну сама посуди, как земля может быть круглой, – устало убеждал меня сам батюшка. – А как же Навь? Где она?

– Под землей, – бурчала я.

– Во-от, – тянул он. – А если земля круглая, то как у нее может быть это самое “под”? Никак не может, значит, земля какая?

– Плоская, – шипела я.

Не то чтобы соглашаясь, но решая не спорить, а разобраться после, как вписать в существующую картину мира все то, в чем я была по каким-то причинам уверена.

– Царевна, – отвлек меня от мыслей голос Финиста. – В ногах правды нет, садитесь, ужинать.

Для меня уже постелили шкуры, снятые с поклаж, туда и присела. Тихо щипала хлеб, заботливо предоставленный самобранкой, таскала ломтики сала да дольки чеснока. Мне стесняться было некого, тем более и целоваться ни с кем не собиралась. А вкусы мои были весьма специфичны…

Слушала разговоры, которые, казалось, текли вообще на отвлеченные темы. Разомлевший от вина Иван-царевич рассказывал про быков огромных, которые в его царстве живут. Как охоту на них раз в год устраивают.

Елисей кивал, поддакивал и, кажется, начинал уже дремать. Голова его то и дело клонилась к плечам, а глаза прикрывались.

Финист наворачивал свиной окорок, шумно прихлебывая медовухой.

Вихрь тоже не гнушался мясом, выбрав хорошо зажаренного гуся.

Испортил идиллию тот, от кого вообще не ждали.

Котомка Вихря неожиданно раскрылась, и оттуда на свет божий показались двое… Клубок-колобок и растущая из него Гриба.

– Та-дам! – торжественно выдала она, размахивая грибными юбками, так что даже мне такое поведение показалось срамотой немыслимой. – Вы не ждали, а мы пришли! Тухло сидите, ни песен, ни пошлых анекдотов! Ни игр развратных!

У меня аж глаз дернулся.

Вихрь потянулся рукой за клубком в попытке поймать. Но тот неожиданно оказался достаточно прытким для “грибного мутанта-инвалида” – ускакал с Грибой на другой край самобранки.

– А ну лезь в сумку, – сурово рыкнул он на Грибу.

– Вот еще, – хихикнула она. – Там скучно. А собеседник из этого, – она скосила глаза вниз, на клубок, – такой себе. Бурчит что-то на непонятном, то про Ньютона, то про штаны какого-то Пифагора. Так что я отказываюсь, требую душевных разговоров развратного содержания.

Я аж поперхнулась.

Финист перестал жевать.

Иван-царевич икнул, Елисей захрапел и тут же получил в бочину локтем от друга.

– А? Что? Где? – принялся озираться он и тут же примолк.

– О! – еще больше ожила Гриба. – Щас будем играть. В «Что? Где? С кем? И когда?». Классно я придумала, да?

Я недоуменно покосилась на нее, на остальных и поняла, что меня играть совсем не тянет.

– А ну лезь в сумку, – начала уже я. – А то в камень обращу. Мы не договаривались на игры. Только на твою транспортировку до точки высадки.

Гриба замотала шляпкой и принялась резво скакать на клубке по поляне.

– Сама не полезу, и поймать не поймаете. Скучно мне! Вот развлечете, тогда так и быть. Посижу до следующего привала в сумке.

– Я… ик… отказываюсь, – послышалось от Ивана. – Только грибного произвола мне не хватало.

Гриба схватилась за сердце. Притворно так и надломленно.

– А что ж царевичи так игры испугались? Аль скрывают что? Или просто трусишки и испугались? Меня? Безобидного грибочка?

Я закатила глаза к небу. Похоже, брать измором людей, что на проклятой полянке, что на этой у грибов был дар.

– Давайте сыграем один разок, – устало сказала я. – И все! Ты от нас отстанешь! Сразу в котомку и молчок!

Гриба воодушевленно взвизгнула и захлопала тонкими ручонками в ладоши.

– Уиии! Итак, «Что? Где? Когда? С кем?».

Тут неожиданно клубок под ней ожил.

– Игра “Правда или действие”, – начал он монотонным голосом. – Сначала компания решает, с кого начнется игра. Первого игрока спрашивают: «Правда или действие?» Если игрок отвечает: «Правда», то он должен правдиво ответить на вопрос, который ему зададут. Если он выбирает действие, то придется выполнить задание. После того как игрок ответил на вопрос или выполнил задание, то ведущий дальше спрашивает: «Правда или действие?» у следующего. И так далее. Чем коварнее вопрос или действие, тем более интересна и динамична игра.

На полянке повисла тишина.

Даже Гриба озадачилась, но всего на мгновение. Уже через секунду ее шляпка сияла ядовито-зеленым цветом от удовольствия и предвкушения.

– Молодец, колобочище, – похвалила она. – Так даже лучше! Итак, правда или действие! Кто первый?

Она придирчиво прищурила правый глаз и обвела всех цепким взглядом.

– Что молчим? Или бутыль вина крутанем? На кого покажет, тому и отдуваться.

– Ладно, давайте я первый, – вызвался Иван-царевич. – Что делать надо?

– Делать? – прищурилась Гриба. – Стало быть, ты выбираешь не правду нам сказать, а делом сделать. Па-да-зри-тельна… А впрочем, ладно. Такое тебе задание, царевич, поцелуй меня в уста сахарные!

Иван икнул.

Елисей закашлялся, я же попыталась присмотреться к шляпке Грибы, чтобы понять, где у нее вообще эти самые уста.

– Не буду я тебя целовать! Ты же гриб! – возмутился Иван, казалось, он даже чуточку протрезвел.

Гриба надулась, отчего ее споры по полянке снежинками разлетаться стали.

– А что такое? Слабо? А я что, не женщина, что ли? Мне, может, тоже охота большого и человеческого. Я, знаете ли, много десятков годиков мечтала, чтобы меня принц самый настоящий поцеловал.

– Ты же замужем! – неожиданно нашелся Иван. – Я замужнюю не могу.

– Я в разводе, – напомнила Гриба, наступая и прыгая по скатерти к царевичу поближе. – Целуй же меня, ненаглядную. Я не кусаюсь!

Глаза Ивана сделались беспомощными, он вопросительно посмотрел на Елисея, тот был в растерянности, Финист тоже развел руками. Молящим взглядом Иван уставился на Вихря.

– Я заплачу, золотом, – взмолился он.

Вихрь только усмехнулся.

– Она поцелуй принца хочет, а не егеря.

Я же не понимала всего драматизма ситуации. Ну подумаешь, поцеловать Грибу. Как Василису соблазнять, так Иван первым на уши моей сестрице приседал.

Так что я в этом невинном поцелуе даже некую расплату видела.

– Где хоть уста у тебя? – убитым голосом спросил он. – Я не вижу.

– Да тут, под шляпкой, – страстно прошептала Гриба. – Возьми меня на ручки. Вот, не боись! Чмак!

Над полянкой пронесся смачный звук, будто кто-то присосавшуюся пиявку от себя оторвал.

Дальше царевич плевался, а Гриба смеялась как полоумная. Ей развлечение точно доставляло удовольствие.

– Слабы царевичи пошли, – наконец оторжавшись, постановила она и принялась выбирать следующую жертву. Взгляд ее остановился на Финисте. – Правда или действие? Только ты с умом выбирай, а то у меня еще ножка не целована…

Судя по округлившимся глазам Ясна Сокола, выбор был очевиден.

– Правда, конечно!

Глаза Грибы хищно сузились, она словно ждала этого ответа.

– Мы с колобком хоть и в котомке едем, но все слышим. Так вот меня разбирает любопытство: а что там у тебя с Марьюшкой произошло? Поведай-ка нам эту историю. Почему такой богатырь, как ты, Финист, от девицы бегает?

При упоминании имени Марьюшки у Сокола даже челюсти свело. Это было видно по лицу, которое стало мертвецки бледным.

– Действие! Давай, действие! – затараторил он. – Где там твоя ножка?!

– Ага, счас! – Гриба запрыгала подальше от него, в сторону царевича. – Все, я теперь вся царевича Ивана, от губ до последней споры. Так шо лапы прочь от моей ножки. Сам правду выбрал! Поздно отступать!

Финист как-то виновато посмотрел почему-то на меня. Видимо, в моем лице он видел всю укоризну от женского рода на земле за свои поступки.

– Она права, – произнесла я. – Сам выбрал говорить правду, вот и рассказывай.

Тяжко и скорбно вздохнул витязь.

– Давно это было. Молод был, глуп. Вот, бывало, вернешься с похода, от девиц отбою нет… Вскружил мне успех голову. Да и лихой я был, удалой. Бывало, обернешься соколиком и летаешь в окошко то к одной, то к другой. Да девицы и не прочь-то были. Пока я в одну не влюбился. В дочь царскую.

– Марьюшку? – зачем-то уточнил Елисей, он явно был в курсе некоторых слухов про Финиста.

Тот поморщился и отмахнулся.

– Да нет же. Она-то тут при чем. Дочь царскую Забавой звали. Три дня и три ночи соколиком я к ней в покои летал. Любовь у нас была! Руки ее у батюшки царя просить хотел, а как пошел на четвертый день свататься, так мне от ворот поворот дали. Сказали, куда я, дурень, лезу. Где я, безродный, без денег, – а где Забава. Так и она сама посмеялась, выбрала принца заморского и вышла за него замуж. И поминай как звали.

– Поелозила и бросила, повезло, – смахнул несуществующую слезинку Иван-царевич. – Так, а Марьюшка-то где?

– Цыц, – рыкнула я на него, понимая, что Финисту и так нелегко душу наизнанку выворачивать.

– Ну и кинулись меня другие девицы утешать, топил я любовь свою к Забаве в вине, в объятиях чужих. То у вдовушки какой приживусь, то у жены купеческой. То там, то сям!

– Подлец какой! – воскликнула Гриба. – Альфонсина проклятая! А потом, значит, Марьюшку обидел?

– Да нет же… – Финист уже начал злиться. – Надоело мне по бабам да по нелюбимым бродить. Удобно, конечно, везде обогреют, приголубят, баню истопят, накормят, поцелуют. Денег даже дадут. Но душа-то любви просила, да еще и перья выпадать сокольи стали. От тоски!

– От венерической? – уточнила я, подозревая, что перестал оборачиваться Финист в сокола не от грусти душевной, а от другого вида облысения.

Мой вопрос он то ли проигнорировал, то ли не услышал.

– И сказал я тогда, что не достанусь больше ни одной женщине до тех пор, пока та, кому я действительно нужен, трое башмаков железных износит, три посоха железных изломает, три колпака железных порвет. Сразу вдовушкам я стал не интересен. И сделался я странствующим богатырем, пока не узнал, что Марьюшка, девица одна из царства Кощеева, уже вторую пару башмаков изнашивает. Железных.

– Так это же хорошо! – воодушевился Елисей. – Значит, ты ей нужен! Разве не этого хотел?

– Имя у Марьюшки Моревна, дочь навьего царя Мора, – мрачно выдал Финист. – И это в те давние годы она была просто Марьюшкой. А сейчас уже третий десяток разменяла да веса пудов десять наела. Когда ей один посох оставался, я слышал, у нее на меня большие планы были. В царство свое подземное забрать да своим мужем сделать. А я помирать не хочу, жить еще охота… Вот и скрываюсь.

Повисло долгое молчание.