О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи! Всю ночь я корпел над расшифровкой отдельных символов и пиктограмм, воссоздавая компьютерную модель того, что было зашифровано в рисунках. Значение некоторых знаков приходилось определять интуитивно, а один из символов так и остался для меня загадкой. Я поискал похожую аббревиатуру в Сети, но интернет тоже впал в ступор.

Анализируя хаотическое нагромождение записанных детской рукой знаков, я не находил в них системы. И уж простите за каламбур, но хоть какая-то ясность в моих рисунках начала вырисовываться лишь к утру понедельника, когда за окном окончательно рассвело, и во дворе зарычали моторы автомобилей, готовящихся везти своих владельцев на работу.

В результате, после многочасового ночного бдения я был вынужден признать, что ошибался, приняв записи за физическую формулу. Мальчишеские каракули хранили в себе зашифрованное послание, в котором проскакивали общепринятые математические знаки. Однако перевести этот код, как ни бился, я пока не сумел.

Мне удалось распознать лишь отдельные фрагменты: расчет нагрузок для какого-то прибора, координаты, выходящие за пределы досягаемости, и повторяющийся символ, который навсегда отпечатался у меня в мозгу. Светящийся знак на двери, ведущей в преисподнюю. Магический ключ, который открывает границу между светом и тьмой.

***

Взглянув на часы, я протяжно застонал. Почти половина восьмого, и я честно признался самому себе, что ни в какой офис сегодня не поеду. Кое-как, с ошибками набросав короткое сообщение шефу, я наврал, что простудился и заболел. Заранее было ясно, что он не поверит, но мне было глубоко наплевать на просвещенное мнение моего начальства. Ведь я уже твердо решил, что напишу заявление об уходе. Вот только сначала разберусь с доставшейся мне в наследство загадкой.

Приняв окончательное решение, я вновь засел за комп. Пискнуло входящее сообщение, но я даже не потрудился его прочесть. Наверняка это шеф со своими обычными угрозами в очередной стотысячный раз наябедничать отцу. Вместо того чтобы переживать по столь незначительному поводу, я продолжил разбирать свои каракули.

Ближе к девяти утра мои глаза слипались, и я весь раззевался, раскрывая рот точно большой ленивый бегемот. Мой измученный бессонницей и стрессом мозг наотрез отказывался мыслить образно, а просматриваемые изображения наслаивались друг на друга, сливаясь в беспорядочную массу. Пришлось отложить поиски истины в сторону и пару часиков вздремнуть.

Как ни странно, мне снилась Майка. Она игриво взъерошила мои непослушные кудри и засмеялась. Я залюбовался ею. Мы стояли так близко, что я разглядел родинку у нее на шее и вдохнул ее запах. Оказалось, Майка не пользуется духами. Зато от ее кожи исходил потрясающий аромат желания: корица, капелька мускуса и свежесть весенних цветов. Искушение было слишком велико, и я наклонился, прижавшись губами к ее ключице. Майка была не против. Я стал действовать чуть смелее. Мои руки отправились в волшебное путешествие, исследуя изгибы податливого женского тела…

Проснулся я от того, что кто-то настойчиво звонил в дверь. Досадливо поморщившись, я уселся на кровати и потер кулаками глаза, с неохотой избавляясь от остатков такого чудесного сна.

Подкравшись, я с некоторой опаской взглянул на экран домофона и увидел под дверью своей однокомнатной квартиры возмущенную соседку с пятого этажа. Проявив малодушие и категорически не пожелав открывать дверь, я полюбопытствовал, чего добивается эта настырная особа.

Благодаря несущимся из-за стены выкрикам и богатой мимике моей соседки, вскоре выяснилось, что она искала своего кота. Хитрюга выскочил вчера на лестничную клетку как раз в тот момент, когда моя спасительница вышла, чтобы выбросить мусор. Я поклялся ей, что если увижу кого-то похожего на большого рыжего кота с белой манишкой на груди, то обязательно дам знать, а затем с нескрываемым облегчением ретировался в ванную.

Контрастный душ помог мне восстановить не только физический, но и душевный баланс сил. При дневном свете и в привычной обстановке не слишком презентабельной, но уютной квартиры, вчерашние страхи показались мне глупой мальчишеской фантазией.

Покосившись на светящийся компьютерный монитор, заполненный вереницей различных комбинаций из зашифрованных символов, я внезапно понял, что мне нужно с кем-нибудь все это обсудить. В голову пришло только одно имя – профессор Лозинский. Его личный телефонный номер до сих пор хранился у меня в избранных контактах, и я был твердо уверен, что этот математический гений не откажет мне в помощи.

Уже через пять минут я смог убедиться в правильности своего убеждения. Договорившись с профессором, что он будет ждать меня у себя на кафедре в четыре часа пополудни, я, следуя многолетней дурной привычке вечно опаздывать, заметался по квартире. Копию с результатами своих вычислений я записал на флэшку, а коробку с рисунками и деревянным слоником на всякий случай спрятал. Не то, чтобы я боялся покушения на мои дошкольные богатства, но с учетом обстоятельств такая предосторожность не казалась излишней.

Наскоро перекусив парой вкуснейших бутербродов со сливочным маслом и докторской колбасой, я выбрался из дома и помчался на встречу со своим бывшим университетским преподавателем.

***

Эдуард Львович обитал в крохотном кабинете, расположенном рядом с деканатом. В этом узком, напоминающем школьный пенал помещении с трудом уместился массивный письменный стол, сплошь заваленный какими-то справочниками, учебными пособиями и обертками из-под шоколадок, к которым профессор питал особую страсть. На стене висела белая доска, исчерканная формулами, выведенными черным маркером. Эдуард Львович был человеком старой традиции и предпочитал думать и объяснять по-старинке, излагая мысли на письме.

Не успел я подойти к профессорскому кабинету, как оттуда мне навстречу выскочила молоденькая студентка. Ее угловатое некрасивое личико было заплакано, и я сразу же догадался, что за дверью с кривобокой пластмассовой табличкой «Проф. Лозинский Э.Л.» только что разыгралась настоящая драма. Зная характер профессора и его специфическое чувство юмора, граничащее с сарказмом, я живо представил, что пришлось пережить студентке во время пересдачи летней сессии. Издав не слишком эстетичный хрюкающий звук – нечто среднее между страдальческим всхлипом и истерическим смешком, девушка решительно откинула со лба длинную челку и зашагала вдоль по коридору.

Проводив студентку сочувствующим взглядом, я для приличия постучался и вошел в кабинет. Профессор сидел за компьютерным монитором и что-то внимательно изучал. Заметив меня, он вальяжно приподнялся и протянул мне свою широкую крепкую ладонь.

С Эдуардом Львовичем мы не виделись последние года три, и я почти забыл, как разительно отличается его внешность от стандарта, который обычно рисуется при упоминании об уважаемом преподавателе и ученом. Напротив, этот высокий, чисто выбритый мужчина в легкой льняной рубашке и брюках, с трудом застегивающихся в поясе, учитывая немалые габариты Лозинского, производил впечатление сибарита, весельчака и любителя вкусно покушать.

– Итак, Пригожин, рассказывай, что у тебя стряслось, – пробасил профессор. – Признаюсь честно – я заинтригован.

Я набрал побольше воздуха в легкие и тут же задохнулся, не зная, с чего начать.

Лозинский смотрел на меня пытливым взглядом, как в былые времена, когда ждал, что я выдам нестандартное решение заданного им уравнения.

И тогда я решился. Порывисто подойдя к моноблоку профессора и старательно сделав вид, что не заметил выведенный на экран карточный пасьянс, я вставил флэшку в разъем. Затем, отыскав губку, я оттер начисто настенную доску и принялся неистово чертить на ней маркером схему. Закончив, я отошел в сторону, предъявив Лозинскому трикселион из взаимоувязанных событий и моих умозаключений, центр которого венчал не дающий мне покоя символический ключ к вратам в неизвестность.

От расслабленного благодушия Эдуарда Львовича не осталось и следа. Профессор с поразительной живостью подскочил к доске. Сделанные его бывшим учеником записи не просто заинтересовали Лозинского. Я видел, что профессор поражен. Все также прытко он переместился обратно за письменный стол и в состоянии, близком к умопомешательству, начал исследовать мои наработки – все, что удалось извлечь из рисунков двадцатилетней давности.

– Откуда это у тебя? – хриплым басом поинтересовался Эдуард Львович, продолжая неотрывно пялиться в монитор.

– С кухонных антресолей, – прямодушно признался я.

Однако профессор воспринял мои слова, как уклончивую отговорку. Бросив на меня короткий осуждающий взгляд исподлобья, он вернулся к чтению цепочки символов.

– Ты хотя бы отдаешь себе отчет, что за потрясающее, невероятное открытие оказалось у тебя в руках?! – после длительного молчания произнес Лозинский. Встав, он машинально подтянул сползшие с необъятной талии штаны и начал сосредоточенно расхаживать взад-вперед по кабинету. – Конечно, нужно еще тысячу раз все перепроверить. Но если приведенный здесь расчет верен, то мы ничего не знали до сегодняшнего дня о нашей вселенной.

Я аккуратно уселся на единственном свободном стуле и тихо наблюдал за своим бывшим учителем и научным гуру. Кое-что в его эксцентричном поведении не давало мне покоя. Мысленно поместив факты в системную матрицу, я наконец понял, что именно так меня задело.

Лозинский не задал мне главного вопроса: что означает магический знак, помещенный в трикселион. Вывод напрашивался естественным образом: профессор уже видел подобный элемент раньше.

Эдуард Львович выглядел взбудораженным и потрясенным одновременно. Продолжая рассуждать вслух, он подошел к кабинетной двери и запер ее на ключ с внутренней стороны.

– А теперь ты объяснишь мне, что все это значит, – жестко потребовал Лозинский.

– Только после Вас, – нагловато парировал я. – Например, расскажите, как расшифровывается вот этот символ, – ткнул я указательным пальцем в сердцевину своей спиральной композиции.

Профессор отвел взгляд и нервозно прикусил нижнюю губу. Внутри него явно шла психологическая борьба. Эдуард Львович не мог решить, то ли промолчать, то ли откровенно поделиться со мной своими секретами, а потом ждать непрогнозируемых последствий.

В конечном итоге победил ученый, и Лозинский, откашлявшись, заговорил.

– Что ты знаешь про квантовые флуктуации? – Профессор не стал дожидаться моего ответа и продолжил. – Несколько месяцев тому назад мне посчастливилось прочитать научный отчет о результатах исследований американских специалистов. Используя Большой адронный коллайдер, группа физиков обнаружила аномальные квантовые отклонения.

Лозинский опять замолчал, взяв короткую паузу, чтобы собраться с мыслями.

Я внимал каждому его слову, но пока не мог взять в толк, как связаны теоретические исследования элементарных частиц и мое, отдающее фантастикой открытие.

– Существует теория, согласно которой при определённых условиях получится воспроизвести квантовый скачок, используя, условно говоря, тонкие места в существующей материи нашей вселенной. При этом во время переноса частицы, которые мы считаем возникшими из вакуума, прежде чем исчезнуть, заместятся их копией из нашего мира. До настоящего времени считалось, что подобное явление может существовать только гипотетически. Однако результаты последних исследований, обработанные при помощи новейших компьютерных технологий, говорят об обратном.

– То есть, Вы верите в существование разрывов в мировой материи, через которые можно попасть в другое измерение?

Я с превеликим трудом сдержался о того, чтобы сейчас же не выболтать, как воочию видел одну из таких энергетических червоточин.

– Мои коллеги, занимающиеся разработкой данной теории, сходятся в едином мнении, что должен существовать некий ключевой элемент, открывающий переход в параллельный мир. И человечество еще крайне далеко от его открытия.