«Какая связь, – думал я, – между загадочной трагедией и необычным маленьким предметом, который я подобрал? Может, никакой связи. Его присутствие в этом месте может быть простым совпадением». Я развернул носовой платок и снова осмотрел находку. Очень любопытный объект. У меня были только смутные предположения о его цели или использовании. Может, медальон с прядью волос – мертвого ребенка, жены, мужа или даже возлюбленного. Невозможно сказать. Конечно, можно найти ответ, разобрав сам предмет, но мне не хотелось портить эту красивую маленькую безделушку; к тому же она не моя. Я понимал, что мне следует публично объявить о находке, хотя обстоятельства делали такой шаг неразумным. Но если у него есть какая-то связь с трагедией, то какая связь? Предмет принадлежал покойнику или его уронил убийца, каким я считал второго человека? Возможно и то и другое, хотя значение этих предположений разное.

Далее возникал вопрос, что мне предпринять. Очевидно, мой долг – известить полицию о найденном на изгороди пятне и о следе в траве. Но должен ли я отдать и загадочный предмет? Казалось, это правильный поступок, но ведь между предметом и преступлением может не быть никакой связи. Наконец я подумал, что приму решение в соответствии с отношением полиции.

По пути домой я зашел на участок и сообщил инспектору о своих новых открытиях; он все старательно записал и заверил меня, что дело будет расследоваться. Но его манеры свидетельствовали об откровенном недоверии и были даже слегка враждебными, и его настойчивые советы никому об этом не говорить, показывали, что он считает мои слова заблуждением, если не сознательным розыгрышем. Соответственно, хотя впоследствии не раз себя в этом упрекал, я ничего не сказал о безделушке и, уходя из участка, унес ее в кармане.

Полиция ничего не сообщала мне об этом загадочном деле. Позже я узнал, что она провела поверхностное расследование, о чем будет рассказано ниже. Но о деле ничего не сообщалось, и у меня не требовали никакой новой информации. Что касается меня, то я, естественно, не мог забыть о таком таинственном происшествии, но время и многочисленные жизненные интересы все дальше отодвигали эти воспоминания, и они там бы и оставались, если бы их снова не извлекли на свет последующие события.

Глава 3. «Кто такая Сильвия?»

В больнице начался зимний сезон, но в Хэмпстеде октябрь – это нечто вроде возвращения лета. Конечно, деревья отчасти теряют свою роскошную листву, и тут и там среди зелени появляются рыжие и золотые пятна, как будто оркестр природы настраивается перед исполнением последней симфонии. Но солнце яркое и теплое, и, если день за днем оно все дальше отходит от зенита, об этом ничего не говорит, только удлиняются полуденные тени и розовыми становятся облака, передвигающиеся по голубому небу.

Иные и более талантливые перья описывали очарование осени и красоту Хэмпстеда – короля пригородов всемирного метрополиса, поэтому воздержусь от описания и замечу только, так как это имеет отношение к рассказу, что часто в те дни, когда в больнице кипела работа, я прогуливался по неистощимому Хиту или по прилегающим к нему аллеям и полям. По правде сказать, в последний год обучения я не очень прилежно трудился; до этого очень много работал, а сейчас был еще молод и только через несколько месяцев мог поступить в Коллегию хирургов. Я обещал себе, что, когда погода ухудшится, засяду за зимнюю работу.

Я уже упоминал, что Миллфилд Лейн – один из любимых маршрутов моих прогулок; от моего дома это самый прямой путь в Хит, я проходил по нему почти ежедневно и теперь всегда вспоминал ту дождливую ночь, когда нашел мертвого – или потерявшего сознание – человека, лежащего поперек узкой тропы. Однажды утром, когда я снова проходил мимо, мне пришло в голову, что стоило бы нарисовать это место в альбоме, чтобы была память об том событии. Живописная привлекательность этой местности не слишком велика, однако, стоя на повороте, там, где увидел тело, я смог нарисовать простую, но достаточно удовлетворительную композицию.

Я не художник. Точный и вразумительный рисунок – это все, на что я способен. Но даже такое скромное достижение может быть полезно, как я не раз убеждался во время работы в палатах и лабораториях. Меня часто удивляло, что учителя нашей молодежи уделяют так мало внимания возможностям графического выражения; и сейчас оно тоже помогло мне, хотя и непредвиденным образом и не было вполне оценено в тот момент. Я точно изобразил изгородь, столбы, стволы деревьев и другие четко очерченные формы и начал менее успешно изображать листву, когда услышал быстрые легкие шаги со стороны Хэмпстед Лейн. Интуиция – если таковая вообще существует – нарисовала очертания личности и оказалась права: из-за поворота тропы вышла девушка примерно моего возраста, просто и удобно одетая и несущая коробку для печенья и раскладной стул. Она не была мне совершенно незнакома. Я так часто встречал ее на аллее и в Хите, что мы узнавали друг друга, и я гадал, кто она и что делает с этой коробкой.

Я отступил, пропуская ее, и она прошла мимо, бросив один быстрый вопросительный взгляд на мой альбом, и двинулась дальше; выглядела она очень оживленной и деловитой. Я смотрел, как она шла по тропе, затем между столбами и исчезла в солнечном свете снаружи за стволами вязов, потом вспомнил о своем рисунке и попытках изобразить листву так, чтобы она не напоминала березовый веник.

Закончив рисунок, я бесцельно пошел, в сотый раз размышляя о своих открытиях на этой самой аллее. Возможно ли, что человек, увиденный мною, был не мертв, а только без сознания. Я в это не верил. Все обстоятельства – поза и вид лежащего, пятно на изгороди, след в траве и непонятная золотая безделушка – все противоречило такому предположению. Но, с другой стороны, человек не может исчезнуть незаметно. Это не безымянный бродяга. Это священник, человек, известный очень многим; его исчезновение было бы немедленно замечено и вызвало бы многочисленные строгие вопросы. Но, очевидно, никто никаких вопросов не задавал. Я не видел никаких упоминаний в прессе об исчезнувшем священнике, и полиция ничего не знает, иначе немедленно обратились бы ко мне. Все это дело окутано глубокой тайной. Тот человек совершенно исчез, и мертвый он или живой, загадка остается неразгаданной.

В таких размышлениях я почти неосознанно подошел к еще одному своему любимому маршруту – к красивой тропе от Хита к Темпл Фортчун. Поднялся по ступенькам и приготовился разглядывать прекрасную картину, когда мое внимание привлекли несколько полосок чуждого цвета на листьях лопуха. Наклонившись, я увидел, что это следы масляной краски, и предположил, что кто-то очищал палитру, вытирая ее о траву. Мое предположение мгновение спустя подтвердилось: из крапивы торчало что-то похожее на ручку кисти. Но когда я поднял ее, это оказалось не кистью, а очень своеобразным ножом в форме маленького заостренного мастерка, хвостовик которого закреплен в короткой прочной ручке и обвязан промасленной нитью. Я положил найденный предмет в наружный карман и пошел дальше, думая, не оборонила ли его моя прекрасная знакомая; эта мысль по-прежнему была у меня в голове, когда, повернув, я совершенно неожиданно увидел девушку. Она сидела на раскладном стуле в тени изгороди с раскрытым альбомом для рисования на коленях и работала с таким трудолюбием и сосредоточенностью, словно укоряла меня в безделье. Она была так поглощена своим занятием, что не замечала меня, пока я не сошел с тропы и не приблизился к ней с ножом в руке.

– Возможно, – сказал я, протягивая нож и приподняв шляпу, – это ваш. Я только что подобрал его в крапиве вблизи амбара.

Она взяла у меня нож и посмотрела на него.

– Нет, – ответила она, – мастихин не мой, но думаю, я знаю, кому он принадлежит. Думаю, он принадлежит художнику, который много работает здесь в Хите. Вы могли его видеть.

– Я летом видел здесь нескольких художников. О каком вы говорите?

– Что ж, – улыбнулась она, – он очень похож на художника. Очень похож. Настоящий традиционный художник. Широкополая шляпа, длинные волосы и растрепанная борода. И он носит очки для рисования, знаете, с линзами в форме полумесяца, и детские перчатки, что не совсем традиционно.

– Думаю, это очень неудобно.

– Не очень. В холодную погоду или когда так мешают мошки, я сама работаю в перчатках. К ним привыкаешь, и человек, о котором мы говорим, не сочтет их неудобными, потому что работает с мастихинами – ножами для соскребания краски. Поэтому я и подумала, что мастихин принадлежит ему. У него их несколько, я знаю, и он пользуется ими очень искусно.

– Значит, вы видели, как он работает?

– Да, – призналась она, – я раз или два играла в «ищейку». Меня интересовал его метод работы.

– Могу ли спросить, что значит «ищейка»? – поинтересовался я.

– Не знаете? На студенческом сленге так называют человека, который подходит к вам под каким-нибудь предлогом, лишь бы посмотреть на вашу работу.

На мгновение мне показалось, что это удар по мне, и я торопливо сказал:

– Надеюсь, вы не считаете меня такой «ищейкой».

Она негромко рассмеялась.

– Не похоже. Но, учитывая вашу находку, предоставляю вам презумпцию невиновности. А находку лучше сохраните для ее настоящего хозяина.

– А вы не хотите ее взять? Вы знаете вероятного владельца по внешности, а я не знаю, и тем временем можете поэкспериментировать с ней.

– Хорошо, – сказала она, ставя мастихин в лоток для кистей. – Возьму его на время.

Наступила короткая пауза, потом я заговорил:

– Ваш рисунок выглядит очень перспективным. Что получится в результате?

– Я рада, что вам понравилось, – очень просто ответила она, глядя на свою работу. – Хочу, чтобы он получился хорошим, потому как это заказ, а маленькие картины маслом заказывают очень редко.

– Маленькие картины маслом трудно бывает продать? – спросил я.

– Не трудно, а, как правило, просто невозможно. Но я и не пытаюсь. Я копирую свои картины маслом в акварели, с видоизменениями по требованиям рынка.

Снова наступила пауза; девушка протянула кисть к палитре, и я подумал, что задержался настолько долго, насколько позволяют приличия. Соответственно я приподнял шляпу и, выразив надежду, что не слишком помешал ей, приготовился уходить.

– Вовсе нет, – сказала она, – и спасибо за мастихин, хотя он не мой – не был моим до сих пор. Доброго утра.

С легкой улыбкой и кивком она отпустила меня, и я задумчиво пошел дальше.

Это была очень приятная встреча. Всегда интересно познакомиться с человеком, которого какое-то время знаешь по внешности, но который в других отношениях тебе совершенно незнаком. Голос, манеры, небольшие проявления характера, подтверждающие предварительное впечатление или противоречащие ему, – все это очень интересно и постепенно заполняет пустые места в вашем представлении о человеке. Как уже говорил, я часто встречал эту трудолюбивую девушку во время своих прогулок, и у меня сложилось впечатление, что она хорошая – возможно, такое мнение сформировалось под влиянием ее приятной внешности и изящной осанки. И эта хорошая девушка оказалась очень достойной и выдержанной, но в то же время простой и откровенной, хотя, вероятно, ее любезное отношение объяснялось наличием у меня альбома для рисования: она приняла меня за художника. У нее приятный голос и безупречное произношение, с легким оттенком благородной леди в манерах, и мне все это очень нравилось. И имя у нее, вероятно, красивое, если я верно его угадал: на крышке коробки была частично прикрытая лежащей палитрой надпись «Сил»^[1], и какое более очаровательное и соответствующее имя может носить красивая молодая девушка, которая проводит дни среди лесов и полей моего любимого Хэмпстеда.