– О, вы его совсем не увидите. Он умер. Я получил сообщение полчаса назад. Жалко, правда? Мне хотелось бы услышать, что вы о нем скажете. Должно быть, ожирение сердца. Напишу свидетельство, когда подумаю немного. Мэгги! Где записка, которую оставила миссис Сэмвей?

Он крикнул это в открытую дверь, и в результате появилась тощая служанка с открытым конвертом.

– Вот оно, – сказал Бэтсон, доставая листок из конверта и открывая книгу свидетельств. – Имя покойного – Септимус Мэддок, пятьдесят один год, адрес 23 Гейтон-стрит, причина смерти – вот что я хотел бы знать: основная причина, побочные причины; я бы хотел, чтобы эти проклятые правительственные клерки нашли себе занятие получше, чем заполнять печатные бланки глупыми головоломками. Напишу «болезнь сердца» – для них этого достаточно. Миссис Сэмвей – его хозяйка, наверно, вечером пришлет за свидетельством.

– Вы не осмотрите тело? – спросил я.

– Боже, нет! Зачем это мне? В этом нет необходимости. Я не могильщик. Хотел бы им быть. Мертвые гораздо выгодней живых.

– Но ведь смерть нужно подтвердить! – воскликнул я. – Может, тот человек совсем не мертв.

– Знаю, – ответил Бэтсон, продолжая строчить, словно писал стихи, – но это не мое дело. Это дело закона. Закон отнимает ваше время, нагромождая глупые незначительные вопросы, но задает и вопросы, имеющие значение. Укажите точное время, когда в последний раз видели его живым – это неважно, но меня не спрашивают, видел ли я его мертвым. Шмель был прав: закон – осел.

– Тем не менее, – настаивал я, – если оставить в стороне требования закона, разве вы не должны для собственной уверенности и ради общественного блага подтвердить смерть? А что, если тот человек на самом деле не умер?

– Это было бы очень неловко для него, – заметил Бэтсон, – и для меня тоже, если бы он перед погребением ожил. Но в реальной жизни так не бывает. Преждевременные похороны бывают только в романах.

Его легкомысленная уверенность раздражала меня. Как может он или кто-нибудь другой знать, что произошло?

– Не понимаю, как вы пришли к такому выводу, – сказал я. – Доказать это можно только полной эксгумацией. И остается фактом: если вы не подтверждаете смерть, у вас нет никакой страховки от преждевременного погребения или кремации.

Бэтсон вздрогнул и посмотрел на меня, его широко открытые светло-голубые глаза выглядели нелепо маленькими сквозь вогнутые линзы очков.

– Ей-богу! – воскликнул он. – Очень рад, что вы об этом упомянули. О кремации, я имею в виду, потому что скорее всего она произойдет. Несколько дней назад я как свидетель подписал его завещание и помню, одно из его условий – кремация тела. Поэтому мне придется подтвердить его смерть для получения свидетельства о кремации. Давайте немедленно пойдем и взглянем на него.

С характерной порывистостью он вскочил, взял с вешалки шляпу и пошел, и мне пришлось идти за ним.

– Ужасно неудобны эти особые правила, – сказал Бэтсон, быстро идя по улице. – Причиняют много хлопот и очень все задерживают.

– Разве обычного свидетельства о смерти недостаточно для кремации? – спросил я.

– С точки зрения закона достаточно, хотя говорят о введении новых правил, но Компания сама себе закон. У нее адски строгие правила, и так как вблизи Лондона нет крематориев, кроме одного, в Уокинге, приходится подчиняться их правилам. И это напоминает мне…

Бэтсон остановился и свирепо посмотрел на меня сквозь очки.

– Напоминает вам? – повторил я.

– Что они требуют второе свидетельство о смерти, подписанное человеком с медицинской подготовкой. – Он постоял, что-то бормоча про себя, потом неожиданно повернулся и пошел в новом направлении. – Надо поймать другого человека и захватить с нами, – объяснил он, идя по Хэмстед Роуд. – Совсем об этом забыл. Его зовут О’Коннор, младший врач из Северно-лондонской больницы. Он пойдет с нами, если мы застанем его дома. Если нет – вам придется заменить его.

Бэтсон взглянул на свои часы – поднес их на расстояние в четыре дюйма к носу – и двинулся вперед еще быстрее. Мы прошли небольшую площадь. Он остановился у двери, на которой висела скромная медная дока с надписью «Доктор О’Коннор», схватил ручку звонка и стал дергать, словно работает на пневматическом насосе.

– Доктор дома? – спросил он у изумленной служанки и, не дожидаясь ответа, влетел в коридор, прошел по всей его длине, как будто исполняя танец мечей, и наткнулся на незамеченный половик.

Доктор был у себя, он появился в вечернем костюме, с пальто через руку, и, казалось, торопится не меньше Бэтсона.

– До завтра это не подождет? – спросил он, когда Бэтсон объяснил суть дела и попросил его помощи.

– Лучше идите сейчас, – умоляюще произнес Бэтсон, – это займет несколько минут, и я смогу заняться своими делами.

– Хорошо, – сказал доктор О’Коннор, надевая пальто. – Идите, а я приду через несколько минут. Мне по пути на запад нужно взглянуть на пациента, и я опоздаю на встречу. Напишите адрес на моей карточке.

Он протянул моему патрону карточку, тот написал на ней адрес, и доктор О’Коннор ушел. Бэтсон очень быстро пошел вслед за ним, снова наткнулся на половик и выскочил на тротуар, как запоздавший спринтер.

Гейтон-стрит, на которую мы вскоре пришли, такая же серая и грязная, как десятки других боковых улиц в этом районе, и дом № 23 отличался от соседних только тем, что был чуть грязнее. В ответ на неприлично громкий стук Бэтсона появилась женщина – может, ее следует назвать леди. Она впустила нас и Бэтсон без всяких предисловий объяснил ей нашу цель.

– Я получил вашу записку, миссис Сэмвей. И привел с собой друга, чтобы осмотреть пациента. Неприятное дело. Очень печальное. И неожиданное. Вчера он не казался крайне плохим. В какое время это произошло?

– Не могу сказать точно, – ответила она. – Когда я заглянула к нему вчера вечером, ему как будто было хорошо и удобно, но когда я пришла к нему в семь утра, он был мертв. Должны бы дать вам знать раньше, но я ожидала, что вы зайдете.

– Хм, да, – кашлянул Бэкстон, – очень печально. Кстати, кажется, мистер Мэддок хотел, чтобы его останки были кремированы?

– Да, так сказал мне муж. Вы помните, в отсутствие родственников он душеприказчик. Похоже, все родственники мистера Мэддока в Америке.

– У вас есть бланк сертификата? – спросил Бэтсон.

– Да. Сегодня днем муж взял все необходимые формы у могильщика.

– Хорошо, миссис Сэмвей, мы только взглянем на тело. Мне нужно подтвердить, что я его видел, понимаете?

Женщина провела нас в гостиную, где, вероятно, работала одна, потому что на столе лежал неоконченный предмет какой-то одежды. Оставив нас здесь, она вышла и вскоре вернулась со стопкой бумаг и с зажженной свечой; мы встали и пошли за ней в боковую комнату на первом этаже. Комната маленькая, скромно меблированная, с окнами, задернутыми прочными занавесями; у стены кровать, на ней неподвижный человек, накрытый простыней.

Хозяйка поставила подсвечник на столик у кровати и отступила, уступая место Бэксону, который откинул простыню и посмотрел на тело близоруким взглядом. Покойный – хрупкого телосложения мужчина лет пятидесяти, но кроме того, что он чисто выбрит, я ничего не мог сказать о его внешности, так как, помимо обычной повязки под подбородком, чтобы не опускалась челюсть, плотная повязка на голове удерживала ватные тампоны на глазах, не дававшие им открываться.

Бэтсон прижал стетоскоп к груди покойника, а я не без интереса посмотрел на хозяйку. Миссис Сэмвей выглядела необычно, и я нашел ее красивой, хотя лично меня она не привлекала. Ей лет тридцать, она выше среднего роста, у нее пропорции Юноны, с маленькой головой, очень изящно расположенной на плечах. Черные волосы, разделенные посредине, опускались по обе стороны от лба: они очень гладкие и собраны сзади аккуратным узлом. В целом это напомнило мне так называемую «Клитию», в этом виделась умиротворенность, но не имелось мягкости и нежности той головки. Однако самым удивительным в женщине казался цвет ее глаз, таких серых или карих я никогда не встречал; они были так бледны, что напоминали светлые точки, как глаза лемура или кошки в темноте, и эта особенность придавала взгляду особую напряженность и проницательность.

Я едва успел заметить такие своеобразные особенности, как Бэтсон, закончив осмотр, протянул мне стетоскоп.

– Послушайте, раз уж вы здесь, – сказал он и, повернувшись к нашей хозяйке, добавил: – Давайте посмотрим эти документы, миссис Сэмвей.

Он прошел к столу, а я занял его место у кровати и начал осмотр. Конечно, это только формальность, потому что человек явно мертв, но, настаивая на необходимости убедиться в его смерти, я должен был проявить скептицизм. Соответственно я путем прикосновения и при помощи стетоскопа проверил район сердца. Можно не говорить, что я не услышал никаких звуков работы сердца и никаких признаков пульса; легкого прикосновения к поверхности груди оказалось достаточно, чтобы отбросить все сомнения. Живое тело не может быть так полностью лишено тепла.

Я отложил стетоскоп и задумчиво смотрел на мертвеца, неподвижного и застывшего, с перевязанной челюстью и закрытыми глазами, и неопределенно думал, каким он мог быть живым и какая болезнь столь неожиданно увела его из мира живых. Бессознательно (по привычке, полагаю) мои пальцы легли на липкое, без пульса, запястье. У ночной сорочки был очень длинный рукав, почти закрывавший пальцы, и мне пришлось отвернуть его, чтобы дотронуться до места, где обычно прощупывается пульс. Делая это, я чуть передвинул мертвую руку и впервые заметил отчетливый ригор мортис, или трупное окоченение – состояние, которое должен был заметить раньше.

В этот момент я поднял голову и увидел, что миссис Сэмвей смотрит на меня с очень странным выражением. Она наклонилась к Бэтсону, заполнявшему многочисленные бланки, но смотрела на меня, и выражение ее светлых кошачьих глаз не оставляло сомнений в том, что она крайне недовольна моими действиями. В некотором смятении, браня себя за несоблюдение правил приличия, я торопливо вернул на место рукав мертвеца и встал.

– Вероятно, вы заметили, – подытожил я, – что здесь отчетливый ригос мортис.

– Я не заметил, – поморщился Бэтсон, – но хорошо, что вы заметили. Надо будет рассказать об этом О’Коннору, когда он придет.

– Кто такой О’Коннор? – спросила миссис Сэмвей.

– Это врач, который подпишет сертификат для крематория.

В глазах хозяйки снова мелькнул безошибочный гнев, и она спросила:

– Тогда кто этот джентльмен?

– Это доктор Хамфри Джарвис, – сказал Бэтсон. – Простите, что не представил его раньше. Доктор Джардин временно займет мое место. Я сегодня вечером уезжаю на неделю.

Миссис Сэмвей зло посмотрела на меня своими удивительными глазами и сдержанно заметила:

– Не понимаю, зачем вы его сюда привели.

Она повернулась ко мне спиной, и я решил, что эта женщина похожа на мегеру, хотя мое присутствие, конечно, непрошеное вторжение. И собирался уйти, когда извинения Бэтсона прервал громкий стук в уличную дверь.

– А вот и О’Коннор, – обрадовался Бэтсон и, так как миссис Сэмвей пошла открывать дверь, добавил: – Похоже, она разозлилась, хотя не понимаю почему. И О’Коннору не нужно бы так барабанить в дверь, когда в доме покойник. У него будут неприятности, если не научится себя вести.

Манеры нашего коллеги, несомненно, не были тактичными. Он ворвался в комнату с часами в руке, говоря, что уже опоздал на три минуты, и добавил:

– Если я что и ненавижу, так это опоздания на ужин. Бланки готовы?

– Да, – ответил Бэтсон, – вот они. Первым лежит мое свидетельство. Ваше под ним.

Доктор О’Коннор быстро просмотрел длинный список вопросов и недовольно осведомился:

– Проведен ли тщательный внешний осмотр? Хм. Провели ли вы вскрытие? Нет, конечно, не провел. Что за чушь собачья! Если кремация станет распространенной, не останется ни на что времени, кроме похорон. Кто ухаживал за покойным?