– Я, – сказала миссис Сэмвей. – Иногда меня подменял муж, но почти всегда ухаживала я. Меня зовут Летиция Сэмвей.

– Покойный ваш родственник?

– Нет, только друг. Он какое-то время жил с нами в Париже и вместе с нами приехал в Англию.

– Чем он занимался?

– Номинально он дилер в области произведений искусства. На самом деле у него независимое состояние.

– Ваши финансовые интересы как-то связаны с его смертью?

– Он оставил нам семьдесят фунтов. Мой муж душеприказчик его завещания.

– Понятно. Давайте немного поговорим снаружи, Бэтсон, прежде чем я проведу осмотр. Это проклятый фарс, но мы должны заполнить все необходимые документы.

– Конечно, – согласился Бэтсон. – Нельзя оставлять место для вопросов и сомнений.

Он встал и вместе с О’Коннором вышел в коридор; сквозь дверь доносились звуки их разговора.

Как только мы остались одни, я попытался заключить мир с миссис Сэмвей, извиняясь за свое вторжение дом траура.

– Временно, – заключил я, – я помощник доктора Бэтсона, он хотел, чтобы я пришел с ним, и я пришел, не подумав, что мое присутствие может вызвать возражения. Надеюсь, вы меня простите.

По-видимому, мое смирение ей понравилось, ее сдержанные и неприветливые манеры сменились вежливыми, и она вознаградила меня улыбкой, которая совершенно изменила ее лицо.

– Конечно, – сказала она, – с моей стороны глупо быть такой сварливой и грубой. Но это выглядело немного черство, когда я увидела, как вы играете с бедной мертвой рукой, и вы должны принять это во внимание.

Она снова улыбнулась – очень приятно, и как раз в тот момент двое моих коллег вернулись в комнату.

– Теперь, – заявил О’Коннор, – осмотрим тело и закончим на этом.

Он прошел к кровати и, отвернув простыню, быстро осмотрел труп.

– Нелепый фарс, – фыркнул он. – Выглядит все в порядке. Будет выглядеть, во всяком случае. Куча бюрократической волокиты. Что даст внешний осмотр тела? Единственная полезная вещь – вскрытие. Что это за пластырь на спине?

– О, – сказал Бэтсон, – это небольшой порез на спине от осколка бутылки. Я использовал пластырь, потому что на спине трудно сделать повязку. И он не хотел, чтобы повязка сдавливала ему грудь.

– Да, конечно, – согласился О’Коннор. – Что ж, все правильно. Дайте мне форму, я ее заполню и подпишу. – Он сел за стол, снова посмотрел на часы, громко застонал и начал быстро писать. – Египтяне были не такими уж плохими судьями, – произнес он наконец, положив ручку и вставая. – Бальзамирование могло быть хлопотно, но когда оно сделано, это очень полезно. В случае спора покойник всегда доступен, и не нужна вся эта бюрократия. Спокойной ночи, миссис Сэмвей.

Он застегнул пальто и вышел, а через одну-две минуты мы последовали за ним.

– Ей-богу! – воскликнул Бэтсон. – Это дело помешало моей подготовке. Нужно приготовить и отправить все лекарства, не говоря уже об ужине. Но ужину придется подождать, пока я все не закончу. Не торопитесь, Джардин, а мне нужно бежать и приниматься за работу.

С этими словами он быстро пошел и вскоре исчез за углом. Вернувшись его приемную, я увидел, что он пишет в ежедневнике со скоростью парламентского репортера.

Мастерство Бэкстона в обращении с бутылочками и оберточной бумагой наполняло меня восхищением и отчаянием. Я тщетно попытался помочь ему, но в конце он выхватил у меня смятую бумагу, в которую я пытался завернуть бутылочку, взял другой листок и в мгновение ока превратил бутылочку в аккуратный маленький белый пакет, как фокусник сменяет мятую шляпу на морскую свинку. Это просто удивительно.

Мой хозяин был весел, но непоседлив. Не менее шести раз он вставал из-за стола, чтобы взять предмет, о котором только что вспомнил, а после ужина, когда я вместе с ним прошел в его спальню, он трижды выкладывал все из чемодана, дабы убедиться, что ничего не забыл. Он меня тревожил. Такие беспокойные люди заставляют других нервничать. Я с тревогой смотрел на доктора и испытал большое облегчение, когда служанка доложила о прибытии кеба.

– До свидания, доктор! – весело сказал Бэкстон, пожимая мне руку через открытое окно кеба. – Не забывайте держать запасные бутылочки. Это избавляет от многих неприятностей. И не делайте обходы слишком долгими. До свидания!

Экипаж загрохотал, а я вернулся в дом полноправным врачом общей практики.

Глава 5. Комната смерти

Молодой, только что получивший квалификацию врач, начиная заниматься практикой, бывает удивлен и разочарован новыми условиями. Он привык к профессиональной и чисто научной атмосфере больницы, и неожиданное вторжение личных элементов как господствующего фактора ставит его в тупик. Он оказывается в новом и неожиданном положении. Он больше не простой безличный сотрудник, часть большой машины, а платный слуга своих пациентов, иногда готовых дать ему это понять. Пациент больницы, который благодаря дисциплине в ней привыкает в палате к покорности и уважительному отношению к персоналу, сменяется нанимателем, обычно критичным, иногда грубым и склонным к неприятным откровенностям в речи.

Более того, пациенты особенно проявляют такие свойства, когда, как в моем случае, знакомого врача сменяет новый, незнакомый, и они не стараются при этом сдерживаться. «Старуха с печенью» (принимая четкое определение Бэкстона) заявила, что я слишком молод, но подбодрила меня, сказав, что со временем это пройдет, а мрачный больной тифом прямо сообщил мне, что платит не за то, чтобы его лечил студент-медик.

В целом я нашел частную практику разочаровывающей и понял, что хочу побыстрее вернуться в больничные палаты и к своим спокойным одиноким прогулкам по Хэмстед Хиту.

Однако в тучах все же нашлись просветы. Некоторые пациенты оценили внимание, проявляемое мною к их болезни, очевидно, сравнив с небрежным отношением моего патрона, и были определенно дружелюбны. Но в целом меня принимали так, что при появлении каждого нового пациента я испытывал дурные предчувствия.

На четвертый вечер после отъезда Бэксона пришла миссис Сэмвей, и я приготовился снова столкнуться с пренебрежением, но ошибся. Более вежливого обращения нельзя было ожидать, хотя цель этого посещения несколько смутила меня.

– Я пришла, доктор Джардин, – пояснила она, – чтобы попросить у вас счет за помощь бедному мистеру Мэддоку. Как вы знаете, мой муж – душеприказчик по его завещанию, и так как мы вскоре возвращаемся в Париж, он хочет рассчитаться.

Я оказался в трудном положении. Я ничего не знал о финансовой стороне практики и думал о том, как бы лучше об этом сказать.

– В пятницу вечером вернется доктор Бэкстон, – замялся я, – если вы можете подождать.

– Это вполне подойдет, – ответила она, – только не забудьте ему сказать, что мы хотим получить счет немедленно.

Я обещал не забыть, а потом сказал, что она, конечно, рада вернуться в Париж.

– Нет, – покачала головой она, – мне скорее будет жаль. Конечно, Кэмден Таун не очень привлекательный район, но он близок к сердцу Лондона, и вблизи есть очень приятные и вполне доступные места. Например, Хайгейт.

– Да, но он все больше застраивается.

– К несчастью, но все равно остаются очень красивые места. Старая деревня по-прежнему очаровательна. И еще Хэмпстед. Что может быть приятней Хита? Но, может, вы незнакомы с Хэмстедом?

– Конечно знаком, – сказал я. – Я живу в «Евангельском дубе», это совсем рядом с Хитом, и думаю, знаю все уголки по соседству. Как раз сейчас собирался погулять по Хиту.

– Это хорошо, – сочувственно произнесла она. – Очень угнетающий район, если нет возможности уйти от него. Нам здесь вначале было очень уныло, особенно после Парижа.

– Вам нравится жить в Париже? – спросил я.

– Не постоянно, – ответила женщина. – Но мы проводим там много времени. Мой муж дилер в области произведений искусства, и ему приходится много ездить. Так мы познакомились с мистером Мэддоком.

– Он тоже был дилером? – спросил я.

– Да, в некотором смысле. Но у него имелись независимые средства, и занятия дилера для него были предлогом, чтобы покупать произведения, которые он не собирался хранить. Он их покупал, а потом продавал, чтобы купить новые. Но, боюсь, я задерживаю вас своей болтовней.

– Нисколько! – возразил я. Мне хотелось поговорить с умным, образованным человеком. – Вы последний посетитель, и надеюсь, моя дневная работа окончена.

Она провела у меня довольно много времени, говоря на разные темы, и наконец заговорила о кремации.

– Думаю, это более гигиенично и здорово, чем обычные похороны, но в этом есть что-то страшное. Может, потому, что мы не привыкли к такому обычаю.

– Вы были на похоронах? – спросил я.

– Да. У мистера Мэддока не нашлось родственников в Англии, поэтому мы пошли оба. Все было очень торжественно и впечатляюще. Гроб поместили на катафалк, провели короткую службу, затем открылись две металлические двери, гроб прошел через них и исчез из вида. Мы какое-то время ждали, и вскоре нам выдали маленькую терракотовую урну, в которой находились две горсти белого пепла. Все, что осталось от нашего бедного друга Септимуса Мэддока. Вы не находите это ужасным?

– Смерть всегда ужасна, – ответил я. – Но когда мы смотрим на пепел дорогого умершего, мы понимаем, что его тело полностью уничтожено, тогда как могила хранит свои тайны. Если бы мы могли заглянуть сквозь землю и увидеть, что там происходит, мы нашли бы медленное разложение более шокирующим, чем быстрое поглощение огнем. К счастью, мы не можем этого сделать. Но мы знаем, что конечный результат один и тот же.

Миссис Сэмвей слегка вздрогнула и плотнее закуталась в накидку.

– Да, – сказала она, вздохнув, – нас всех ждет одно и то же, но лучше не думать об этом.

Мы какое-то время молчали. Я смотрел на лежащий передо мной учебник, не видя его, думая о ее последних словах, пока не поднял голову и обнаружил, что она смотрит на меня с тем же необычным напряжением, с которым смотрела, когда я сидел у тела Мэддока. Встретив мой взгляд, она быстро опустила глаза, но без смущения, и вернулась к своему обычному спокойствию.

Почти подсознательно я ответил на ее взгляд. Эта женщина выглядела необычно. Красивая, да, но того типа, который редко встречается в наше время и в нашей стране; скорее древний или варварский тип красоты, когда женская красота считалась проявлением физической силы. Мне казалось, что несовместимые цвета ее наружности говорят о каком-то необычном смешении рас: чистая розовая кожа, светлые глаза, совершенно черные волосы по обе стороны лба, похожие на маленькие волны, такие же правильные и одинаковые, как «архаичные пряди» у женщин на ранних греческих скульптурах.

Но над всем этим господствовало впечатление силы. Она полная и пухлая, мягкая и почти сверхженственная, гибкая и упругая, да, но для меня доминирующим было впечатление силы – чистой мускульной, не бульдожьей силы мужчины, но мягкой и гибкой силы леопарда. Я смотрел, как она почти расслабленно сидит, склонив голову набок, положив руки на колени, с красивыми, женственными, покатыми плечами, и чувствовал, что она может мгновенно стать активной, деятельной и грозной, как проснувшаяся пантера.

Я сравнивал ее с другими женщинами, которые ежедневно проходят по Миллфилд Лейн, когда она медленно подняла глаза и неожиданно покраснела.

– Я так необычно выгляжу, доктор Джардин? – тихо спросила она, словно отвечая на мои мысли.

Упрек был нацелен точно. Мгновение на моих губах дрожал жалкий комплимент, но я проглотил его. Она не из таких женщин.

– Боюсь, ваша внешность сбила меня с толку, миссис Сэмвей, – виновато произнес я.

– Вряд ли, – с улыбкой ответила она, – но вы действительно смотрели на меня очень внимательно.

– Что ж, – сказал я, приходя в себя, – как вы знаете, кот может смотреть на короля^[2].

Она негромко рассмеялась – очень приятным музыкальным смехом – и встала, все еще краснея.