– Ты ведёшь себя глупо, причём настолько, что стыдно за твои выходки становится мне! Правда! Иначе не пыталась бы прыгать с одного члена на другой! Ты же именно этим занималась? Где? С кем? – в его голосе зашкаливает истеричность. Несколько раз Андрей дёргает дверную ручку вверх-вниз, чтобы убедиться, что дверь действительно заперта; шипит сквозь зубы ругательство, а потом усмехается, тяжело переводя дыхание: – Не-ет, ты не дура, это ты меня за идиота держишь!

Мои губы дрожат.

– Это же ваша природа бабская – потаскушная. Чуть что – надо перед кем-нибудь ноги раздвинуть. Ну не умеете вы по-другому!

Давит обвинениями.

Замолчи! Заткнись!!! Закрой свой рот!

Давит. Давит. Давит.

А меня распирает от боли… Хочется взорваться. И я взрываюсь:

– Чёртов лицемер! Ты ещё мне лекцию прочитай о нравственности и о супружеских изменах, только недолго! Спать хочу.

Слышу несколько глухих ударов. Хоть бы головой об стену!

– Лиз, ты любимая, счастливая, замужняя женщина. Какого хрена тебе не хватает?

– Ну да, да. Это ваше классическое мужское! Мне не хватает.

– Мы сейчас с тобой поговорим, обсудим ситуацию и оставим её позади, – теперь Андрей говорит с выдержанными паузами. Его голос, абсолютно уверенный в том, что его будут слушать, не дает мне нормально дышать. – Послушай. Ничего не получится, если мы будем продолжать в том же духе.

– Хорошо. Давай поговорим о тебе и твоей секретарше.

– Она ничего не значит. Здесь и разговаривать не о чем.

– И как часто в твоей жизни бывают женщины, которые ничего не значат?

– Разве мой ответ что-то поменяет? Может, тебе стоит поискать причину в себе?

Действительно. Никакой его ответ ситуацию уже не изменит.

А что со мной не так?

“Ты – плохая жена” – деликатное завуалированное ещё более обидного и наболевшего: – “И мать ты никакая!”

Да, у нас нет детей, но мой муж совершенно не хочет принимать тот факт, что проблема исключительно в нём. Будто что-то в состоянии изменить, из раза в раз прохожу врачей одна я, бьюсь как муха об оконное стекло, хотя наш диагноз: тератозооспермия.

– Разведёмся по-тихому, цивилизованно.

– Не говори глупостей, – тут же обрывает Андрей.

– А у тебя есть другие идеи?

– О маме подумай! Ей ни в коем случае нельзя волноваться. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Это убьёт её. Ты готова будешь жить с тем, что твоё необдуманное решение привело к смерти самого близкого человека?

Молчу. Губы немеют.

Наступает тишина…

Чтобы жить, нужно дышать. А я не могу! Буквально.

Понимаю, что вдох сделать жизненно необходимо, и даже открываю рот, словно выброшенная на берег рыба, но безрезультатно. Закрываю его с удушливым сухим хрипом, так и не получив нужного глотка воздуха.

Чувствую, как горло сжимает, словно заботливой, любящей рукой Андрея.

Глава 5

Утром мой муж ведет себя так, словно это не он полночи изводил меня разговорами.

А мой день начинается с придавленного чувство вины, которое я испытываю, глядя на приготовленный для меня завтрак. Омлет с сыром и помидорами на кухонном столе, рядом чашка горячего ароматного кофе и короткая записка: “Люблю тебя!”

Всего два слова, но они будто инородные; во всяком случае, воспринимаются после всего как слова-паразиты.

Андрей звонит несколько раз, но я не беру трубку.

С каждым следующим часом чувство вины лишь усиливается, это происходит после того, как я перенимаю на себя его эмоции; меня начинает всё больше внутренне разъедать сожалением и самоупрёками.

Он отправляет мне цветы курьером. Это букет темно-бордовых роз. Чудесный. Чтобы обхватить его, надо вытянуть обе руки.

Вот только я смотрю на них с сожалением – их красота контрастирует с тусклостью моих мыслей.

Вдогонку от него прилетает сообщение: “Моей любви хватит на нас двоих”

Потом звонок… ещё один… и ещё… До тех пор, пока я не принимаю входящий вызов.

– Лиз, я перенёс вчерашнюю бронь столика в Хамовниках на сегодня, – не дав мне выдохнуть, сразу начинает Андрей. Он говорит с воодушевлением, но это вовсе не свидетельствует о его добрых намерениях, а только доказывает, что он уверен в своём умении манипулировать мной: – Ты же так хотела попасть в этот ресторан, значит, идём – и точка!

– Я передумала, – отвечаю быстро, словно это давно принятое решение. Хотя, по сути, так оно и есть.

У меня было время.

Я же знала, что он позвонит, и, более того, была абсолютно уверена в том, что свою идею отпраздновать мой день рождения Андрей не оставит.

В этом он весь: мой муж не отступает от своих планов. Никогда. За эту нездоровую педантичность и боюсь его, потому что знаю как облупленного. Иногда я готова поверить, что он не желает мне ничего плохого, а потом, как подумаю о возможных последствиях, – и прямо до астмы в горле перехватывает, аж дышать трудно!

– Ерунда, Лиз, – я слышу тяжелые нотки давления в его голосе. – Заеду за тобой в семь, будь готова. – Не спрашивает и не предлагает, скорее приказывает: – Надень то элегантное бежевое платье, которое я подарил. Оно невероятно тебе идёт.

Пытаюсь пригладить взъерошенные нервы и медленно, с расстановкой, отвечаю:

– Я. Никуда. Не поеду.

Прежде всего мне хочется показать ему, что я в состоянии защитить свои границы.

Я кладу трубку с твёрдой уверенностью, что останусь стоять на своём, и всё таки этим же вечером мы занимаем заказанный столик в Хамовниках.

Почему?

Резонный вопрос. Уже через четверть часа после нашего короткого разговора мне позвонила мама и с восторгом начала говорить, что едет с нами. Она взахлёб рассказывала о том, что уже достала из гардероба и начала разглаживать свой лучший костюм, который не надевала со времён первой годовщины нашей с Андреем свадьбы; в тот момент я думала об одном: способностям моего мужа управлять людьми можно аплодировать стоя.

Чувствовала, как безысходность вцепилась в трахею… Намертво – просто так не отцепить.

Я почти видела, с каким блеском в глазах она крутится перед зеркалом, собираясь.

Пока её жизнерадостный голос звенел в моих ушах, я изо всех сил пыталась скрыть от неё свой внутренний хаос.

Если ему я ещё могла сказать “нет”, то ей, моей маме, – никогда.

Она учитель начальных классов – теперь на пенсии – ни разу не позволила себе лишнего, даже на свои собственные праздники. Более того в самые трудные времена, не жаловалась на свою судьбу. Маленькая, бесконечно преданная своей профессии, она гордо несла этот груз, словно могла с лёгкостью поднять и весь мир на свои хрупкие плечики, если бы это понадобилось.

Много ли мама бывала в ресторанах на свою скромную зарплату бюджетника?

Пока мы делаем заказ, она, затаив дыхание, осматривается по сторонам. Возможно, здесь, среди всех этих роскошных столиков с белоснежными скатертями, ей удастся ненадолго избавить своё сердце от тяжести повседневных будней.

– Смотри, Лиза, – в её голосе слышится радостное удивление, будто всё происходящее кажется ей абсолютно невероятным, – это же Глеб Воронцов! А с ним мальчики: Женя Дорофеев и братья Соколовы – Игорь и Олег.

Глава 5.2

“Адова компашка” смотрится в этом столичном ресторане несколько неуместно, будто суперкар “Астон Мартин”, припаркованный среди разваливающихся пятиэтажек, поскольку их социальный статус больше подошёл бы какому-нибудь более шикарному месту.

Ещё одна встреча меньше, чем за одни сутки. Совпадение?

Я не успеваю даже подумать об этом, а мама уже воодушевлённо поднимает руку вверх и, улыбаясь, приветственно машет им ладонью.

Замечают.

Смотрю куда угодно, только не в их сторону. Бросаю взгляд на панорамную стену винной комнаты, где выстроились ровные шеренги бутылок разных форм и размеров, поблескивающие в свете ярких ламп, встроенных в потолок. Затем считаю зубцы на вилках: закусочной, салатной и обеденной, которые находятся слева от моей тарелки; ловлю своё отражение в высоких отполированных бокалах.

Волнение заставляет меня дышать чаще.

Предплечья Андрея вздуваются: под тёмно-сливовой тканью рубашки становятся видны напряжённые мышцы. Реакция его тела свидетельствует о том, что четверо мужчин меняют линию своего маршрута и теперь направляются к нашему столику.

– Вот так встреча! – Женька Дорофеев, берёт мамину руку и галантно целует. Её улыбка становится шире. Его голос звучит с теплотой: – Светлана Алексеевна, вы нисколько не изменились и по-прежнему остаётесь очаровательной! Помню, как я влюбился в вас изо всех своих первоклашкинских сил!

Пока они перебрасываются любезностями, я не отрываю глаз от уровня горизонта. Его угол находится на уровне моих глаз (на той высоте, с которой глаза смотрят на объект), а потому, как нарочно получается, что я неотрывно смотрю прямо на пах Глеба Воронцова.

Должна заметить, что брюки на нём сидят идеально.

Когда сбоку слышу несколько приглушённых, несдержанных “хм” и “кхм” от мужа, то смущённо краснею и откашливаюсь.

Чисто инстинктивно поднимаю голову и тут же натыкаюсь на фирменный воронцовский прищур и взгляд – острый, пробирающий до самых косточек.

Делаю вид, что смотрела на кого угодно и куда угодно, только не на него.

Выдерживаю непростой зрительный контакт. Глаза в глаза.

Ощущения противоречивые: будто воспоминания проходят по коже и даже под ней, током; острые, мурашечные. Это электричество напоминает мне, как я боялась Воронцова в школе. А сейчас? Трудно сказать.

– Лиз… Лиза! Лиз ты ещё с нами?

Наверное, только с третьего раза слышу, как ко мне обращается мама.

– Да… Да, конечно, – отвечаю слишком поспешно и, наконец, переключаю своё внимание на других присутствующих. Вместо того, чтобы снова прочистить голос лёгким покашливанием, делаю пару глотков воды с лимоном – сухость в горле пропадает.

– Вы виделись вчера на встрече выпускников? Ты не рассказывала.

– Времени не было, мам, – произношу я. В этот момент мою руку накрывает ладонь мужа. Непроизвольно вздрагиваю. Он лишь слегка сжимает мою кисть, но мне неприятно, потому что за фасадом этого трогательного жеста скрывается предупреждающая подоплёка невидимого давления.

Выдернуть? Неуместно. Особенно при посторонних. Да и при своих не стоит.

Игнорирую и продолжаю:

– Ничего особенного, – пожимаю плечами. А потом весело усмехаюсь: – Люся Морозова в активных поисках. Она считает, что мужа надо менять каждые пять лет. На нового. Согласно её любопытной теории, за пять лет мужчина приходит в полнейшую негодность. От хорошей жизни у него атрофируются все социально бытовые навыки, он отъедается и наглеет, а это – нервотрепка и вообще, конкретное неудобство, что пагубно влияет на здоровый женский организм.

Не могу скрыть улыбку, когда вижу искреннее недоумение на одинаковых лицах близнецов Соколовых. Когда-то они оба пытались оказывать знаки внимания Людмиле. Сейчас смешно думать, что, по прошествии пяти лет, она запросто могла бы поменять Олега на Игоря или наоборот.

– У Алисы Севастьяновой два сына, один из которых – вундеркинд, выпускник престижной начальной школы и победитель олимпиад.

Андрей слушает меня настолько внимательно, будто считает, что в моём ответе найдёт истинную причину удивительных событий, перевернувших вверх дном нашу с ним “счастливую” жизнь. Желчно хмыкает:

– Согласно этой бредовой теории – меня пора менять.

– Андрюша, здесь без двойного смысла, – смеётся мама. Она мягко улыбается ему – дескать, ладно уж!

Вместо ответа ей, он сдавливает мою ладонь. Сильно. Больно.

Невольно дергаюсь. Потом сразу беру себя в руки.

Мама продолжает говорить с Женькой Дорофеевым, к их беседе активно подключаются близнецы Соколовы, пока мы с Воронцовым снова смотрим друг на друга.

Немая сцена.

Я и он. Посреди переполненного ресторана, а по ощущениям – вокруг ни единой души.