– Он не всегда пил, – пояснила она зачем-то и покраснела. – Просто это порой бывает сильнее человека.

– Что – это?

Они вошли в кинотеатр, и со всех сторон их окутало ароматом карамельного попкорна.

– Его… плохие привычки. Одержимость.

Хэл задумчиво качнул головой. Почесал затылок.

– Да, не поспоришь. Ты любишь сладкий или соленый попкорн?

– Сладкий.

– И я. Возьму один большой?

– Да, без проблем. Но напитки разные!

Он хохотнул:

– Ладно. Нам один большой карамельный попкорн, пожалуйста, и две…

Усталая девушка за кассой хмуро взглянула на забавную пару. Высокий мужчина – как с картинки в своей полосатой черно-белой рубашке и замшевой куртке, – и девчонка ему по подбородок, вида далеко не такого же блестящего, как ее кавалер.

– Я буду колу, – сказала Джой.

– Две колы.

В стаканы положили колотого льда, из автомата прыснула газированная вода, смешанная с сиропом. В полосатое большое ведерко доверху насыпали горячего ароматного попкорна. Хэл вручил его Джой, сам взял напитки.

– А какой у нас зал?

– Хэл.

Джой покачала головой и рассмеялась, ласково, звонко. И девушке за кассой, и ему самому вдруг почудилось, что на мгновение она стала красивее, чем была.

– Здесь только один зал.

Фильм шел час пятьдесят. Кроме них, здесь были только две пары – и они явно пришли не за сюжетом следить. Кино еще не началось, а их лица было уже трудно разобрать – где чье. Почти лицехваты, сросшиеся друг с другом кожей. Джой шепнула, когда они с Хэлом нащупали кресла в темноте:

– Даже на рекламу не опоздали.

– Ты тоже любишь смотреть рекламу?

– Да я только ради этого и хожу в кино!

Он улыбнулся, ярко в неоновой призме кинотеатровых софитов, подсвечивающих дорожку к креслам. Джой и Хэл удобно уселись, он расстегнул куртку, она сняла джинсовку.

Вдруг Джой повернулась к нему всем телом, и на лице ее Хэл увидел тревогу:

– И все же зачем ты меня сюда позвал?

Музыка гремела с экрана свое. Во рту было сладко от колы. Джой ощутила на корне языка странную горчинку, когда его улыбка стала какой-то жалкой, и он сказал:

– Хочу сегодня забыться, потому что мне так паршиво. И нашел самую добрую девушку в округе, как мне кажется.

Она посмотрела на него очень внимательно. Он выглядел как человек, которому действительно нужна была помощь. Как только раньше она этого не заметила?

– Тебе не кажется, – заверила Джой. – Смотри. Фильм начинается.

Он откинулся в кресле и расслабленно прикрыл глаза. Завтра он вернется в Смирну, но это будет потом. Через каких-то несколько часов. По крайней мере, сейчас он может быть спокоен. И может немного забыть то, что произошло в том доме.

Глава пятая
Сладость или гадость?

Тейлор так и не приехал днем. Не появился он и вечером, и даже утром. Зато всю ночь дом стонал и скрипел, будто разбитая артритом старуха, чувствуя, что внутри есть кто-то, кого можно напугать этими звуками.

Каждый спрятался по своим комнатам, каждый думал о своем.

Стейси – о том, что хотела бы, чтобы Тей приехал. Он чертовски давно ей нравился. Как она мечтала встретить его здесь, как часто прокручивала в голове, что выдастся шанс, и она останется с ним наедине, получит призрачный шанс завладеть его вниманием. Ей трудно быть второй; она привыкла к самой заметной роли среди своих подруг, бывшая королева школы, лучшая из лучших, – но Тейлор был, увы, не ею увлечен, а ее подругой. Это было мало того что очень обидно, так еще и некрасиво – ну, вздумай она завести о нем разговор с ней. Мало ли. Вдруг он нравится ей, хотя Конни… Конни всегда казалась такой надменной, такой холодной, когда речь шла о Тейлоре и других парнях. На языке вязло только одно слово: стерва. Стейси-Энн порой ненавидела эту стерву, которой мог бы достаться Тейлор Роурк, протяни только руку.

Чед думал, лежа на продавленном скрипучем диване, что жизнь – несправедливое дерьмо. Он мог бы кайфовать на ГикКоне, а поехал сюда, в богом забытую Джорджию, в городишко, названия которого он даже не помнил. И думал, что иногда судьба тасует карты не так, как тебе нужно, а так, как хочет; так вышло, что билет на ГикКон он не достал, друзья разъехались, дома его не ждали, а оставаться в общаге было делом неблагодарным. И теперь вот его занесло сюда, в старый дом так-себе-подружки по колледжу, которая к нему до смешного добра и, верно, думает, что он-то ее добрый друг. Он будет справлять Хэллоуин с этими неудачниками, когда мог бы тусоваться с компанией таких же любителей научной фантастики и космоопер. Отстой.

Ричи и Оливия хотели заняться сексом – они давно не были вместе, но Ричи, выходит, занялся им почти сам с собой. Он побыл сверху несколько минут, вжимая Оливию в холодную простынь. Затем кончил. Скатал презерватив. Спрятал его обратно в блестящий пакетик. Улегся Оливии за спину и чмокнул ее в ухо прежде, чем уснуть. Он ужасно устал в дороге, а она, холодная, как постель под ней, разочарованно смотрела в темноту. Там, в углу, ей чудилось всякое очень долго, прежде чем расстроенное сознание не пропало в лабиринтах сна. А потом, когда ей приснилась высокая черная тень с белыми глазами, горящими, как круглые фонари, резко вскочила в кровати вся в поту. Ричи так и не проснулся: похрапывал. Только руку ей на плечо закинул.

Милли и Сондра спали в одной комнате. Милли хорошенько проверила запертую дверь и окно, зачем – сама не знала, но легла в постель с необъяснимой тревогой. Она как следует вымылась и выпила противозачаточные. Этот чертов бык накончал в нее! Ублюдок. Теперь она будет с особенным нетерпением ждать месячных. Когда она переодевалась при сестре в пижаму, та увидела на ее груди полумесяц глубокого укуса и молча вскинула брови.

– У кого-то был страстный секс? Когда это? – спросила она.

Милли промолчала, тогда Сондра толкнула ее в бок.

– Был, – неохотно призналась та. – Но… не такой он и страстный.

Скорее – безумный, грязный, похотливый, страшный. Он отдрочил себя ею, а потом вышвырнул, хотя сначала был до дрожи любезен. Милли не удивилась бы, если бы он сделал что-то совсем сумасшедшее. Вытер член о ее белье или дал ей пощечину. Но он не сделал. Он доставил ей удовольствие – свое, извращенное. Она почувствовала себя так плохо, как только могла. Словно лабораторная мышь, на которой поставили опыт. Но разве не этого она хотела? Ощутить что-то новое? Всплеск адреналина…

– Это с тем высоким блондином? – и Сондра подмигнула. – Ладно, не отвечай. Он твой. Я не занимаюсь этим с мужиками своей кузины.

«И слава богу», – подумала Милли, вслух возразила: – Вовсе не с ним. – И выключила ночник.

Она не хотела бы, чтобы кто-то еще остался один на один с этим чудовищем. Но она даже запирала дверь с ним наедине. От этого ей стало страшнее прежнего.

Карл крепко спал в раскладном желтом кресле, поеденном молью. Он напился пива и наелся копченой курицы. Ему единственному здесь было тепло и хорошо, только снилась ерунда какая-то. Будто он превратился в таракана, и кто-то с презрительным видом хотел его растоптать.

Конни лежала в кровати и смотрела в окно. Постель пахла пылью, порошком, детством. Конни выбрала свою старую спальню, некогда – спальню мамы, и в темноте разглядывала все, что было так дорого сердцу. Книги на полках, каждый корешок знаком и незнаком одновременно. Все было зачитано матерью до дыр. Фарфоровые статуэтки в рядок выстроились на письменном столе. Рядом ворочалась Стейси. Наверное, ей тоже не спалось – но Констанс не хотела говорить, и она притворилась, что спит.

Она вспоминала раз за разом, как, поджав губы, дядя Хэл быстро вышел из ванной, на ходу надевая куртку, а меньше чем через минуту после него выбежала Милли – в таком виде, что было бы ясно даже идиоту, чем они там занимались.

От осознания этого Конни хотелось стукнуть подушку кулаком, позвонить Хэлу, накричать на него или на нее – а может, на обоих сразу. Сделать что-то. Но она понимала, что не имеет никакого права на это и что это полная дичь, потому что она Хэлу – племянница. Племянницам обычно нет разницы, с кем занимаются сексом их дяди.

И вообще, она знает его меньше суток.

Конни сунула руку под подушку и со странной печалью подумала, как горько никогда не узнать его ближе. Отказаться от этого и обидеться, после этого случая посчитать его негодяем можно бы и хотелось, но ведь он имел полное право иметь близость с тем, с кем хочет.

Конни уговаривала себя и торговалась. Когда Милли, мокрая и бледная, пробежала мимо и толкнула ее плечом, Конни в голову не пришло, что ей нужна помощь. Она вспыхнула и быстро прошла в ванную. Там на первый взгляд все было в порядке. Но на раковине Конни нашла дядины очки, а на плитке – когда вытирала ту от налитой на бортики ванны воды – что-то на воду совсем не похожее. Вязкое, мутное. Более густое, как взболтанный сырой яичный белок.

Конни хотелось пошутить – уж не яичницу ли они тут жарили, но ее уже опалило странным огнем. Ей не нужно было говорить с Милли или Хэлом, чтобы представить все, что произошло. Он занимался с Милли любовью здесь, в этой ванне. Он стоял или лежал? Конечно, стоял. Вряд ли он уместился бы как-то по-другому. А она? Как она его целовала? В губы? В шею? В грудь? Она представила, как Милли поцелуями касается его кожи, и плечи охватило томление. Она боялась даже вообразить, какой он обнаженный. Лежа в постели, вспоминала, как растерла в пальцах сперму, облитую водой, и потом хорошо вымыла руки, а в живот и ниже проваливался горячий камень. Она окатила бортик из лейки, смывая за Хэлом и Милли все следы их преступления, и после, еще раз помыв руки, долго смотрела вслед убегающей в слив мыльной воде.

Она впервые познала, что значит сожаление.

Сожаление, что он никогда не будет ей принадлежать. Странное развоплощенное желание. Он отдался какой-то девчонке с дешевым мелированием и сиськами, торчащими из декольте, ну а ей дарил совсем другую, невинную ласку. Он с ней играл…

Мучаясь бессонницей, Конни понятия не имела, почему думает об этом. Почему его секс с другой стал для нее таким разочарованием. Любовь с первого взгляда? Она сощурилась и потерла лоб.

Нет, она верила, что это бывает: в истории остались свидетельства такого чувства. Констанс могла назвать много примеров. Она про них читала и хотела однажды влюбиться так же, хотя никогда бы в этом даже себе не созналась. Клеопатра и Марк Антоний. Элоиза и Абеляр. Мария и Пьер Кюри. Бонни и Клайд. Их истории кончились все до единой ужасно.

Марк Антоний получил ложное письмо о гибели Клеопатры и пронзил себе мечом живот, но не умер сразу. Клеопатра провела с ним последние часы жизни. А потом к своей груди приложила египетскую кобру.

Элоиза и Абеляр, философ и его тайная супруга… Они влюбились друг в друга, когда он учил ее разным наукам, от богословия до иврита, и спустя время даже зачали сына, но когда об этом прознали родственники Элоизы, Абеляра оскопили во сне, а Элоиза покинула свет и стала жить в монастыре. Они до конца своих дней писали друг другу полные любви письма. Но какой была та жизнь?

Мария и Пьер Кюри полюбили друг друга слишком внезапно, чтобы это посчиталось приличным: это случилось в гостях, во время совместного эксперимента – Пьер взглянул на ее руки, изъеденные кислотой, и понял, что пропал. Они были прогрессивными людьми и занимались наукой. Пьер и Мария вместе работали с радием, открыв его огромный научный и производственный потенциал. Однажды по пути в лабораторию Пьер попал под колеса конного экипажа, раздавившего его голову, как капустный кочан. После его кончины Мария продолжила общее дело, пока сама не погибла от лейкемии.