Конни хотела попрощаться тоже, но спохватилась и окликнула:

– Э, мистер… Хэл?

– М?

Она замялась:

– Простите. Мы не знакомы лично…

– Ты поймешь, что это я, – успокоил он и прибавил: – Или я сам тебя найду.

Глава вторая
Привет, Конни?

Смирна – это очень небольшой город, можно даже сказать, пригород более крупного Вудстока. В Джорджии много городов и пригородов, но округи Кэмден и Чатем были друг к другу ближе прочих, и в Смирне жили тихо и хорошо все, кто предпочитал свои дома, большие лужайки, знакомых с детства соседей и спокойную жизнь.

Сколько Конни себя помнила, здесь никогда ничего не менялось.

Те же улицы на две стороны и дома друг против друга.

Те же деревья вдоль газонов, только они с каждым годом растут все выше.

Те же автомойки, здания старшей и младшей школ, детский садик за сетчатым ограждением, площадь с чугунным Теодором Рузвельтом на коне, то же кафе «Молли» с пыльными витринами и самыми вкусными гамбургерами родом из детства.

– Ну и дыра, – сказала Стейси и захлопнула водительскую дверь.

– Вполне милый городок, – заметила Оливия. – Ужасно рада, что мы вышли. Разомнусь немного.

– Если нам сейчас отдадут ключ, не придется больше никуда ехать, – напомнила Констанс и мотнула головой. – Пойдемте, выпьем по коктейлю?

– Я за рулем.

– По молочному, Стейси!

Подруги засмеялись и пошли к «Молли».

Хорошо, когда ты еще так молода. Все такое будоражащее, легкое, алкогольно-пьянящее. Каждая шутка вибрирует смешком в горле. Если ты красива и учишься в хорошем месте и если у тебя нет особенных проблем ни дома, нигде больше – кажется, нет, – то быть такой, как Стейси, Оливия и Констанс, очень приятно.

Над дверью брякнул звонок. Здесь, у «Молли», пахло жареным луком, картошкой в масле и колой – все запахи были вкусными. «Молли» держала марку. Констанс хорошо помнила, как они с бабулей ходили сюда каждый выходной и как отмечали встречи и прощания тоже здесь, за столиком у окна с видом на стену розовой ратуши. У них были любимые блюда. Кажется, чизбургер с кунжутной булочкой и…

– Ты уверена, что мы здесь не отравимся? – беспокойно спросила Оливия.

Констанс с укоризной посмотрела на нее.

– Иди займи столик, – посоветовала она.

– М-м-м, антисанитария, – сказала Стейси и многозначительно кивнула на пыльные лопасти вентилятора, прокручивающие воздух в центре зала. В углу протянулись серые паучьи тенета. – Лучшее, что может быть.

– Так, – строго осекла их Конни и нахмурилась, взяв обеих подружек за плечи. – Мы не фыркаем, не ведем себя как ханжи и не делаем вид, что не хотим есть.

– Мы еще хотим выжить после еды, – намекнула Оливия.

– И выживем. Иди уже, паникерша! Мы закажем за тебя.

– Но…

Констанс ее перебила.

– Здравствуйте! – громко позвала она, подойдя к стойке. К пустой, надо заметить, стойке.

Стейси, закатив глаза, быстро сказала:

– Нам здесь никто не рад, пошли отсюда.

– Нет, Стейси, стоять. Впрочем, чего это… ты мне здесь не нужна. Иди сядь к Ливи, можете трястись от ужаса вдвоем.

– Размечталась!

Тогда они облокотились о стойку и стали ждать.

Это было типичное раннее утро в типичном кафетерии, какие модны были с шестидесятых, а то и раньше, в любом маленьком городке и городишке. Может, к вечеру здесь и собиралась местная молодежь или работяги с реки Чероки, но не сейчас. Кому взбредет в голову есть гамбургеры утром? Только нездешним чудакам и отчаянным путникам.

С тех пор, когда Мелисса, мать Конни, была того же возраста, что и дочь, в кафе ничего не изменилось. Все те же лаковые красные диваны с низкими спинками стояли эшелоном вдоль стены. Все тот же музыкальный автомат «джук бокс» с выцветшей рекламой кока-колы на деревянной стенке играл рок-н-ролл, если опустить в щель для монет пять центов. Белые барные стулья выстроились вдоль стойки. Все та же шахматная плитка, без единого скола, рябила в глазах, но уже не тех ребят, кто в шестьдесят пятом брал молочный коктейль с вишенкой на белой шапке взбитых сливок. Новое поколение, новые люди – а место прежнее, и все от мала до велика вот уже сколько десятилетий говорили: «Встретимся у Молли».

Наконец к ним через маятниковые двери в кухню вышел парень. Судя по красному фартуку и фирменному козырьку на голове, уже потерявшему цвет и новизну, он здесь работал и был одним из многих кассиров, сменявших друг друга на посту. Судя по кислому лицу, он был тому не слишком рад.

– Добрый день, добро пожаловать в кафе «Мо…», – и он осекся.

Констанс и Стейси с улыбками переглянулись.

– Кажется, мы лишили его дара речи, – шепнула Стейси на ухо подружке, и обе рассмеялись.

Парень густо покраснел, но все же подошел к кассе.

– Я закажу первой! – оживилась Стейси.

– Какая разница, все равно на всех берем.

– Но тогда покупаю я. Итак, – она возникла у стойки и прокашлялась, перекатываясь с пяток на носы туфель и задумчиво покусывая губы. – Ох, как жаль, что я не сумела сразу придумать, чего хочу…

У парня здорово покраснели уши, так что сделались алее фирменного фартука. Стейси задрала подбородок, внимательно разглядывая доску с меню у кассира над головой, прямо над вихрастыми темными волосами, которые он старательно взялся прятать под козырьком.

– Мы возьмем три молочных коктейля…

– Ванильных? – спросил он.

Стейси опустила взгляд ему на лицо и с улыбкой кивнула.

– Очень ванильных, – сказала она нежно, – и очень молочных.

Он зарумянился еще больше. Щеки, кончик носа – все стало пунцовым. Констанс с улыбкой отвернулась к Оливии: она уже заняла место у окна и копалась в смартфоне. Стейси окликнула подругу.

– Ты будешь к картошке кетчуп? – спросила она и дернула Конни за рукав блузки.

Та задумалась.

– Наверное, да, – сказала она. – Послушай, я сяду?

– Конечно!

И Констанс отправилась к столику в прекрасном настроении. Она не знала самого главного.

До начала конца оставалось всего несколько минут.

Гамбургеры приготовили даже слишком быстро. Подруги не успели выпить первый глоток коктейля, как со стойки окликнули – и Стейси подмигнула:

– Я заберу поднос.

Такие бургеры, наверное, не готовили нигде, кроме как у «Молли». Широкие кружочки соленого огурца, дижонская горчица, толстая котлетка под прессом двух зарумянившихся булочек – а еще кольца лука, немного паприки и, кажется, на этом все. Некоторое время Конни, Стейси и Оливия молча жевали, обжигая языки о горячие котлеты. Потом брали один дымящийся ломтик картофеля из золотистой горки, окунали его в лоток с кетчупом и запивали все коктейлем.

– Я и не знала, – сказала Оливия потрясенно, – что была так голодна.

– Я не знала, что вообще смогу есть в этой тошниловке, – призналась Стейси. – Но, буду честна, здесь не так плохо, как боялась.

Констанс вытерла губы салфеткой и скривилась.

– О господи боже мой, ты уплетаешь за обе щеки. И вовсю флиртуешь с официантом! Как его…

– Кевин, – сказала игриво Стейси. – И он мне чертовски нравится. Я хочу позвать его на вечеринку.

– Удобно ли? – засомневалась Оливия. – Мы его совсем не знаем.

– Зови, конечно, – сказала Конни. – Ты же хотела отметить Хэллоуин, ну, не одна.

– Да, что за праздник без парня?

Но в голосе у Конни была неуверенность, точно она хотела порадовать подругу, но сомневалась в собственных словах. Хэллоуин был семейный праздник. Ей так не хватало компании, старых друзей и бабули. Ей не хватало мамы. Не хватало отца…

– Кстати, звать – куда? Как там дела с домом? – спросила Стейси.

– Да, когда приедет твой дядя?

Констанс задумчиво помешала трубочкой в ополовиненном коктейле.

– Скоро. Уже, верно, прошло два часа?

– Почему ты вообще захотела провести вечеринку в этом доме?

Вопрос повис в воздухе. Конни молчала. Она хотела сказать: «Потому что это единственное место, где я вообще хотела бы находиться», но запнулась.

– У бабули – целая куча украшений на Хэллоуин, – медленно сказала она, – и сам дом большой и старый. Он классный. Знаете, там прикольно. Кажется, даже видеомагнитофон есть. И кассеты с ужасами. Будет так уютно, так здорово!

– А еще нам не надо будет платить за аренду, – подсказала Стейси.

Девушки рассмеялись. Об этом Констанс подумала в последнюю очередь.

– Да… – эхом отозвалась она. – И это тоже.

Откуда-то сверху, из старых коричневых колонок по углам зала, кашлянуло пылью и шумом. А потом заиграла песня родом из семидесятых. Констанс хорошо ее знала: она была про Франкенштейна и вдобавок – очень бодрая.

Edgar Winter’s White Trash – Frankenstein – у ба она была на виниловой пластинке. Конни помнила бабулину коллекцию винила: коробки с выцветшими картинками громоздились в стопки внизу книжной полки. Проигрыватель, громоздкий и квадратный, отделанный коричневым шпоном, принадлежал покойному дедушке. Бабушка Тереза дорожила этой штукой, хотя ни в жизнь не призналась бы, что скучает по мужу. Она была немногословна в отношении собственных эмоций, да и потом, Конни казалась слишком маленькой, чтобы такое обсуждать, – но чувствовала то, чего понять не могла.

Вдруг песня заиграла еще громче.

– Ну и старье, – сказала Стейси, покачав головой.

– Что? – Оливия подняла голову от телефона.

Стейси приникла губами к ее уху и крикнула:

– НУ И СТАРЬЕ!

Оливия вздрогнула и случайно смахнула локтем свой коктейль. Стакан перевернулся, на стол вытекла липкая, сладкая молочная лужица. Салфеток в металлическом держателе не было. Стейси поискала их взглядом, пока Оливия огорченно опустила руки.

– Боже… зачем ты так вопишь?!

– Я принесу, чем вытереть, – успокоила Констанс и подошла к автомату с бумажными полотенцами, висевшему на стене у стойки. Она завозилась там, раз за разом нажимая на проржавевшую кнопку, спиной к окну, и вдруг замерла.

Кто-то прошел по пустой утренней улице в пыльных витринах, бледный, как фантом. Мелькнул высокой приосанившейся тенью, которую Конни проводила взглядом, когда та коснулась ее со спины. И пропал. Тогда Конни медленно обернулась. Салфетки сами собой смялись в кулаке.

Дверь открылась, прозвенел колокольчик. Играла музыка, болтали девчонки, светило осеннее солнце. К «Молли» зашел мужчина, и все переменилось.

Стейси с улыбкой дернула себя за светлую прядь.

– Бог ты мой, – шепнула она, – здесь всегда такой цветник?

Он был очень высоким и очень атлетичным. Широкие кости и литые мускулы облекались массивным, весомой тяжести телом; такие тела зарабатывают не в спортивном зале – они передаются от мощных отцов к таким же могучим сыновьям и шлифуются под солнцем и ветром ручным тяжелым трудом. Вместе с тем в нем не было грузности: двигался он легко и тягуче, как вязкая карамель. Под короткой курткой из коричневой хорошей замши над литым животом мерно вздымалась тяжелая грудь. Комплекцию было не скрыть даже под не прилегающей одеждой.

Он носил прямые голубые джинсы, солидные кожаные ботинки и полупрозрачные очки с линзами цвета жженого сахара. Он был таким загорелым – но по-рабочему, с примесью багрянца, особенно на щеках и ушах, – что казался почти в цвет куртки. И только светлые до белизны волосы, плотно облегающие правильной формы череп, были стрижены очень плотным, густым боксом. В свете солнца они малость торчали самыми кончиками, как ежиные колючки. Казалось, голова его светится, точно ангельский нимб.

В тот момент, как Конни увидела его, и то, как он двигался – лениво и медленно, и каким был каждый его жест – точным и акульи-плавным, и в тот момент, как он поднял взгляд, – она поняла: ничто в этой жизни больше не будет прежним.

Никогда.