– Перевоспитать?

– Нет, что вы. Ни в коем разе. Просто найти способ мирно сосуществовать во Вселенной, как протон и электрон.

Вот дела. Философ опирается на физику! Протон и электрон противоположно заряжены, вот на что, наверное, намекнул Григорьев.

– И как это сделать? – спросил он, изобразив движение пустой чашки из-под чая вокруг пустой тарелки, чем вызвал улыбку на бородатом лице Петра.

– Не знаю. – Пожал тот плечами. – Сунил говорил, что, возможно, таков последний и важнейший урок и задача Вселенной: научить нас сосуществовать с теми, с кем сосуществовать просто невозможно.

– Надо же. Может, вы… с гуру Кумари… и правы. Но тогда вам нужно найти ответ раньше, чем одна из сторон уничтожит другую.

Они ещё поговорили о разном, а потом Пётр поехал в аэропорт, регистрироваться на свой рейс. Он ещё раз отказался от услуги по мгновенному переносу в шаттле Кен-Шо, и Сэм не стал напирать. А сам отправился в Управление.

Во время поездки в служебной машине Джулиани составлял отчёт на планшете. Дойдя до пункта о красоте, который так зацепил Григорьева, замялся. Описать или нет то, что Пётр подчеркнул его? И как это сделать? Выражаться как философ он не мог. «Пётр Григорьев счёл важным отличие понятия красоты у нас и З’уул…», – написал Сэм и стал думать, как сформулировать дальше то, что набрасывал на ломаном английском его компаньон. В голове роились мысли исключительно о самоуверенности пленника. Да тот просто ни во что не ставит своих тюремщиков, будто бы презирает тех, кто смог его захватить.

Захватить. Мозг ухватился за это слово. Презирает. Красота. Сила. Захватить. Презирает. Вот оно!

Джулиани торопливо стал печатать. «…у последних красота есть синоним силы, и всё, не являющееся проявлением силы, а похожее на проявление слабости, выглядит некрасивым, жалким, презренным. Моё мнение: по этой самой причине пленение, арест стали некрасивым поступком, а мы сами в глазах Зоама Ват Лура – слабыми и недостойными. Вероятно, убийство выглядело бы для него более красивым поступком и он бы проникся к нам уважением. Это выглядит странно, но трактовку подобной логики оставляю психологам и философам, обращаю внимание на то, что за всё время содержания в изолированном помещении пленник не потерял присутствия духа. Я думал, что это связано с тем, что он надеется на спасение, но, возможно, ему также помогает уверенность в том, что он сильнее всех нас вместе взятых и красивее с точки зрения морали».

* * *

…По какой причине запросы Шмидта приходили к ним в Управление, он не знал. Возможно, немецкая полиция, имея информацию о том, где и как было совершено преступление их заключённым, не хотела брать на себя никакой ответственности. В Управлении тоже никто не хотел этим заниматься, и всё летело к ним с Коллинс. Ральф пару раз в месяц просил бумагу, карандаши, ручки, какую-то научную литературу по физике. Сэм всё это подписывал, и с грифом «Одобрено Управлением Безопасности Земли» материалы улетали в Берлин.

В последний раз запрос включал в себя ноутбук и всякие средства для программирования. Также Ральф просил разрешения получать новости о разработках в области физики. Это уже выглядело любопытным, и Джулиани решил, что пришла пора проведать самого необычного преступника на планете. Дело в том, что закрытый процесс длился почти год, и суд был готов целиком и полностью оправдать Шмидта, основываясь на показаниях свидетелей и переключении фокуса главного обвиняемого на «инопланетного шпиона, использующего психотропные методы воздействия». Однако Ральф сам создал новый прецедент в юридической практике.

«Ваша честь, я признаю себя виновным, поскольку метод воздействия лишь надавил на мои самые тёмные стороны. Не будь во мне накопленной ненависти, это бы не сработало, и господин Прайс остался бы жив. Суть моего преступления в том, что я был ножом, который наточил себя и позволил убийце собой воспользоваться. Я был тем самым подходящим для подобной цели, и потому виноват. Мне нужно было быть добрее, но я замкнулся и стал человеконенавистником. Если вы признаете меня невиновным в убийстве, завтра могут начаться новые и новые убийства с помощью психокодирования. Кто знает, какие возможности появятся у преступников в ближайшие годы? Один станет кодировать другого, а того будут отпускать на свободу. Вы должны приговорить меня, равно как и того, кто воспользовался моим состоянием. Если вы этого не сделаете, то следующая жертва так же будет на моей совести, чего я не перенесу».

Такой речи Джулиани не слышал ни от одного обвиняемого за свою карьеру. В лучшем случае преступник извинялся. Но чтобы просить себя посадить, да ещё и по столь серьёзной причине. Адвокат Шмидта был удивлён меньше, видимо, с ним беседы проводились неоднократно, так что он попросил вынести приговор Ральфу как соучастнику убийства по неведению. Обвинитель не возражал, и Шмидт, первый марсианский убийца, получил десять лет заключения в камере-одиночке.

Сейчас прошло четыре года с момента заключения, и Сэмюэл входил в комнату для посещений с чувством трепета перед этим человеком.

– Здравствуйте, полковник, – поприветствовал его сидящий через стол слегка исхудавший Ральф. Он был одет в скромную тюремную одежду тёмно-серого цвета. На глазах очки, лицо выбрито, но под глазами синяки то ли от недосыпа, то ли от недостатка витаминов. Нужно проверить меню арестанта.

– Генерал, – поправил его Джулиани, слегка смутившись. В какой-то степени звание было получено за совместную работу по поимке Зоама Ват Лура и… арест Шмидта. Он присел напротив.

– Ого, поздравляю, – Шмидт выглядел удивлённым, но нисколько не огорчённым. – Мне искренне жаль, что я невольно оторвал вас от важных дел.

– Не переживайте. Мы с… Джоанной, – Сэм запнулся, не зная, уместно ли информировать Шмидта о своём браке с коллегой по КАС, и, чуть не сказав, что они решили провести небольшой трёхдневный отпуск в Германии, – прилетели сюда не только по вашему делу.

– Ну что ж… – улыбнулся Ральф, – рад.

Он понял? Да нет, вряд ли.

– Герр Шмидт, я внимательно следил за вашими запросами, – Джулиани перешёл на немецкий. – Не то чтобы мне трудно предоставить вам то, что вы просите. В конце концов вы вообще могли сюда не попадать, так что опасным преступником я вас не считаю. Но решил поинтересоваться, что именно вы тут делаете.

– Я благодарю вас за этическую оценку моего… преступления, генерал. Но я виновен и буду отбывать срок, пока не искуплю свою вину. Полностью. А занят я тем, что умею делать – физикой. Вы же помните, я был призван на Марс с определёнными целями. Набравшись вводных, я обрабатываю информацию там, где мне доступно – в собственной голове. Это и помогает мне отвлечься от грустных мыслей, и в то же время не даёт усыхать мозгам.

Удивительный человек. Сам себя приговорил, сам себя наказывает, ещё и ищет, как максимум пользы при этом принести. Джулиани почувствовал укол зависти. Ему в своё время хватило сил лишь признать неправоту и сменить вектор усилий. Что удивительно, всякий раз, как он так поступал, он вновь оказывался на коне, и вот, стал генералом службы безопасности Земли. А смог бы проявить себя как Ральф?

– Так вот, – продолжал немецкий физик-механик, – сначала мои потуги были абстрактны и не приводили ни к каким результатам. Вы не были знакомы с моей идеей выворачивания Вселенной наизнанку?

Само собой, Сэмюэл не был знаком. Он задумчиво отрицательно покачал головой. Шмидт вытащил из кармана огрызок карандаша и сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и принялся рисовать.

– Вот, представьте, что этот лист – четырёхмерная Вселенная, а круг – аналог нашей трёхмерной Вселенной, вот здесь её центр. Частицы выстраиваются в ориентации таким образом, что оказываются на квази-равном расстоянии от центра.

– Логично, – кивнул Джулиани, тужась в попытке представить трёхмерную Вселенную как какую-то сферу в четырёхмерном пространстве, но не смог и сдался. Физики и математики, должно быть, обладают удивительным мозгом, если способны оперировать подобными понятиями!

– Господствующая идеология говорит именно так, – продолжил Шмидт. – Но я предположил иное. А что, если спин частиц задаёт то, где, по их мнению, верх, а где низ, и они своим положением и определяют вселенский центр? Тогда, поменяв спин, мы можем заставить процессы в определённой области Вселенной как бы развернуться, включая течение времени, потому что мы поменяем верх и низ.

Если до этого было непонятно, то сейчас речь Ральфа казалась просто набором слов. Джулиани понимал, что Шмидт, щадя его ум профана, использовал простые термины, но легче не стало.

– Так, герр Шмидт, вы меня потеряли, – признался он, глядя на картинку. – А в чём может быть практическая ценность явления?

– Ну-у-у… о чём и речь. Представьте себе, что я только что показал вам идею расщепления атомов, как сделал Бор. А теперь нам нужен Штрассман, чтобы провести эксперимент, Ферми, чтобы направить идею, и Оппенгеймер, чтобы создать бомбу^[18].

Джулиани медленно переваривал фамилии. Что конкретно предлагает учёный?

– Боюсь, я не совсем корректно направляю вашу мысль, герр Джулиани, – почесал затылок Шмидт, – давайте попробуем так. Я думаю, что фундаментальная мысль есть направление для практических идей. Проверка моей теории может привести к сдвигу в понимании Вселенной и её законов, что позволит нам создать новое оружие невиданной силы. Мне хотелось читать, что творится в мире физики, чтобы не пропустить, когда мои бывшие коллеги с Марса смогут что-то подобное реализовать. Эксперимент по проверке моей теории я имею в виду.

Так, уже понятнее. Мысль о «ядерной бомбе» в галактическом масштабе поражала. Ровно так же, как поразила бы идея об обычной ядерной бомбе какого-нибудь римского легионера.

– А вы не думали, что всё уже изобретено в Согласии? – уточнил он.

– Думал. Но они миролюбивы. Вполне может такое быть, что, наткнувшись на идею, даже лежащую на поверхности, которая привела бы к необратимым процессам в огромной области пространства, её просто отбросили в сторону как бесполезную. Я не намереваюсь взрывать или убивать кого-то. Вовсе нет. Но представьте, что вы развернули время вспять в каком-то месте, и вернули, например, З’уул, на миллион лет назад?

Тут немец прав. Идея фантастическая. Безумная. Невозможная. И следовательно, требующая повышенного внимания и проработки.

– Вам предоставят всё, что вы просили, и даже больше, – сказал Джулиани. – С завтрашнего дня вы будете работать в лаборатории, вам дадут подчинённых, и вы должны сделать для нас «бомбу времени».

Шмидт замотал головой и замахал руками.

– Нет-нет, герр Джулиани! Никаких лабораторий! Я – заключённый и им останусь. Я просто хотел читать и проводить мысленные эксперименты! Ну и моделировать на компьютере…

– Герр Шмидт… Ральф… – Сэм сложил ладони, будто бы молился, и медленно опустил их на стол. – Если вам так будет угодно, мы в лаборатории воссоздадим вашу камеру. Будете в ней отбывать свой срок. А к наказанию добавится необходимость управлять командой физиков и отвечать за результат исследований.

Шмидт открыл рот, чтобы что-то возразить, но, сказать ему, судя по всему, было нечего…

* * *

Джулиани часто задумывался, почему же ему так повезло. Раньше, до Согласия, он все свои карьерные продвижения списал бы на опыт и усердие. Но после того как правила игры стали меняться, Сэм увидел триумф одних и бездарное, зачастую предательское падение других. Опыт и усердие мало что значили для Вселенной. Никому не известный профессор Уайт из Аризоны стал, представьте себе, президентом Земли. Русский космонавт – главой первой колонии вне Солнечной системы. Бывший глава фонда возглавлял КАС, бывший глава НАСА превратился в полномочного посла Земли в Согласии, глава Эванс Фарм Ричард Паркер погиб, а генерал Харрис мотал пожизненный срок в федеральной тюрьме.