– Звучит очень логично! А есть ли у тебя идеи, что именно может послужить патовой ситуацией? – он говорил и нащупывал в кармане трубку. Выйти, что ли, на балкон и покурить с видом на закат?

– Увы, тут я, как философ, не могу помочь. Тебе нужно поспрашивать учёных Согласия. Возможно, это могло бы быть какое-то невиданное оружие, применение которого грозило бы им мгновенным уничтожением. Но тут есть проблема.

Оружие разрабатывается. Да и флот Согласия всё же мощнее всех армий Несогласных. Хотелось бы рассчитывать и на то, что он мощнее армады З’уул.

– Что за проблема? – спросил Ланге, уверенный, что всему найдётся решение. Он почувствовал, как в нём загорается огонёк надежды.

– Частично нам рассказывала Тамош на уроках этики. А сам я только что осознал. Дело в том, что перед отлётом домой я встречался с Захаром… с Зоамом Ват Луром, и он обмолвился, что у Несогласных красота и сила – суть одно и то же. Сильное является красивым. Слабое – уродливым. И проблема в том, что Благородство, Честность, Жертва кажутся слабостью в их глазах. Если ты мог убить и не убил – ты слаб.

Огонёк погас, в ушах остался лишь частый стук раззадоренного понапрасну сердца. Григорьев прав. Это очень в духе Несогласных. И это многое объясняет. Возможно, философы и учёные Согласия уперлись в ту же проблему и потому не пытались договариваться с Несогласными.

– Значит… Чтобы показать, что мы сильны, мы должны истреблять и покорять? – тоскливо просипел он. – А если станем хвастаться силой, которую не применяем, они не поверят и продолжат считать нас недостойными, будут всё время идти войной, а мы будем вынуждены убивать их? Тогда они начнут бояться Согласия, возникнет пат, но пройдёт время, и они вновь попробуют свои силы? И так до тех пор, пока мы их полностью не уничтожим?

Пётр замолчал на минуту. В трубке было слышно его тихое дыхание. Генрих ещё раз мысленно проговорил все свои аргументы. Явный логический парадокс. Грандиозная Ошибка Вселенной.

– Генрих, это значит лишь то, что мы пока что не нашли других вариантов. Но мы и так многого добились, ты не считаешь? – голос Петра был грустным, как и положено голосу философа. Ну и что можно ответить? Только вздыхать. Вздыхать и курить с видом на марсианский закат.

* * *

Ланге сидел и смотрел на голограмму Артура, уютно устроившуюся в кресле за его столом. Сам он расположился на диванчике в центре комнаты. Генрих знал, что у Уайта мебель расположена аналогично, только у него в наличии был камин. Когда он в своё время попросил «компьютерщиков» настроить для них с Артуром такой вид связи, они сразу сдвинули всю мебель. Генрих, поняв их задумку, не возражал. Ему нравилось ощущение присутствия старого друга.

– В общем, мы должны найти способ уверить их в том, что мы – сильные (красивые, как сказал Григорьев), без того, чтобы их уничтожать… – он закончил пересказывать Артуру сегодняшний диалог с Петром. В этот раз у него был поздний вечер, а у президента – «слегка после обеда». Генриху, пока он говорил, казалось, что он слышит скрип мозгов Уайта, обдумывающего всё услышанное.

– Например, – Ланге решил подбросить хвороста в костёр его мыслей, – уже сейчас Согласие применяет полицейские методы как в случае защиты Земли в течение пяти тысячелетий. Несогласным, которые прилетали сюда, ставился жёсткий ультиматум, и, если они не слушались – тогда происходило точечное уничтожение. Условно, власть обладает монополией на насилие и так сдерживает преступность. Но она не обязана это насилие учинять сама. Достаточно лишь быть единственным, кто может применить карательные меры и осуществлять их публично, но в малых масштабах.

Он уже чувствовал, что идея тупиковая, но нужно было с чего-то начать.

– Согласию нужно стать галактическим полицейским? – улыбнулся Артур. – Нет уж, мне и до этой должности нравился новый мир, где все равны, а теперь я ещё и внедряю подобный подход в жизнь. Не хотелось бы стать двуличным. Такой метод хорош для защиты границ от Несогласных, но наводить порядок, защищая всех от всех, особенно конфликтуя с их этикой, не выйдет. Процесс рано или поздно выйдет из-под контроля, – это не пат, а просто постоянное усиление атаки и защиты на шахматной доске.

– Согласен, ты прав. Честное слово, я даже не знаю, что и придумать, – Генрих развёл руками и откинулся в кресле. Уже и спать хотелось. Но мозг был заведён и требовал найти решение неразрешимого парадокса.

Артур снял очки, положил их на стол, и они исчезли из видеотрансляции. Забавный эффект. Ланге подумал, потянулся и взял с журнального столика свою трубку. Для друга всё, небось, выглядело так, будто он залез рукой в камин и вытащил трубку оттуда. Символично. Генрих затянулся и выдохнул лёгкий яблочный дым. И чёрт с ним, что в помещении. Уайт протёр внезапно появившиеся в его руках очки и водрузил их обратно на нос, после чего встал и подошёл поближе, присев на второй диван. Качество было таким, что казалось, его можно потрогать.

– Ты очень торопишь события, – тихо произнёс профессор, глядя прямо в его глаза. – Я согласен с тем, что мысли Григорьева грандиозны, впрочем, как и всегда. Идея про патовую ситуацию – феноменальна. Его информация о силе-красоте тоже очень важна. Но ты пытаешься сразу найти ответ. А кто сказал, что ты нашёл вопрос?

Тут Ланге подвис. В какой-то момент он ловко подхватил трубку, иначе она бы выпала из его раскрытого рта.

– Что значит нашёл вопрос? – уточнил он. – Мы же знаем его: как достичь мира во Вселенной, как прекратить гибель тысяч и миллионов цивилизаций.

Артур вздохнул.

– Мы – юная раса, Генрих. Мы ещё не разобрались со своей ролью, не стали полноценной частью Согласия. Ты сидишь на Марсе и видишь там только людей с передовым мышлением, принявших новую этику и готовых работать на неё и на благо не только землян, но всех человечеств Галактики. В то же время на Земле царит смутное время. Забастовки. Экономический кризис. Безработица. Проблема неконтролируемой миграции, к которой я сам, признаюсь, приложил руку. У нас жёсткое расслоение, недопустимое в Согласии. И параллельно мы находимся на острие грядущей большой войны, наше выживание под вопросом. А ты задаёшься вопросом, как сделать счастливыми всех. Может, поставить вопрос проще: если мы сможем найти решение на Земле, как на лакмусовой бумажке, мы найдём его и в масштабе Галактики?

Ланге задумался. Уайт имел в виду, что Земля, по сути, представляет из себя полигон противостояния Согласия и Несогласных – людей, движимых этикой, и людей, движимых эгоизмом. Поэтому те методы, те философские течения и модели, что позволят удержать Землю в положении равновесия, могут сработать и на целых расах.

– Артур, так это ровно то, чем занимаются социологи и психологи, – согласился он, и Уайт кивнул в ответ. – Но ведь у нас проблема не зародилась только что. Мы столетиями живём в парадигме Временного Вечного, о чём пишет Григорьев.

– Именно. Поэтому, как я говорил, ты ставишь вопрос неверно. Ты ищешь проблему во Вселенной, а нужно найти и решить её у себя дома. И уже потом распространять на всю Галактику.

Генрих понял, что сегодня день откровений. Сначала его напрочь сразила простота логики Петра, а теперь и Артур выдал нечто очень важное. Да, он и правда думал не о том. Как Алиса в зазеркалье, он пытался раздать неразрезанный торт. Но ведь на Земле есть решения, решения, заставлявшие более слабые страны слушать диктат более сильных. И не только и не столько благодаря угрозе, исходящей от них, а в ответ за защиту от угрозы с третьей стороны.

– Артур, у нас есть стандартное решение. Что всегда объединяло людей и заставляло их мириться с трудностями? Внешний враг, вот что. Надо просто показать людям, что следует терпеть не только ради абстрактного будущего блага в составе Согласия, но и ради выживания. Открыть им, что мы должны развиваться, а то нас уничтожат и поработят З’уул. Если люди узнают правду, разве они не объединятся и не прекратят склоки?

Уайт зримо напрягся. Он снова снял очки, достал из кармана платок и протёр их. Однако не надел обратно, а принялся теребить в руках.

– Я не знаю, – ответил президент наконец, так и продолжая сжимать очки и глядеть в какую-то невидимую Генриху точку, видимо на камин. – Это уже политика, пропаганда, я бы не хотел подобного.

– Артур, Артур, послушай меня, – повысил голос Генрих, уже уверенный в своей правоте, – тебе не нравится такой метод, но почему? Потому что его обычно применяют в плохих целях. Но сам-то метод – хороший, он опирается на психологию человека, заставляет правильно расставлять приоритеты. Ты же не выдумываешь угрозу, как часто бывало в истории Земли. Ты просто говоришь людям правду. Почему ты решил, что одна правда – о Согласии – достойна того, чтобы её знали все, а другая – о войне – нет?

– Генрих, успокойся, прошу тебя, – Артур водрузил-таки очки на нос и умоляюще глядел ему в глаза. – Я не говорю, что этого не будет, я говорю, что плохо разбираюсь в подобном. Ты вспомни, я всё же астрофизик, астробиолог! Я не психолог и не социолог, как ты.

– Ну так доверься мне, друг, – спокойно ответил Генрих. Но тут вспомнил, как буквально только что рассуждал о том, что ему понравилось, что Согласие не спекулирует на теме войны, не устраивает бравурных маршей и не обещает победы в случае мобилизации общества. Чёрт. А имел ли он права просить президента Земли о таком? Не то же ли это самое?

– Я… подумаю. Честно, подумаю, – пообещал Артур. – Но мне кажется, что мы найдём и другое решение.

Они замолчали и просто смотрели друг на друга. Генрих не знал, о чём сейчас думал Уайт, но готов был поспорить, что в голове того, как и в его собственной, сейчас шла невидимая борьба.

– Одно можно сказать, мы можем смело применить этот метод для начала диалога с Несогласными, – нарушил молчание Артур, – прилетев к ним и рассказав о З’уул и о том, что у них есть выбор – стать нашими союзниками или их рабами. Если они вообще переживут вторжение.

Да, не то, чего он искал. Но шаг и правда мог стать первым в поиске причин Ошибки Вселенной и в попытке найти ту самую патовую комбинацию.

* * *

В их лаборатории уже не хватало места, надо подумать над выделением большего по размеру помещения. Когда Джессика Хилл находилась на Земле, здесь было тихо. Перестук клавиш, жужжание вентиляторов в системных блоках, редкий чих, еле слышная музыка из чьих-то наушников, ритмичный стук ноги Валентина Сташевича под столом, когда у него особо хорошо шёл процесс – вот основные звуки, которые слышала лаборатория. Фразы были редкими – по делу, или шутки друг над другом, как и положено в любом коллективе. Половина столов, как правило, оставалась свободной – программисты и математики работали в свободном режиме, в удобное им время. Кто-то жил по времени Марса, а кто-то предпочитал сохранять связь с домом, поэтому тут встречались люди, живущие по московскому времени, по времени Калифорнии, по Гринвичу, по Шанхаю.

Однако, когда Джессика прилетала, она как-то оживляла процесс. Генриху не хватало сил зажигать коллектив, а ей это удавалось легко. Поэтому сегодня тут собрались все. Даже Мичико Комацу, Кристоф Ламбер, забежавший перед обедом, Чжоу Шан, пришедший не столько с женой, сколько к Ли Пину, китайскому математику, который уже третью «вахту» отбывал на Марсе, Андрей Сташевич, физик, брат-близнец Валентина, и даже Эбигейл Уайт – подросток с горящими глазами, в которых Ланге узнавал черты своего друга, сидящая прямо на одном из столов – не всем хватило стульев. Места было мало, и, если бы не окна во всю стену, вполне можно было ожидать острого приступа клаустрофобии.

– В общем, такова новая вводная от наших философов. Резюмирую: наша долгосрочная цель – найти, смоделировать патовую ситуацию, попробовать оценить её перспективу, а также понять, важно ли для нашей модели понимание того, что красота для Несогласных – это сила, а уродство, слабость равнозначны милосердию, доброте, – закончил Генрих свой рассказ.