Славенск – столица Славении, страны, к счастью, сохранившей старые названия и прежний уклад жизни, Судя по последней переписи населения, Славенск считался самым многонаселенным городом. Со всех его окраин виднелся замок правителя – каменная громада, воздвигнутая на месте бывшего расписного княжеского терема. Стараниями нового государя любые упоминания о княжеской семье, о прошлой власти и прошлых законах потихоньку уходили в забвение. Угасание их продолжалось уже десять лет, но окончательно задуть пламя памяти так никому и не удалось.

Город окружала крепостная стена. При въезде странников приветствовали выстроившиеся в ряд шибеницы^[1] с висевшими на них телами. Жуткое зрелище сразу давало понять, как в столице поступают с карманниками, ворами да изменниками. Настасья старалась туда не смотреть. Девчушка знала, что в петлю порой попадают и невиновные люди. Впрочем, кто бы стал разбираться? Зато показательно: страх внушает. Великая заслуга всеми обожаемого монарха. Проезжая по вымощенной булыжником дороге, Мелинар и юные его пташки направлялась в центр, на ярмарку, уже раскинувшую праздничные шатры.

Перед въездом на пёстрые улицы в стороне от базара располагалась особая часть – место, где по выходным дням встречались богатые помещики. Чаще всего для того, чтобы оформить по договору куплю-продажу закрепощённых людей. Обширные невольничьи рынки по просьбам народа в столице запретили, зато такую «радость», как разрешение торговать людьми в отведённых местах для высшего сословия решили оставить.

У чародеев тоже имелась собственная Шляхта, нечто вроде ордена, но Настя подобным не интересовалась и углубляться в изучение системы дворянской знати не собиралась. Проезжая мимо, она непроизвольно кинула взгляд на торгующих. Помещик распинался перед лысеющим графом в мундире, предлагая ему поочерёдно невольных девушек. Те обречённо ждали решения, склонив головы. Подле одной из женщин стоял её маленький сын. Граф осматривал каждую с холодным расчётом, заглядывал в лица, с удовольствием ощупывал прелести и заставлял открывать рот, чтобы проверить зубы. «Живых людей выбирает, будто кобылу» – успела подумать Настасья и нахмурилась.

Сам граф, низенького роста, похожий чем-то на индюка, которого и в суп-то добавить было бы противно, решил скостить цену: яростно начал расписывать все недостатки товара помещику. Спектакль продолжался недолго. Договорились. Граф указал на последнюю в строю молодую женщину с сыном. И охрана дворянина, его солдаты, тут же отцепили крестьянку от её чада.

– Нет! Нет, нет! Ради Бога! Милости вашей прошу! Он же мой сын! – надрывала горло мать, силясь вырваться из грубых рук.

Шум рынка и праздничная музыка, льющаяся с главной площади, заглушали истошные крики и плач ребёнка.

Настасья ощутила, как внутри всё похолодело.

– Всыпь-ка ей хорошенько, чтоб заткнулась! – услышала Настя голос графа.

Один из людей помещика вскинул руку с плетью. Настасья, ехавшая в повозке, содрогнулась. Успела увидеть, как лён белоснежной рубахи на спине крестьянки окрасился кровью. Сын не смог подбежать к матери, путь ему преградили да для острастки замахнулись кнутом. Довольный продажей помещик получил мешочек серебра.

– Насть, не гляди туда, – глухо сказал сидящий на козлах мельник.

Настасья отвернулась, уткнувшись в плечико Данилушки. В носу неприятно щипало, глаза против воли сделались мокрыми.

– И вообще, держись рядом со мной, – посоветовал отец. – Тот человек, которого ты только что видела, – не кто иной как сам королевский канцлер Лихслав Вольцейховски. – Мелинар пробурчал что-то вроде того, как тяжело произносить эту мудрёную фамилию, больше напоминавшую фамилии западной Славении, и добавил: – Советник государев. Лучше не попадаться ему на глаза, не то совсем торговать запретит.

Задумавшись, девочка вскоре успокоила кипящие в душе чувства, страшное место осталось далеко. Настя, Мелинар и Данилка очутились в самой весёлой части базара: на торговой ярмарочной площади с белокаменным фонтаном в центре.

На улице стоял невообразимый гомон. Люди продавали, кричали, расхваливая свой товар, предлагали, торговались. Дети тащили за руки матерей, прося купить им пряников или леденцов; гуляющие компаниями мужичины, решившие отметить Медовый праздник, устремлялись в ближайший шинок пропить последние деньги; по рынку разливалась задорная музыка скрипок бродячих артистов.

– Свежие булочки! Лучшая в Славенске выпечка! Подходи, покупай! – нараспев кричали пекари.

В нос ударил запах горячих сладких булочек, начинённых малиной, маком и яблоком.

– Горшки глиняные, расписные! – вторили другие продавцы.

В многоцветье Настя умудрилась разглядеть на прилавках глиняную посуду, разукрашенную необыкновенными орнаментами. Старичок рядышком продавал поделки для детей:

– Игрушки деревянные, покупай, порадуй чадо потехой! – В его руках затрещал шаркунок – погремушка из бересты для самых маленьких.

Дети толпились у лавки, пока он показывал их родичам куклы, трещотки и прочие побрякушки.

Телега ехала дальше. Посуда сменилась более дорогим товаром. Засияли речные жемчужины в тяжёлых ларцах, заискрились самоцветы, добытые крепостными рудокопами. Блестящие глаза Настасьи и Данилушки отражали восторг людей.

– Бусы! Ожерелья! Жемчуга скатные!

– Да вы поглядите, сударыня, сюда! Сюда! Шелка заморские! Под цвет ваших дивных глаз! Как раз, на платье пойдёт!

Заструился разноцветный шёлк, тронула чудесную ткань хрупкими ручками какая-то панночка. Настасья погрустнела. Так хотелось тоже протянуть к шёлку пальцы, пощупать, насладиться, но желание это сменилось другим, благодаря сильному сладкому запаху.

– Рахат лукум, пахлава, пряности с жаркого востока, что далеко-далеко за Кровяными горами!

Данила, выглядывая из повозки, облизнулся. Запах пряных сладостей перебил необычный горьковатый приятный аромат.

– Зёрна кофейные, привезённые с Шаньи! – певуче голосил загорелый торговец. – Три моря было переплыть нелегко, чтобы диво такое достать! Диковинка дорогая, но стоит того, поверьте, сей напиток вы не забудете!

– Да горькое, як полынь твоё кофе басурманское! – плюнул ему в ответ проходящий мимо мужик, пряча за пазуху кошель с последними гривнами, которые, видно, отложил на покупку горилки.

Настя проследила за ним и усмехнулась: действительно, несчастный направлялся прямиком к трактиру.

Продавали на базаре и цветы. Пёстрыми пятнами сияли разноцветные букеты. Запах роз, лилий и фиалок дурманил голову похлеще хмеля. От изобилия красок, запахов и вида всевозможных диковин у Насти с Данилкой разбежались глаза. Денег бы на всё это, да дорого, ну хоть на булочку хватает, – уже счастье.

«Ничего, – думала Настя, – стоит лишь подождать, когда отец продаст муку и можно будет спокойно повеселиться. Он от своей щедрой руки, как обычно, даст на сладости».

В Славенск съехались представители разных ремёсел. Люди, самые разные по возрастам и характерам, лучшие мастера своего дела толпились сейчас в торговых рядах столицы. Среди столов-прилавков пустовало лишь одно место: телега Мелинара туда и стремилась проехать.

На ярмарочной площади мельника встречал городской друг – старый резчик по дереву. Как всегда, он выглядел обаятельно: высокая, чуть сутулая худая фигура, выразительное гладко выбритое лицо, такое доброе, простое, с мягкими чертами. Его припорошенные сединой волосы завивались на концах в разные стороны, как стружка, а на тонких губах играла приветливая улыбка. Его звали Любором. Старый друг в круглых очках, опрятной рубахе и плаще в заплатках стоял около пустующего стола. Улыбка при виде него сразу озарила лицо Настасьи, и плохие воспоминания на какое-то время исчезли из мыслей.

– Привет, любезный мой друг! Да благословит дни твои Единый! – Дядя Любор пританцовывал на месте, отстукивая ритм деревянными башмаками, затем отсалютовал чёрной конусообразной шапкой.

Закадычные друзья с хохотом обнялись, поздравили друг друга с Медовым праздником.

Мелинар, опуская подробности, пересказал причину их опоздания. Любор не успел ничего сказать в ответ, – на него тотчас накинулись с объятиями.

– Как же ты подросла, Настёнка, девица красная, ненаглядная! Невеста уже! – резчик крепко обнял девочку, поцеловал в щёку, а Даниле, взяв его на руки, вручил петушка на палочке.

– Вижу, ты и соседского сорванца с собой взял, – шутливо заметил старик, глазея на мальчонку поверх круглых очков.

– Да, пущай помогает, небольшие денежки хоть получит от меня, опосля в семью принесёт. Мать его в последнее время хворь одолела, а лекари сейчас дерут очень дорого, сам знаешь.

Любор понимающе закивал. Погладил мальчишку по голове, пожелал матушке Лисавете, одинокой вдове, скорейшего выздоровления. После вежливо попросил отнести ему через какое-то время в дом мешок муки, а к концу ярмарочного дня пригласил всех в гости, зная, что ночевать в гостинице добрым деревенским друзьям будет не по карману.

– Конечно-конечно, – отвечал Мелинар. – Настя моя тебе всё отнесёт. Иди пока домой, ожидай нас.

– Вот ещё! – поразился резчик искренне. – Сто лет тебя не видел, и ты сразу меня выгоняешь! Э-э, нет, братец мельник, так дела не делаются, давай сюды, помогу!

Оба занялись мешками с мукой и свежими, пусть уже и не горячими, но очень вкусными булочками, завёрнутыми в ткань. Мелкие норовили помочь, но старики почему-то отмахивались, говоря, что пока помощи не требуется.

В один момент старый резчик потянулся к последнему мешку и вдруг застыл в полусогнутом положении. Рот его раскрылся в немом крике.

– Эх ты ж, спички-ящички, хвороба проклятая, – прошипел он, боясь встать прямо.

Спохватившись, Настасья подошла и по наитию коснулась его ноющей поясницы. Боль исчезла. Любор со вздохом разогнул спину. Настя в очередной раз не обратила особого внимания на собственное чудо, а вот резчик шепнул её отцу:

– Девчушка твоя ворожит, исцеляет лучше любого доктора…

Настасья услышала. Встрепенулась, словно её в который раз обозвали ведьмой, но промолчала и огляделась по сторонам. Казалось, никому не было дела до её чудес: вокруг продолжалась торговля, звучала музыка, звенели радостные голоса.

– Иди-ка домой, отдохни, – повторил Мелинар другу.

Тот вздохнул, но послушался.

Мелинар взялся за торговлю. Столица – не деревня, прибыль совсем иную может принести, главное – уметь правильно показать товар. Дочь и соседский мальчишка охотно помогали мельнику, зазывали покупателей, и в какой-то момент Мелинар спровадил Настю отнести мешок муки Любору.

Дом резчика находился далеко от базара, почти на самой окраине. Девочка помнила дорогу. Она шла с закинутым на плечо небольшим мешком муки.

Ей было не привыкать. По пути Настя повстречала незадачливого жениха, осматривающего коня какого-то прохожего для будущей подковки. Захарий назвал цену, договорился о времени и, не раздумывая, едва освободился, бросился следом за «невестой».

Настасье пришлось остановиться, из вежливости спросить, как его обожжённая рука.

– Уже почти не болит, Настенька. Тебе помочь мешок донести?

– Не надо, сама справлюсь

– Ты мене пробач, будь ласка, за вчерашнее… ну, шо я тя ведьмой обозвал, – стушевался кузнец, заговорил на привычном южном наречии.

Поднять взгляда на неё он не отважился.

– Я не в обиде, Захарий.

Коваль вновь неуверенно заулыбался, надежда засияла в его глазах.

– Ох, правда? Замечательно!.. Ну так это… раз усё добре, может быть, мы… Ну-у…

– О том не мечтай! – отрезала Анастасия, вздёрнула голову, подняла мешок и пошла дальше.

– Но… н-но л-лучше меня ты не найдёшь, дурёха! – отчаянно бросил ей вслед Захарий.

Чем твёрже девчонка ему отказывала, тем тоскливее становилось на душе и вместе с тем сильнее хотелось завоевать Настю.

В ответ дочь мельника звонко рассмеялась:

– Не сидеть мне в узах брачных, узах темничных, не томиться мне в клети! Не желаю!