С чем у меня всегда было всё в порядке – так это с волей к жизни и целеполаганием. Я никогда не уходила в виртуальный отрыв на достаточно большой срок. Всегда сохраняла связь с миром снаружи капсулы жизнеобеспечения – даже выбиралась на прогулки по юности. И уж точно никогда не порывалась как-то убежать от реальности, данной нам в ощущениях. То есть, имитированных эмоциях и переживаниях – продуктах алгоритмов, генерирующих повседневные перцептоподобные симуляции. Никогда – до этого срыва, который вылился в эскапический криз. Ну, нет худа без добра – встретилась вживую с реальным мужиком. У него даже щетина пробилась, не успели убрать эфемероботы. Кто знает, может, это выльется во что-то значимое. Смертельно хочется потрогать его кожу. Втянуть ноздрями его естественный запах, а не синтетическую подделку. Хочется…

Ненормальная, посмотри на него! Он же не помнит, кто он. Пыльца выжрала в нём остатки личности, а ты мечтаешь о какой-то взаимности…

Эммануил

Вот так встреча! Сколько лет, сколько зим. Привет, коллега. А я-то думал, что мой случай – терминальный. Нет, Демьян, по сравнению с тобой, я ещё о-го-го! Огурцом! Зелёный и с пупырышками… М-да, не стоит обольщаться, я недалеко от тебя ушёл. Если бы не Виталина, которая сумела вывести меня из меланхолии, граничившей с нирваной, я бы сейчас бежал тот же марафон, что и ты, Дёма.

Он даже не смотрит в мою сторону. Не узнаёт или делает вид? Здорово его ломает. На стадии испытаний мы до такого не доходили. Да, были подозрения, что длительная сенсорная и социальная депривация может разрушать ядро личности, но мы ведь и не испытывали автономный режим на людях дольше нескольких недель. Кто бы нам разрешил, да. Странно, встроенные защитные протоколы, конечно, не должны были позволить тебе так опуститься. Ты ведь сам отвечал за их разработку. До чего же ты себя довёл, одна оболочка…

Напиток, предложенный проводником, действует. Виталина приходит в себя и крепко сжимает мою ладонь:

– Как ты, Эмм?

– Нормально. Чудно даже. А ты? – спрашиваю я, смакуя вкус физически рождающихся в гортани слов.

– В порядке. Готова идти. Или мы ещё кого-то ждём?

Я вопросительно смотрю на проводника.

– Нет, вся группа в сборе. Набирайтесь решимости, вам понадобится немало сил.

– Дёма, ты помнишь меня? – обращаюсь я к Демьяну.

Он поднимает мутный взгляд и силится выловить в пучине своей памяти мои черты лица. Неудачно. А ведь мы с тобой даже в реале виделись несколько раз. Что же с тобой приключилось…

– Я тебя знаю? – спрашивает он.

– Ты пришёл в «Пикси Даст» в две тысячи сто шестьдесят седьмом, стажёром в мой отдел. Через год стал сеньором, через два – уже рулил своим направлением. Ты называл его «Ангел-предохранитель». Я Эммануил. Ну же.

Он молчит и сверлит меня расширенными зрачками, отороченными серой каймой радужек. Эти твои серые окна в мир, в прошлом, причинили мне боль, Дёма. Ты увёл мою женщину, помнишь? Вскоре после знакомства с тобой она заблокировала мой контакт, и мне пришлось выбраться во внешний мир и тащиться к ней домой, чтобы попытаться вернуть. Она не отозвалась, конечно. Тогда я вышел на мост и набирался решимости всё закончить. Если бы не Виталина…

Ерунда, беспилотные патрули спасли бы, наверное; медицинские дроны откачали бы. Моя бывшая, правда, не оценила бы этот глупый поступок, и ничего бы не изменилось. Да я уже и не жалею. Надеюсь, новая игрушка тогда потешила твоё самомнение перед тем, как наскучила. Я благодарен тебе за то, что благодаря твоей низости встретил свою судьбу.

– Больно, – говорит Виталина и освобождает кисть из моих судорожно сомкнутых пальцев.

– Прости, – говорю я.

– Ты – Эмм? – спрашивает Демьян. – Создатель полиядерного компонента для эфемеробота?

– Добро пожаловать в реальность, – говорю я. – Какой у тебя стаж погружения в автономный режим?

– Я не помню, – отвечает он. – Проводник говорит, что семь с половиной лет.

– Сколько-сколько? – переспрашиваю я. – Это невозможно. Ты же… Ты же всё равно что мертвец! Почему ты не реагировал на сигналы «Ангела-предохранителя»? Он же должен был тебя привести в чувство, ты же сам разработал эту систему!

– Возможно, он не срабатывал как раз поэтому, – он делает попытку улыбнуться. – Я знаю его уязвимости. Вероятно, я сам его отключил.

Взгляд Виталины мечется между его ухмылкой и моей скорбной гримасой. Она ничего не знает про нашу с ним давнишнюю ссору. Впрочем, это, наверное, последнее, что хотел бы вспомнить сам Дёма. Ладно. Не будем ворошить. Да и нечего там ворошить. Вся эта дистанционная любовь и отношения через телепаторный канал яйца выеденного не стоят. Дурацкая идиома, застрявшая в мозгах, хотя никто давным-давно не выедает яиц, да и в принципе весь человеческий метаболизм теперь управляется невесомой нанопыльцой. И мы с ним, создатели самой успешной в мире технологии – после приручения огня, конечно – так же зависимы от неё, как и любой другой смертный на нашей планете.

– Господи, – оживляется довольно юная и привлекательная девица, немного рыхлого телосложения, но самая энергичная среди всех собравшихся. – Я правильно понимаю, что вы оба – и есть те самые могильщики цивилизации из «Пикси Даст», которые изобрели это райское непотребство? Это точно реальность? Я не в перцептоподобной симуляции?

Я сдержанно киваю.

– Права пословица: равного с равным бессмертные сводят, – цитирует «Одиссею» Демьян. – Это действительно мы. И я, сударыня, каюсь за упомянутую вами ошибку своей молодости.

– Кажется, все достаточно окрепли и адаптировались к нормальному режиму существования, без эльфийской пыльцы и без ваших смарт-ракушек, – говорит проводник, удовлетворённо потирая ладони. – Предлагаю продолжить наш анабасис. На поверхности рассвело.

Проводник

Вот мы и на поверхности. Сеть туннелей метрополитена остаётся далеко внизу. Сейчас около семи утра. Они смотрят на солнце и щурятся. Я даю им время прийти в себя.

Маршрут был стандартный. Мы начали подъём из бескрайних массивов подземного депозитарного хранилища. На этом уровне бодрствующих людей практически не встретить, да им там и нечего делать. Вряд ли можно найти желающих праздно пошататься по этому унылому пещерному ландшафту. В депозитарном хранилище находятся экзистопротекторные саркофаги; в этих коконах, как куколки насекомых, покоятся москвичи. Саркофаги, или, более жизнеутверждающе, капсулы жизнеобеспечения смонтированы под потолком технического яруса и гроздьями свисают с распределительной платформы, словно тела грибов, подключённых к некой непостижимой грибнице. Такое компактное местоположение жилых ёмкостей продиктовано не только экономичностью, но и функциональностью. Если кокон подключён к распределительной платформе, то обновление, замена, перепрограммирование, апгрейд эфемероботов можно производить почти мгновенно. Хотя каждый рой пыльцы настроен на обслуживание конкретного индивидуума, сами болванки эфемероботов вполне взаимозаменяемы, примерно как эритроциты в крови, если не брать в расчёт агглютиногены. Богатенькие и влиятельные граждане поначалу предпочитали «селиться» отдельно, на поверхности, устанавливая капсулы в своих дорогих квартирах и особняках. Но после нескольких аварий и терактов со смертельным исходом почти все выбрали затеряться среди обычных смертных. Держаться за феномены, представлявшие ценность в прошлую эпоху, больше не было никакого смысла.

Покинув тело хозяина, золотистая пыльца сначала возвращается в капсулу, а потом, повинуясь управляющим командам, устремляется в русло «паутины жизни» – разветвлённой сети канальцев, ведущих к обогатительным и очистительным модулям. Там одна группа эфемероботов обогащается кислородом, другая – питательными веществами, третья избавляется от отходов, четвёртая приносит в анализаторы данные о состоянии систем организма и возвращается в саркофаг с грузом фармакологических препаратов, чтобы скорректировать состояние подопечного. Если он бодрствует, вместо того чтобы блуждать в сгенерированных по его же запросу перцептоподобных симуляциях, он может отслеживать собственные показатели в режиме реального времени и даже, в определённой степени, вносить в них коррективы. Есть, например, любители снижать рекомендованные дозы эндорфинов или, из религиозных соображений, избегать некоторых видов питательных веществ – им никто не препятствует настраивать подачу гормонов и калорий под себя, в меру, в рамках нормативов, рекомендуемых медиками. Но девяносто девять процентов населения такой ерундой, как контроль своих жизненных показателей, не занимаются. Зачем? Лучше, чем просчитанные и выверенные нейропроцессорами протоколы жизнеобеспечения, человеческий мозг всё равно своим биологическим хозяйством не управит.

Впрочем, ничем другим население тоже не занимается. Я затрудняюсь сказать, сколько времени тратит средний москвич на реальную жизнь вне кокона. У него нет для этого никаких стимулов. В прошлом был в употреблении один весьма идеологизированный термин – «коммунизм». В своём вульгарном понимании массами он означал, что у каждого пролетария будет такой же уровень потребления, как у самого богатого буржуя, при этом работать надо будет по минимуму, а то и вообще можно будет не работать, обратив в рабство машины. Ну вот и сбылось. Между переживанием удовольствия в перцептоподобной симуляции и реальным удовольствием, скажем, от обладания ценным предметом или ресурсом, исчезла разница. Нет смысла в даче на Рублёвке или реальном гареме любого пола. Потому что можно от скуки нагенерировать с помощью простого промпта любое правдоподобное переживание, идентичное натуральному, в том числе – удовольствие от пользования гаремом или дачей на Рублёвке. Вот вам и весь коммунизм.

В депозитарных хранилищах, надёжно укрытых под землёй, согреваемых атомной энергией, можно жить, пока не наскучит, питаясь сбалансированной синтетической органикой и гармонизируя фармакологией все метаболические процессы. Если над Евразией взорвётся метеорит, сравнимый по мощности с тем, что угробил динозавров, «подмосковная» цивилизация выживет. «Подмосковная», как и «подростовная», «подберлинная», «подваршавная» и так далее – у соседей реализована та же технология, что у нас, у кого-то лучше, у кого-то хуже. Добыча ресурсов и производство давно и тотально отданы на откуп автоматическим комплексам, управляющимся продвинутыми алгоритмами. Всё оптимизировано и распределено. Ничего не добывается и не производится зря, про запас, потому что новое общество вряд ли можно назвать рыночным. Наличие капсулы жизнеобеспечения гарантировано государством: ложись и подключайся на всё готовенькое, а твои внутренние переживания никого не волнуют, отныне ты, что называется, сам творец своего счастья.

Есть, конечно, маргиналы – технологические отшельники, которые остались на поверхности и живут уединённо или коммунами, не причастившись к предельному благу, созданному цивилизацией. Но с каждым годом их всё меньше, по естественным причинам. Как и раньше, их дети часто бросают родителей и сбегают поближе к цивилизации, хоть теперь она и переместилась под землю. На поверхности никто не гарантирует оставшимся упрямцам ни своевременную медпомощь, ни спасение от расплодившихся диких зверей, ни безопасность от преступников. Они и сами успешно сокращают своё число – либо из-за насилия по отношению друг к другу, либо из-за акций карательного правосудия, так как посягательства на любые объекты, связанные с жизнеобеспечением, жёстко пресекаются.

Десятилетие, в которое происходила перестройка жизненных ориентиров и ценностей целого поколения, и без того разбалованного лёгкой доступностью всех жизненных благ, было драматичным только для элит, которые не сразу поняли, что новая технология отнимает их привилегированный статус. Да, были какие-то выступления неолуддитов, спонсированные отчаявшимися олигархами, но они тихо сошли на нет, потому что дураки, желающие сражаться за средневековые лозунги, быстро иссякли.